Посвящается:

всем усыновителям,

приемным родителям

и опекунам,

которые искренне любят своих не кровных, но родных детей;

тем работникам органов опеки, больниц и детских домов,

которые стараются помочь детям и родителям найти друг друга и

не мешают, а изо всех сил способствуют тому,

чтобы дети как можно скорее оказались дома

Часть первая. Присказка

…Когда вы знаете, как бывает на самом деле, тогда можно придумывать сказку…

Айболит 66

Глава 1

Александр Эмерих

Ещё из-за двери Александр услышал, как в квартире плачет ребёнок. Торопливо свернув телефонный разговор – мама одного из его многочисленных маленьких пациентов хотела сообщить новости, – сунул руку в карман и выудил связку ключей. Звонить не стал, Татьяне явно сейчас не до него, вон как Тёма разошёлся, быстро повернул ключ в замке и ввалился в квартиру.

Сразу поразили темнота и – несмотря на отчаянный рёв сына – странная, неживая тишина. Нигде не горел свет, не работал телевизор, не слышно было слов утешения и уговоров: Татьяна не убаюкивала разошедшегося Артёмку. Только плакал сын, и под ногами поскуливал и вертелся, настойчиво требуя любви, нежности, внимания, а также прогулки и еды, любимец Александра маламут Красс.

Ничего не понимая, Эмерих швырнул у дверей пакеты с продуктами, быстро разулся и, на ходу снимая куртку, бросился в детскую. Красс преданно поцокал следом за хозяином. В распахнутую дверь тут же вырвался негодующий, пронзительный вопль полуторамесячного Артёма, сына Александра.

В растерянности дёрнувшись в сторону ванной – как же ребёнка брать грязными руками? – Александр досадливо поморщился и, плюнув на гигиену, подскочил к кроватке, вытащил взахлёб рыдающего Тёму и прижал к себе.

– Ну-ну, сынок… маленький мой… любимый мой… мальчик мой родной… Что ты? Что, мой золотой? Кто тебя обидел?

Малыш вздрагивал всем тельцем и продолжал кричать громко и надсадно. Александр обнял сына покрепче, тыльной стороной – вроде она должна быть почище – правой ладони поглаживая по спинке и почти безволосой головке.

– Тихо-тихо, Тёмушка… Ты, наверное, голодный? А где же наша мама? Куда она запропала?… Та-нюш! Та-ня! Ты где?!

Не откликается. Ну надо же! В ванне, что ли, отмокает и не слышит наших воплей? Устала, наверное, твоя бедная мама. Ну ничего, ничего. Мы пока без неё справимся, а она пусть отдохнёт, пёрышки почистит, правда? Должны мы, мужчины, нашу единственную маму беречь и жалеть или нет?… Конечно, должны. Пошли-ка, сынок, на кухню, сейчас будем еду готовить.

Прижимая малыша к себе и безостановочно болтая обо всём, что приходило в голову и попадалось на глаза, Александр дошёл до тёмной кухни. Вскользь отметив, что свет в ванной не горит и не слышно звуков воды, нажал на выключатель. Вспыхнули лампочки, сразу залив всю довольно большую, уютную кухню тёплым сиянием.

Тёма в ожидании еды притих, изредка судорожно всхлипывая.

– Где тут у нас «двоечка»? – Александр влажной салфеткой вытер руки – всё почище будут. На левую положил сына, а правой быстро достал из стерилизатора бутылочку, привычно убедившись, что она с дырочкой положенного, «второго» размера, уже автоматически – за полтора месяца набил руку – налил из термопота воды и добавил сухую смесь. Резко и сильно взболтав, сел, пристроил на коленях и сгибе левой руки сына и сунул ему бутылочку в маленький голодный ротик.

– Вот так, хорошо, мой родной, – шепнул он, заполнив смесью всю соску, чтобы малыш не глотал воздух вместе с едой.

