Москва. Осень 2000 года

А потом ушёл служить и вернулся из армии Пашка Рябинин, закончил аспирантуру и уехал в Германию Олег Грушин, отслужил в Йошкар-Оле и сам Ясень. И завертелась совсем другая жизнь. Работа круглыми сутками, и страх, что ничего не выгорит, и кураж, когда у них с Пашкой стало всё получаться. Рябинин оказался гениальным предпринимателем, нашёл для них замечательную нишу, которую они успешно заняли. Удивительно, но их кастом- и тюнинг-центр стал безумно популярен. Встав на ноги, они его дополнили ещё и автосервисом, и работа закипела.

Сейчас вот они открывали филиал в Питере и Нижнем. И приходилось мотаться туда-сюда-обратно. Но Сергею Ясеневу это нравилось. И был он бесконечно благодарен Господу Богу за то, что много лет назад под проливным июльским дождём появился в его жизни верный друг Пашка, Павел Рябинин.

Ясень давно уже возмужал и (знала бы Лёлька) перестал думать, что словом «друг» называется почти каждый знакомый. И друзей этих у него осталось раз, два – и обчёлся. Павел, Сима да Володька Лялин, их майор. Олег Грушин тоже, но он не в счёт, уже четвёртый год живёт и работает в Германии, в Ингольштадте, городе, в котором делают обожаемые всеми троими «Ауди».

Так что жизнь кипела, бурлила и пенилась. Только вот семьёй он так и не обзавёлся. Вроде встретил хорошую девушку. Собрался жениться. Лена была и весёлой, и доброй. Пашке вроде нравилась, и ему, Ясеню, тоже. Но потом неожиданно буквально за два месяца умудрился влюбиться, нет – полюбить! – и жениться сам Рябинин. И на их венчании со Златой Сергей Ясенев вдруг понял, что ни на кого в жизни он не сможет уже смотреть вот так, как смотрел на свою молодую жену счастливый Павел. А уж если не сможет так, то и вовсе не надо ему жениться. И с Леной расстался. А вот теперь осознал, что влюблёнными и счастливыми глазами он уже смотрел в своей жизни на одну девушку. И девушкой этой была его бывшая жена Лёлька.

Успешный предприниматель, циник и дамский угодник Сергей Ясенев после встречи с бывшей женой сел в машину и с удивлением глянул на свои трясущиеся руки. С трудом попав по кнопке, он включил радио. Любимый ими Александр Иванов пел в составе группы «Рондо» песню, которая все девять лет с того кошмарного дня, когда он остался один, напоминала Сергею о Лёльке. И впервые за девять лет он смог её дослушать до конца. Каждое слово, каждый образ казались понятными и верными, и, сделав радио погромче, Ясень хрипло запел вместе с Ивановым:

 
Я тебя недолюбил, я тебя недоглядел.
 

Допев последний припев, Сергей громко хлопнул обеими ладонями по торпеде и, опустив стекло, прокричал в темноту:

– Я всё переборю! А я смогу войти в ту реку дважды!

Какой-то припозднившийся подросток испуганно отпрыгнул от его машины, обернулся, вглядываясь в лобовое стекло, и в сердцах покрутил пальцем у виска: сдурел, что ли?

– Сдурел, пацан, – радостно согласился Ясень, – совсем сдурел! Влюбился в собственную бывшую жену. Вернее, и не переставал никогда любить. Но теперь, наконец, это понял. И больше ей от меня не уйти!

Для начала надо было разобраться с этими её странными делами. Он тронул машину и задумался, вспоминая, что рассказала ему Лёлька.

Вслед ему из-под козырька соседнего подъезда с ненавистью и удивлением глядел человек. Огонёк его сигареты мерцал в темноте. Наконец, он докурил, бросил окурок в лужу, посмотрев, как тот зашипел и пошёл ко дну, и зло сплюнул:

– Ладно. Будем считать, что это небольшое осложнение. Справимся. Оно того стоит.

