Москва и область. Осень 2000 года

Закрыв за Сергеем дверь, Ольга поёжилась и потёрла лицо руками. Прошлое, которое она старалась забыть и почти забыла, ворвалось в её жизнь так неожиданно и так… – она поискала слово – решительно, да, именно решительно. Даже нахрапом, кавалеристским наскоком. И теперь ей было и горько, и сладко одновременно.

А ведь ей казалось, что она крепко-накрепко заперла дверь в это самое прошлое. Но стоило появиться Серёже, как воспоминания, от которых замирало её глупое сердце, роем налетели, навалились на эту самую дверь, и она дрогнула и разлетелась в щепки. И теперь кажется, что и не было этих долгих девяти лет, а всё произошло вчера.

Но надо не вспоминать, а думать, действовать! Потому что в жизни её явно происходит что-то нехорошее. Но вот кто этому причиной?.. И тут вдруг она поняла, что теперь не одна. Как там сказал Серёжа? «Лёль, ты можешь думать обо мне всё, что хочешь, но бросить тебя одну вот сейчас я никак не могу. Ты же знаешь, я друзей в беде не бросаю». Она знала, конечно, знала. Только вот вся беда в том, что совсем не хотела, чтобы он был ей другом. Вернее, только другом.

Ох, как тяжело было самой себе признаваться в том, что бывший муж её, как выяснилось, по-прежнему оставался самым близким, родным и понимающим человеком. Но наедине с собой она старалась быть честной.

Больше всего Ольга хотела бы, чтобы Серёжа сейчас был рядом, сидел вот на этой кухне или хотя бы просто спал по своей привычке на спине, широко разметав руки и ноги. Но он уехал домой. А может быть, у него вообще семья и дети? Столько лет прошло. Разве возможно, чтобы он, такой добрый, умный, светлый, оставался один? Она не спросила его об этом, а он не сказал. Нет, нет… Она же видела его машину, ехала в ней. У семейных людей в салоне всё по-другому: валяются детские игрушки, забытые перчатки жены или её солнцезащитные очки. И кольца у него не было. Хотя… Это-то точно ни о чём не говорит.

Вздохнув, Ольга посмотрела на календарь, висевший на стене, и тут только вспомнила, что сегодня за день. А ведь с утра она была на службе в храме, как же умудрилась забыть? Она подошла к календарю и поправила покосившийся квадратик, выделявший числа. В нём ясно виднелись две цифры: два и один. Сегодня было двадцать первое сентября. Рождество Пресвятой Богородицы. Как тогда, но только девять лет спустя. Она посмотрела в окно на тёмное небо. Это шанс, Господи? Неужели ты даёшь мне ещё один шанс?

Выехав от Лёльки, из Реутова, Сергей с трудом поборол искушение сразу поехать к Рябининым и вывалить на них новости. Но потом глянул на часы и решительно направился домой.

Он так и не избавился от детской привычки жить всем вместе, семьёй. Да и не хотел избавляться, прекрасно понимая, что семья – это его единственная опора. Средства, слава богу, позволяли купить квартиры себе и – по соседству – младшей, незамужней ещё сестрёнке Вере. Она тоже работала у них с Павлом и очень им помогала. А вот теперь ещё и обосновалась рядом. Старшая сестра Светлана с мужем тоже поселились поблизости. Сергей хотел и родителей перевезти к ним, но мама и отец решительно воспротивились и остались в их старой квартире в Железнодорожном. Мама заявила тогда, что к внукам она прекрасным образом поездит на электричке, благо дети её устроились неподалёку от станции Карачарово. По прямой семь остановок, на восьмой выходить. Так и не уговорили их. Справедливости ради надо сказать, что квартира у родителей была хорошая, а теперь, после ремонта, который там учинили Ясень вместе с сёстрами, и вовсе прекрасная.

В общем коридоре Сергей прислушался. За дверью Вериной квартиры царила тишина: сестра спала. Он тяжело вздохнул, в сомнении потоптался немного, но будить пожалел и пошёл к себе. Взбудоражен он был так, что всё внутри тряслось противной мелкой дрожью, и Сергей ещё с полчаса бесцельно бегал по огромной своей квартире, стараясь угомонить бешено бьющееся и ноющее сердце.

Ах, если б он мог! Если б он только мог!