Артёмка тут же жадно вцепился в силиконовую прозрачную соску и удовлетворённо зачмокал. Его отец выдохнул, сел поудобнее и тут только заметил на столе, покрытом белой «кружевной» клеёнкой, исписанный лист бумаги. Александр подвинул записку к себе и, устало поморгав, принялся читать, с трудом понимая написанное. Красс, догадавшись, что сейчас ни любви, ни нежности, ни внимания, ни… – далее по списку – не будет, вздохнул, сел рядом и пристроил большущую тяжёлую голову на колени хозяину: проявил участие и понимание.

«Александр, за эти три недели я окончательно поняла, что ты просто использовал меня. Стоило ли жить вместе почти десять лет, чтобы оказаться на положении няньки при чужом ребёнке?! Я так не хочу и не буду. Это ты ребёнка хотел, вот и возись с ним. Мне он никто. Впрочем, ты, как выяснилось, тоже. Я отдохну, приду в себя, а потом позвоню, и решим с разводом. Обсудим раздел квартиры. Надеюсь, что дачу ты отдашь мне в качестве компенсации за десять лет и три недели кошмара. Не прощаюсь. Сам мне не звони».

Внизу стоял замысловатый росчерк. Татьяна любила выражаться и расписываться красиво. Александр снова поморгал, морщась и силясь уяснить произошедшее. Маленький Артёмка завозился, ловя ускользающую соску, которую задумавшийся отец почему-то перестал держать удобно, так, как ему, Артёму Александровичу, требовалось. Эмерих удивлённо глянул на сына, слабо улыбнулся побелевшими губами и поправил бутылочку. Малыш продолжил есть, ещё не зная, что у него теперь снова – уже во второй раз! – нет мамы, а есть только отец.

– Мама! Да какая она мама?! – сердито хлопнула на стол стопку амбулаторных карт медсестра Антонина Сергеевна Легачёва. – Это ты – мама. И папа! А она – тьфу!

– «Мать у них был Новосельцев», – вяло прокомментировал Александр, с тоской глядя в окно, за которым бесконечный серый дождь поливал мокрые деревья. Весна на дворе меньше всего походила на саму себя, зато гораздо больше – на тоскливую глухую осень. Может, это от настроения? На душе было гадко, гаже не бывает.

– Вот именно, – категорично согласилась Антонина Сергеевна. – Так что ты, Сашенька, не тоскуй, не убивайся, справишься, выдюжишь, а там и маму найдём нашему Артёмке. Настоящую. А не эту… прости меня, Саша, я раньше молчала, но теперь скажу! Ты ведь все эти годы дурак дураком был. Слава богу, одумался, наконец. Бросил её…

– Это не я её, а она… нас.

– И скатертью дорога! Нашёл о ком жалеть!

– Делать-то что, тёть Тонь?! – Александр глухо застонал и с силой потёр ладонями серое, под цвет дождя, лицо.

– Жить! Ну-ка, возьми себя в руки! Ты же никогда размазнёй не был. Всю жизнь боролся, и сейчас борись! – грозно рявкнула Антонина Сергеевна, его бессменная медсестра.

Доктор Эмерих работал с ней с первых дней своей практики. Седая, резкая, грозная, она досталась ему, как любила сама говаривать, «по наследству» от предыдущего районного ортопеда. И в первое время он, вчерашний выпускник и новичок в этой Богом забытой обшарпанной поликлинике, её страшно боялся, иногда ловя себя на том, что она, пожалуй, в медицине в целом и в ортопедии в частности разбирается получше его, доктора с дипломом, лучшего выпускника своего курса.

Они стали работать вместе, принимая и по записи, и без записи, и после окончания рабочего дня, и знакомых, и малознакомых, и совсем незнакомых – ну не умел он отказывать и вечно рвался помогать всем и каждому! И, как оказалось, она тоже.