Ольга сидела на кухне, с ногами забравшись на стул. Тёплые белые, связанные бабушкой носки никак не могли согреть совершенно заледеневшие ноги. Она вообще была мерзлячкой. И осенью почему-то мёрзла особенно сильно. Раньше её грел влюблённый юный Серёжка Ясенев, её ненаглядный, навсегда потерянный муж. Садился рядом на диван, когда она готовилась к завтрашним семинарам – ему-то всё давалось играючи, умница и талантище же, не то что она, – стягивал с неё носки и брал холоднющие её ступни в большие горячие ладони. Она согревалась мгновенно… Но вот уже девять лет, как некому было её согревать.

На широком подоконнике сладко дрыхла сибирская кошка Ириска. Ольга купила её у весёлой бабули в переходе на площади трёх вокзалов ещё на первом курсе института. Ириска была кошкой пожилой, но по-прежнему шустрой и активной. Серёжка, когда её увидел, аж обомлел, не поверив своим глазам. И потом всё тискал пушистые кошачьи бока и удивлённо вопрошал:

– Ты жива?! Ты до сих пор жива? Чем ты её кормишь, Лёль?

А нахалка Ириска, будто вспомнив его, урчала у него в руках не переставая и тёрлась твёрдым лбом о его подбородок. Она всегда была к нему неравнодушна. И Серёжка кошку тоже очень любил. Ольга даже ревновала немного.

Москва и область. 1987–1992 годы

Он вообще был страстный кошатник. Дома у его родителей жила невероятной красоты кошка, больше всего похожая на камышовую, которую Ясень когда-то нашёл в подъезде и не смог пройти мимо. Кошка по причине повышенной волосатости вообще-то носила имя Пушка, но лучше всего отзывалась на прозвище Родственник. Ольга, впервые услышав, как Серёжка говорит отиравшейся поблизости кошке: «Ну что, Родственник, есть будешь?» – хохотала до икоты.

Пушка была скотиной капризной, вредной и неласковой. К Ольге относилась индифферентно, к родителям и сёстрам Ясеня тоже. Зато самого Серёжку любила, спала у него в ногах и даже позволяла иногда погладить. Правда, любовь эта не помешала ей укусить его за безымянный палец, когда он ловил её, сбежавшую за кавалером, в подъезде.

Палец тогда страшно распух, а они как раз должны были ехать покупать обручальные кольца. Пришлось мерить на левую руку, что вызвало безмерное удивление у молоденькой продавщицы. Она с интересом взирала на них, пока Ольга не сжалилась над девушкой и всё ей не объяснила. Палец прошёл только недели через две, а кольцо оказалось велико. Почему-то у Сергея безымянные пальцы на правой и левой руках отличались. Ну, или он за эти две недели сильно похудел. Не иначе как от предсвадебных волнений.

Но все эти неурядицы их тогда только веселили. Они были юными и счастливыми и очень, очень, очень любили друг друга. Будущая свекровь смотрела на них и умилялась, ласково называла «мои голубки» и очень радовалась, когда Ольга приезжала к ним в Железку.

Вот с чем, вернее, с кем Ольге повезло, так это со свёкрами, точнее, со всей Серёжкиной роднёй. Были это чудесные, добрейшие люди, которые приняли и полюбили её сразу и безоговорочно. Иногда ей казалось, что свекровь любит её чуть ли не больше, чем родных детей: Серёжку и двух его сестёр, старшую Свету и младшую Веру. Впрочем, и золовки, или как там называются сёстры мужа, её любили тоже.

А уж как она любила их всех! Ей было с ними всегда так тепло и уютно. Гораздо теплее и уютнее, чем в родительском доме. И она мечтала, что после свадьбы жить они будут у родителей мужа. Но не сложилось. Светлана вышла замуж чуть раньше, и вскоре уже ждала первого ребёнка, а через полтора года забеременела второй раз. Муж её жил с ними. И получилось, что в небольшой трёхкомнатной квартире ютились родители, Света с семьёй, Вера и Серёжа. Приводить ещё одного человека было некуда. Денег на то, чтобы снимать жильё, у них, нищих студентов, не было. Вот и пришлось проситься к её родителям. И это стало фатальной ошибкой.