Лёлька всегда, с самого первого дня так на него действовала. Он чувствовал себя просто котом каким-то, унюхавшим валерианку и сладострастно мечтающим о ней. Но ведь прошло девять лет! Целых девять лет. И все эти годы он как-то жил, что-то делал, и даже чувствовал себя счастливым. Иногда. Не слишком часто.

А когда они жили вместе, он просыпался ночью и в темноте смотрел на Лёльку. Её длинные волнистые волосы покрывали подушку, и он гладил их и смотрел, смотрел. Лёлька спала ужасно чутко. И нечего было и думать о том, чтобы прикоснуться к её коже и не разбудить. Вот он и обходился волосами. Но и от этого тоже или от взгляда его она частенько просыпалась и сонно улыбалась ему. А если он не выдерживал и всё-таки обнимал её, то даже из самого глубокого сна она нежно шептала:

– Любимый мой, – и тыкалась ему тёплым носиком в шею.

А он, как дурак, млел и обмирал от счастья. И всё ждал, когда же наступит привыкание и охлаждение отношений, о которых все твердят. А они никак не наступали и не наступали. Не успели, наверное. Потому что они с Лёлькой, безумно любящие друг друга, взяли и вдруг, по какому-то идиотскому недоразумению, развелись.

Но он ведь выжил. И даже вполне неплохо жил себе, пока не появилась… нет, не Лёлька. Пока не появилась в жизни его лучшего друга Пашки Рябинина чудесная девчонка Злата.

До её появления они оба считали себя закоренелыми холостяками, один раз уже обжёгшимися на воде и старательно дующими на молоко.

– Хватит, наелся кексов, – заявлял настрадавшийся за недолгую семейную жизнь Рябинин.

– До отвала, – соглашался с ним Ясенев. И это было их своеобразной игрой, прикрывающей боль от прежних отношений и расставаний. Только он, Ясень, всё-таки подумывал о женитьбе и даже сделал предложение Лене, а вот Павел закрыл эту тему для себя навсегда. Во всяком случае, он сам так думал и приучил к этой мысли окружающих.

Но тут вдруг Злата возникла из ниоткуда. И Рябинин влюбился сразу и так сильно, что Ясень был потрясён. Так потрясён, что даже беспардонно завалился тогда к Рябинину в гости, посмотреть, кого же это друг встретил. И так ему тогда понравилась смешная рыжеволосая девчонка Злата и их с Пашкой отношения, что он тоже захотел так. И даже понадеялся было на что-то подобное. Но быстро понял, что в его жизни уже было такое чувство и что другого он сам не хочет.

На свадьбе у Рябининых Пашка заметил, что друг его странно печален, и зажал Ясеня в углу. Сергей рассказывать о своих невесёлых мыслях не хотел, старательно убеждал счастливого новобрачного, что всё прекрасно, а он просто задумался. Но садист Пашка, единственный человек, кроме мамы, знающий о его слабом месте, применил недозволенный приём: уволок Ясеня подальше от веселящихся гостей и принялся щекотать. Совершенно не выносящий щекотки Серёга тогда долго держался, гоготал, отпихивал разошедшегося друга, но всё-таки не выдержал и всё рассказал.

Пашка грустно посмотрел на него и тихо спросил:

– Ты что, всё ещё её любишь?

– Сам не верю.

– Серёг, но ведь тогда надо что-то делать. Хочешь, я ей…

– Не хочу, Паш. Спасибо, но пусть всё идёт своим чередом. Господь, если ему угодно, сам как-нибудь управит.

– Ясень, ты как тот благоверный еврей из анекдота, которому во время наводнения бог три раза помощь посылал, а он отказывался, твердя о том, что господь его спасёт. Помнишь, чем дело закончилось?

– Нет, – хмыкнул Сергей.

– Он благополучно утоп. Чего и следовало ожидать. Да только на том свете богу решил претензии высказать. Так, мол, и так, ты почему мне не помог?! А их бог ему и говорит: «Я тебе, дураку, три раза помочь пытался!» Так вот, может быть, тебе как раз в моём лице помощь посылают. Ты об этом в таком ключе не думал?

– Спасибо, Паш. Но мне сначала надо с Леной как-то помягче расстаться. Ей больно будет.