И как-то получилось, что вскоре и смотреть стала Антонина Сергеевна на него уже не так сердито, как поначалу, и улыбаться начала понимающе, и булочки собственного приготовления приносить, чтобы подсунуть ему во время перерыва. Они и сами не заметили, как отношения их стали совсем родственными. И ему, единственному из всех коллег, она позволила называть себя тётей Тоней. Да что там «позволила» – велела просто-таки! А он для неё навсегда стал Сашей, Сашенькой или даже Сашком. С глазу на глаз, разумеется.

Когда он защитился и решил поменять место работы, тётя Тоня согласилась перейти с ним. В новом, престижном медицинском центре на него, явившегося на работу в сопровождении пожилой неласковой – впрочем, такой она была с кем угодно, но только не с пациентами и не со своим ненаглядным Сашенькой – Антонины Сергеевны, молоденькие кокетливые медсестры посмотрели удивлённо. Но вредничать не стали. Что возьмёшь с восходящей звезды?! Её, звезду, то есть, сам главврач к ним перетащил, при этом нахваливал так, что им оставалось только удивляться. Так что нравится, не нравится – придётся принимать и идти на уступки.

Однако восходящее светило не капризничало, нос не задирало, особых условий не требовало, только вот решительно заявило, что работать будет со своей пенсионеркой. И ни с кем другим. Потому что молодые-перспективные звезде не нужны. А нужна только она, седая и грозная Антонина Сергеевна Легачёва, тётя Тоня. Лучшая медсестра всех времён и народов…

И вот теперь его тётя Тоня приказным тоном сообщила ему, что он должен жить.

– Как жить-то, тёть Тонь? Как работать-то? Куда я Тёмика дену?

– А сейчас он где? – Она мрачно порылась в своём столе, вытащила из верхнего ящика пакетик с ирисками «Кис-кис», достала несколько и незаметно подсунула поближе к нему. Александр, рассеянно перекладывавший бумаги, наткнулся на конфетки, несколько секунд бессмысленно перебирал их длинными сильными пальцами и вдруг улыбнулся:

– Всё ты меня балуешь, как маленького, тёть Тонь. Я ж уже взрослый дяденька.

– Ну, дяденька не дяденька, а сладкое в трудную минуту ещё никому не вредило. Пожуй, пожуй… – Чтобы скрыть свои чувства, Антонина Сергеевна говорила резко, даже грубовато.

Александр снова улыбнулся, ласково и понимающе: он её очень любил. И знал, что и она его тоже.

– Артёмку я с утра к Рябининым отвёз. Помнишь, я тебе про них рассказывал? Меня с ними Вадька Валдайцев познакомил. Отличные ребята… – Он снова устало потёр лицо. – О чём я? А… да…… Злата Рябинина ребёнка ждёт, уже в декрет ушла. Я им позвонил ещё вечером, а с утра пораньше зайца к ним отвёз. Но я ведь не могу его туда навечно определить! Хотя они и предложили пока у них пожить. Но Злате рожать скоро, нелегко ей с младенцем, а что потом – боюсь даже думать… Ох, Таня, Таня! Что же ты наделала?

– Александр Николаич, соберись! – снова скомандовала тётя Тоня. – Значит, делаем так. Возьму-ка я больничный, в моём возрасте это вполне объяснимо и даже полагается, и посижу пока с Артёмкой. Ты мне доверяешь?

– Доверяю, но…

– Ты уж тут как-нибудь без меня недельку перекантуешься. А там посмотрим. Или я совсем на пенсию уйду и буду нашего мальчика нянчить, или гувернантку ему за это время подыщем.

– Ко-го-о? – удивился Эмерих и не выдержал – засмеялся. Антонина Сергеевна тоже: громко, басовито и раскатисто.

– Гувернантку.

– Тёть Тонь, ты б ещё в пару к гувернантке кормилицу предложила взять и дядьку. Или кто там по статусу полагается маленькому барчуку?

– Нашему мальчику всё самое лучшее.