Мама и отец были людьми неплохими, но на удивление сухими и неэмоциональными. Во всяком случае, по отношению к дочери. Друг друга-то они любили нежно и крепко. Только вот Оле в их сердцах места уже не осталось. Она никогда в жизни не слышала ни от кого из них слов «я тебя люблю, доченька», или «ты у нас такая красавица», или хотя бы «Оленька». А уж свалившемуся на их головы зятю они тем более не обрадовались. Мало того что рано: двадцатилетние жених и невеста казались им неприлично молодыми. Так ещё и крайне, на их взгляд, неудачно: Сергей был из многодетной семьи и никаких надежд на его финансовое благополучие Людмила Ивановна не возлагала. Так что брак дочери стал для них неприятным сюрпризом.

Серёжка же к тестю и тёще относился хорошо, старался им по возможности помогать, не отказывался вскопать огород в деревне или поменять чехол шруса в машине тестя. И иногда Ольге казалось, что им с родителями всё-таки удастся наладить нормальные человеческие отношения.

Но мама её стояла насмерть. Зятя она не любила и, что важнее, любить не хотела. А уж папа и вовсе всегда и во всём с ней соглашался. То ли от большой любви, то ли от бесхарактерности. И началась в их доме тихая война. Нет, никто в лицо друг другу гадостей не говорил и не делал. Но любой поступок Сергея, любой его самый незначительный шаг комментировался в одном ключе. Обычно его очередное отсутствие ласковая тёща, вскоре после их свадьбы сменившая тактику и занявшая небанальную позицию, оправдывала:

– Оля, а что ты хочешь? Конечно, он будет гулять налево. Интересный неглупый парень, образованный и эрудированный. Разве ему может быть интересно с тобой?

– А что со мной не так? – убитым голосом интересовалась Ольга, в которой нежные родители успешно взрастили с десяток цвеущих буйным цветом комплексов.

– С тобой всё так, – сокрушённо и с явным сомнением в голосе вздыхала мама, – просто ты совершенно не его человек. Ну, посуди сама. Он спит с окнами нараспашку – ты мёрзнешь всегда и даже летом трясёшься под пуховым одеялом, которое тебе подарила бабушка. Он любит поесть – ты не умеешь готовить, и у тебя вечно отсутствует аппетит. Он строит наполеоновские планы на будущее, а ты ни о чём не думаешь, живёшь сегодняшним днём…

– Ты ещё кое-что забыла, мама, – не выдержала однажды этого длиннющего списка несоответствий Ольга.

Людмила Ивановна удивлённо вскинула красивые брови и осеклась:

– Что именно?

– Что он мужчина, а я женщина. Если следовать твоей логике, уже хотя бы по этой причине мы не подходим друг другу и подходить никогда не будем.

Но, как известно, вода камень точит. И постепенно Ольге стало казаться, что доля истины в словах матери есть. Она, вместо того чтобы жить их с Серёжей любовью, стала приглядываться и прислушиваться к себе, к нему. Малейшее несовпадение во взглядах, самая незначительная ссора казались ей началом конца их отношений. Что уж тогда говорить о серьёзных разногласиях?

Как и всякий недолюбленный родителями ребёнок, она остро нуждалась в постоянном одобрении, поддержке, признаниях в любви. И Ясень, пока был рядом, умудрялся всё это ей давать. Но он слишком часто уходил и уезжал. И сами отлучки эти воспринимались Ольгой как доказательство его равнодушия. А это было то, чего она больше всего боялась в этой жизни.

Так боялась, что стала убийцей. В тот сентябрьский день в палате на десятерых, с трудом приходя в себя после наркоза, она открыла глаза и увидела Серёжку. Он тихо плакал, сжимая в огромных своих ладонях её полупрозрачные кисть и запястье.

Ольга ни раньше, ни после не видела, как плачут мужчины. И слёзы эти напугали и потрясли её. Впервые ей в голову пришла мысль о том, что она сделала что-то такое, что уже никогда не сможет поправить, изменить. С трудом сглотнув, она замерла в ужасе от осознания содеянного. Уловив её чуть заметное движение, Серёжа выпрямился, глядя на неё такими глазами… Такими… Даже по прошествии девяти лет Ольга вздрагивала, вспомнив тот день, когда её муж посмотрел на неё глазами отца, у которого убили ребёнка. И убила она. Тогда он еле слышно прошептал:

– Зачем? Лёлька моя, Лёлька, зачем?