Павел кивнул. Да, Лене будет больно. Разумеется. Хотя ему всегда казалось, что она не так уж сильно любит его друга. Но ведь всё равно что-то чувствует, на что-то рассчитывает.

Больше к этому разговору они не возвращались. И вот через полтора года Лёлька ворвалась в жизнь Ясеня сама.

Сергей чуть в аварию не попал, увидев, как она голосует на обочине. Высокая, тоненькая, в красивом нежно-голубом плаще, под жёлтым зонтиком. Как солнышко в голубом оконце неба на фоне серости и дождя. И он сразу стал перестраиваться из крайнего левого ряда, чтобы подъехать к ней. Увидев, что его опередил какой-то бомбила, Сергей чуть не взвыл от досады. Но умница Лёлька того почему-то отпустила и снова подняла руку. И опять перед Ясеневым успел влезть лихой таксист. Но и с ним Лёлька не поехала. Тут уж и Сергей подоспел.

Смешно, но она, пока он не заговорил, даже не поняла, к кому села. А он смотрел на неё, на её смешную суету с зонтиком, сумкой и дверцей автомобиля и понимал, что любовь вернулась в его жизнь в своих запотевших очочках, на высоких тонюсеньких каблучках и с первыми морщинками, разбегающимися от глаз. Неидеальная, взбалмошная, непростая, прожившая девять лет без него. Но единственно возможная любовь.

Любовь об этом не знала и сильно вздрогнула при звуках его голоса. Так сильно, что он моментально понял, что и у Лёльки их странная печальная история тоже не в прошлом, а очень даже в настоящем. А поняв, решил, что в лепёшку разобьётся, но попытается всё переиграть. Прав Пашка с его историей про старого еврея. И Господу Богу надо иногда и помогать.

С этой мыслью он, наконец, сумел успокоиться и лёг спать, думая о том, что, если всё получится, скоро на этой широченной кровати рядом с ним будет спать Лёлька, его Лёлька. А он ночами станет гладить её золотые волосы и млеть от восторга и счастья. «Теперь, с этого самого дня всё будет только хорошо, легко и радостно», – думал он.

Взрослый и умный Сергей Ясенев, до ужаса влюблённый в свою бывшую жену, совершенно забыл старую истину: если хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах.

Москва. Двумя месяцами ранее. Лето 2000 года

В их «шарашкиной конторе», как они с Пашкой ласково называли своё любимое детище, свою фирму, стоял дым коромыслом. Несмотря на лето, заказы шли лавиной. Да ещё многие сотрудники были в отпусках, поэтому Пашка сам орудовал аэрографом, чем давно уже не занимался. Клиенты, увидев, кто выполняет их заказы, приходили в экстаз. Потому что руки у Павла Рябинина были золотые, и об этом прекрасно знала вся мотоциклетная и автомобильная Москва. А если ещё вспомнить, что и голова у него светлая, и вкус прекрасный, то можно понять бурю восторгов и вал заказов.

Зато вся организационная и бумажная работа свалилась на Ясеня. Свалилась и погребла бы его под собой, как пить дать, если бы не Вера, их верная Вера, его младшая сестрёнка, умница и красавица, давно уже работающая с ними и добровольно взвалившая на себя добрую половину обязанностей брата и Пашки.

Да ещё Влад Серафимов вёз на себе целый воз дел. Это был тот самый Сима или, по-другому, Серый Фима, которому они когда-то возили препараты крови, спасшие жизнь их другу после тяжёлой аварии.

Влад работал с ними вот уже четыре года. Тогда они только-только встали на ноги и начали расширяться. Их дружное трио в лице Рябинина, Ясенева и верного секретаря Елизаветы Фёдоровны Шуваловой перестало справляться с пошедшими косяком заказами. И тогда они вспомнили про Серого Фиму и позвонили ему. Влад был ужасно рад. Он после института работал вохровцем на каком-то умирающем оборонном заводе и был счастлив бросить всё и перейти к ним. А через год и Вера защитила диплом. Так и собралась их команда, не менявшаяся уже три года.

Мастера, правда, тоже были те же, с кем начинали. Ни один нормальный человек уходить от фанатика Рябинина не хотел. Потому что любому нормальному человеку приятно работать с начальником, который пашет наравне со всеми. Впечатлительный Ясенев иногда называл Павла Суворовым, но сам же втайне им страшно гордился.