И такой леденящий ужас прошил вдруг насквозь её пустое и бессмысленное тело, что она смогла только закрыть глаза и отвернуться. В голове почему-то билась мысль, что она, как Раскольников, выбросивший поданную ему милостыню, своим поступком будто перерезала нить, связывающую её с остальным человечеством. Ольга скорее почувствовала, чем услышала, как тихо встал и ушёл Сергей. Ей стало ещё больнее, хотя, казалось бы, было уже некуда. И она поняла, что уже никогда в жизни не сможет произнести слова: Господи, за что?! Потому что, что бы ни случилось с ней, ничем она не искупит и не поправит то, что сделала сегодня, и самых страшных бед будет мало за этот её грех.

Но как ни странно, именно в этот самый горький в её жизни момент, на убогой больничной койке, под влажным тонким одеялом, она, став убийцей, приобрела то, что помогло ей выжить тогда, – веру. Много позже она узнала, что день этот, двадцать первое сентября, самый страшный день в её жизни, был светлым праздником Рождества Пресвятой Богородицы, днём Её рождения.

В тот день Сергей, отправив сестру домой на такси и бросив свою машину у больницы, пешком поплёлся к Пашке. Рябинин, увидев совершенно мёртвое лицо друга, молча втащил его в узкую тёмную прихожую и буквально волоком транспортировал в кухню.

Они тогда долго сидели вдвоём. Пашка молча подливал и подливал крепкой заварки и крутого кипятка в огромную чашку, по самый край, как любил Ясень. Потом встал и коротко скомандовал:

– Поехали!

– Куда? – вяло удивился Сергей.

– К отцу Петру.

Про отца Петра Ясень слышал уже неоднократно. Павел познакомился с ним случайно: помог отвезти жену батюшки в роддом. Знакомство их переросло в дружбу. И Пашка давно уже зазывал Сергея в гости к настоятелю Никольской церкви. Да всё недосуг было. И вот теперь Ясень вдруг почувствовал, что если они сейчас не поедут к батюшке, то он просто помрёт от тоски и поселившейся в его сердце пустоты. И они поехали.

Услышав о происшедшем, отец Пётр помолчал, ужаснувшись. Сергей испугался почему-то того, что вот сейчас этот малознакомый пока батюшка начнёт ругмя ругать Лёльку. Но тот вдруг горько произнёс:

– Бедная девочка, что она с собой сделала… С собой, со своей душой.

– Что мне сейчас делать? – еле слышно спросил Ясень, который за эти батюшкины сострадание и понимание был ему безмерно благодарен.

– Тебе? Тебе сейчас и потом, всю жизнь, молиться за неё, за себя и за убитого малыша.

Сергей дёрнулся, услышав страшное слово «убитый». Но потом поднял на батюшку больные красные глаза и прошептал:

– Я готов. Я тоже виноват.

– А мужчина в основном виноват и бывает в такой беде, – кивнул батюшка, – он сильнее, он решительнее, на нём ответственность за его женщину. Мужчина почти всегда может её остановить. Ты не знал, конечно, о выборе твоей жены. Но ты должен был о такой возможности подумать. Ты видел, что ей тяжело, что твои отлучки ведут к гибели семьи? Видел. Но ничего не изменил в себе. А этим ты её от себя оттолкнул… Ну, да ничего, не сгибайся ты так под тяжестью своих ошибок. – Ясень действительно сидел сгорбившись, бессильно опершись локтями о колени и обхватив лохматую голову руками. – Наше главное счастье в том, что Господь наш безгранично милосерден и прощает даже такие грехи. Кайся. Молись. Не отчаивайся. Надейся. И, бог даст, может быть, вы всё-таки будете вместе и родятся у вас ещё дети. Не взамен, этого малыша вам никто и никогда не заменит, но в утешение…

Много лет спустя, году в девяносто седьмом, Сергей, услышав по радио песню Олега Газманова «Единственная», вздрогнул, как от удара. Слова «не родятся наши дети» причинили невыносимую боль. Но песня была так хороша, так совпадала с его настроением, что он купил диск и с мазохистским наслаждением слушал и слушал её раз за разом, думая о том, что добрый и не по возрасту мудрый отец Пётр на сей раз оказался не прав и что их с Лёлькой дети всё-таки не родятся никогда.