Павел знал о своих сотрудниках абсолютно всё, никогда не забывал о днях рождения, годовщинах свадеб, новосельях и прочих радостях. Это он придумал на Новый год снимать с работы Серого Фиму и Веру и отправлять их на офисной машине в костюмах Деда Мороза и Снегурочки поздравлять детей сотрудников. Естественно, бесплатно. Он лично звонил жёнам мастеров, если случались какие-то авралы или когда видел, что сотрудник пришёл, повесив нос из-за семейных проблем. Он никогда не отпускал внезапно заболевшего сотрудника домой своим ходом. Всегда или давал машину, или отправлял отвезти его кого-то из коллег, а то и сам добрасывал до места жительства. На дни рождения всех ждали подарки, причём не ради галочки, а выбранные с душой и желанием порадовать. Поэтому Павла не просто любили – его обожали всем их немаленьким уже коллективом. А потому неожиданный аврал восприняли с пониманием и энтузиазмом, зная, что потом и зарплаты будут «авральные».

С утра пораньше, заявившись в офис ни свет ни заря, Сергей включил компьютер и влез в почтовый ящик. Пару минут посмотрел письма, потом вскочил и кубарем, напугав их невозмутимую секретаршу Елизавету Фёдоровну Шувалову, их драгоценную королеву Елизавету, которая тоже, конечно, уже пришла, скатился вниз, в мастерские. Вихрем, хотя нет, учитывая его рост и комплекцию, скорее торнадо налетел на облачавшегося в раздевалке в рабочий комбинезон Павла и, стиснув того в медвежьих объятьях, радостно завопил:

– Рябина! В жизни не угадаешь, кто к нам едет!

Павел усмехнулся, деликатно высвободился из объятий и поинтересовался:

– Ну и кто же?

– Груша! Груша к нам едет! – завопил ещё громче Ясень и, не удержавшись, пустился в пляс, сам себе громогласно напевая:

– К нам приедет, к нам приедет Олежка Грушин да-а-а-а-а-рагой!

Звук заметался по пустой по причине раннего часа раздевалке, вырвался в мастерскую и затих в дальнем углу. Павел сделал удивлённые глаза и нараспев произнёс:

– Да ты что!

Ясень замер в движении и, так и не опустив поднятую ногу, с подозрением уставился на друга.

– Ты знал! Ты что, знал?! Откуда? Я только что в ящик влез, а письмо было ещё в непрочитанных.

– Знал, – довольно засмеялся Павел, подошёл поближе и сам опустил ногу Ясеню, – просто мне Олежка вчера вечером позвонил. Он и тебе звонил, но не застал. Вот и написал, чтобы тебе приятно было. Ну, и подробности все обещал сообщить. Когда он точно прилетает?

– Через две недели. Рейс и время тоже написал. Надо будет встретить.

– Конечно… – Павел задумался. – Знаешь что, давай-ка заказы на время его приезда перестанем брать. Должен быть и у нас отпуск, как ты думаешь?

Вместо ответа Ясень подскочил к телефону, висевшему на стене в мастерской, резво потыкал в кнопки и завопил:

– Вера! Верунь! Ну-ка повесь объявление и на сайте сообщи, что мы с какого? – он повернулся к Павлу, тот ответил:

– С первого августа.

– С первого августа… и по какое?

– По первое сентября.

– По первое сентября заказы на кастомайзинг и аэрографию принимать не будем. Пусть обращаются в сентябре. Ну, или пишутся в очередь. Да, пусть записываются.

– А что случилось? – Вера щекой прижала трубку и застучала клавишами.

– Сядь, а то упадёшь! К нам приезжает Груша! Наш драгоценный Олежек!.. Ты что? Ты где? Эй! Что так у тебя грохнуло? Ты там вправду, что ли, упала?! Ну, ясен пень, брата не слушала! Я ж тебе говорил сесть!

– А автосервис? – спросила Вера придушенным голосом.

– Нет, сервис работает. А вот кастом и тюнинг уходят в отпуск. И ты тоже, – он вопросительно глянул на друга, тот согласно кивнул. – Поняла? Умница моя! Вся в старшего брата. То есть в меня. – Он чмокнул трубку и, донельзя довольный, обернулся к Павлу. – Ну?

– Что «ну»? Что там с Верой?

– Говорит, трубку уронила. Но голос такой, будто на проводе чуть не повесилась. Тоже рада, наверное… Ещё раз спрашиваю: ну?!

– Ещё раз отвечаю: что «ну»?! Теперь за работу. Нам за две недели все уже поступившие заказы надо выполнить. Не можем же мы уйти в отрыв, не разобравшись с ними?

– Не можем, – согласился погрустневший Ясень, душа которого уже начала было петь при мыслях о приезде Грушина и отпуске длиною в месяц. А тут начальство с его занудством! Душа обиженно замолчала. И второе лицо на фирме поплелось работать.

Олег прилетел солнечным тёплым днём. Ясень с Рябиной, смеха ради купив охапку идиотских гвоздичек, завернув их в газетные кульки и написав здоровущий плакат, топтались в зале прилётов аэропорта Домодедово.

Их друг появился одним из последних. Ясень толкнул Павла и хрюкнул:

– Опять, наверное, всем помогал и всех пропускал.

Грушин близоруко оглядел зал и вдруг увидел плакат. Глаза его полезли на лоб и тут же в них заплясала такая радость, что Ясень не выдержал, отбросил дурацкий плакат, на котором намеренно вкривь и вкось было выведено:

РОДИНА-МАТЬ В ЛИЦЕ СЫНОВЕЙ (В КОЛИЧЕСТВЕ ДВУХ ШТУК) СО СЛЕЗАМИ НА ГЛАЗАХ ВСТРЕЧАЕТ СВОИХ ГЕРОЕВ (В КОЛИЧЕСТВЕ ОДНОЙ ШТУКИ)! –

и кинулся к другу.

Худенький и невысокий Олег, тоже побросав своё имущество в количестве двух необъятных чемоданов на колёсиках, рванул навстречу Серёге и Пашке. Здание аэропорта огласилось дикими воплями:

– Груша! Груша ты наш!

– Ясень! Рябина! Дорогие вы мои! Любимые!

Серёга облапил друга, приподнял его над полом и на весь зал прилётов продекламировал:

– Висит Груша, нельзя скушать!

Когда, отпихнув друга, обнимать Олега начал Павел, Ясень выдал на-гора следующий шедевр:

– Наш Павлуша обнимает Грушу!

Потом подумал немного, отодвинул Рябинина, подхватил чемоданы Олега и закончил:

– Отпихну Павлушу, обниму сам Грушу! Ну, пойдём-ка, Груша, на дворе-то лучше. На улице к тому же вздохнёт уставший Груша.

Олег хохотал, держась руками за онемевшие щёки. Потом застонал и попросил Павла:

– Лунь, уйми ты его! Я помру сейчас от смеха!

– Что значит «уйми»?! – возмутился Ясень. – Нашу песню не задушишь, не убьёшь!

– Я так понимаю, что мой приезд некстати?

– Почему?

– Да потому что ты решил меня уморить ещё здесь, в здании аэропорта. Видимо, хладный труп тебе нужней живого друга.

– Нет, ты посмотри на себя! Ты там занудой, что ли, стал, в этом оплоте капитализма?

– Ясень, ну, правда, уймись! Ты что разошёлся-то? – вступился за Грушина Павел.

– Фу! – с интонациями Карлсона обиделся Сергей. – Вокруг меня одни зануды. С одним я работаю с утра до ночи, плюс дружу. Второго ждал-ждал. Думал, отведу я душу с моим любимым Грушей. А он тоже за-ну-да!

Они дошли уже почти до «Ауди» Павла. Павел тащил волоком ставший ненужным плакат, а Ясень вёз чемоданы, не давая Олегу даже приблизиться к ним. Грушин, счастливый и возбуждённый, на ходу выкладывал последние новости. Примолкший было Ясень, увидев огромную лужу, не высохшую ещё после вчерашнего дождя, не утерпел и выдал:

– Подожди, Павлуша! Обойдём-ка лужу, я немного трушу: а вдруг намочим Грушу. Кстати, милый Груша, как ты находишь суши? Сейчас умнём мы суши, хлебнём саке к тому же – отметим приезд Груши.

– Серёга! – простонал Олег. – Что это было?

– Это? – удивился стихотворец. – Это гимн, это ода, это мадригал в одном флаконе! Я так рад тебе, что чувства мои невозможно передать прозой. Поэтому я перешёл на стихи.