На боях работал тотализатор, но барыг сюда не пускали. Сам ринг – это огромный павильон. Когда-то там были продовольственные склады, со временем все порастащили. Сейчас на песке под крышей располагались сами ринги, бар (вагончик с едой и алкоголем, пластмассовые столы, стулья), переговорные, курилки, раздевалки. В павильоне умещался отдельный мир.

Ринг – третья из квартальных любовей Данте, но, пожалуй, первая по значимости. Он почти тридцать лет оттрубил на этом песке и собрал все существующие почетности: почетный боец, почетный судья, почетный гость. Раньше Данте выступал, свой путь в Кварталах он начинал с «искусства калечения», так и держался, непобежденный, до *143 года, потом ударился в политику, но на ринге Данте навсегда свой.

Варлам ходил от ринга к рингу, шлепал песком в ботинках и бормотал под нос что-то возмущенное. Тик-тук-тук. Пахло потом и, кажется, рвотой. Изумительное сочетание бойцовского духа. В основном в павильоне говорили негромко. Кричали тренеры – матерно рвали глотки. Кричали удары – звенели, отскакивали от границ ринга победой или поражением. Зрители и просто непричастные к таинству могли себе позволить сдавленное бормотание – вполголоса, чтобы не помешать: в тренировочное время организаторы пускали или не пускали зевак по настроению. Иногда раздавался пьяный гогот со стороны кафе, но вблизи рингов его почти не было слышно, там гас любой звук, не имеющий отношения к бою.

На ринге во главе угла стояли не организаторы, судьи, рефери или тренеры, а сами бойцы. Бойцы были недосягаемы, неприкосновенны. Они были выше дворовых потасовок и барной поножовщины; вне ринга бойцы сторонились жестокости, подчиняясь строгой внутренней иерархии. Уважение к ним основывалось на вере, не требующей доказательств или опровержений, и родилось как результат давних традиций, которые существовали вопреки разношерстности и изменчивости квартальных мнений.

В вакууме центрального ринга бой подходил к концу. Высокий белесый юноша удерживал на удушающем своего противника. Варлам улыбнулся. Таким он его и запомнил. Юноша весь был белый: болезненно-белая кожа, белые волосы, брови, даже ресницы. Одна скула сбита темным кровоподтеком, капельки пота вперемешку с кровью стекали на лицо. Он пыжился, пыхтел, стараясь дожать рыбиной бившегося под ним бедолагу, который через несколько секунд отключился и наконец стих. Все трепетно молчали, но магию момента нарушили размеренные аплодисменты Варлама.

– Что за удивительное шоу! – Варлам всплеснул руками и захохотал. Тик-тук-тук.

Юноша подошел к краю ринга, облокотился о канатные ограждения. С каждым хлопком у публики сдавало терпение, и только благодаря двум молчаливым фигурам за спиной Варлама никто еще не двинулся с места.

– Что тут Аукционному Дому понадобилось? – спросил один из тренеров.

Местным появление Варлама не сулило ничего хорошего. Городские частенько бывали на боях, просаживали денежки на веселье, которое в Городе было под запретом. В рамках идеологии Прогресса власти Города запретили все развлечения, якобы растлевающие душу. Нелегальщина и так свила гнездо в Кварталах, за этим горожане сюда и ездили. Никто не делал это тайком, в Кварталы наведывались абсолютно открыто, будто происходящего за Стеной не существует. Подобное лицемерие позволяло горожанам сохранять репутацию и «непорочность души», ведь они заботили их достаточно, чтобы тащиться за грязью в Кварталы. Но Варлам был не просто гостем из Города. Представители Аукционного Дома в Кварталах не завсегдатаи, и все знали, что там, куда дотянулись руки Н.Ч. и его подчиненных, исчезали люди.

– Исключительно деловое предложение, господа. – Варлам бодро подпрыгивал у самых ограждений.

– Варлам, приятель, проваливай, пока цел.

Вблизи было видно, что юноша избит сильнее, чем казалось на первый взгляд. Его тело отдавало синевой не из-за анемии. Всё в ссадинах.

– Знаешь, Влад, давай по-честному, не приятель ты мне совсем. – Варлам снова захохотал – демонстративно, запрокинув назад голову.

Люди запереглядывались, кто-то сказал:

– Что за психа принесло? Уебывай!

– Я не псих! – взвыл Варлам. Он заорал так, что ударники выхватили оружие, а у ринга все так и стояли – непуганые. Варлам прочистил горло и добавил тише: – Не псих. Нормальный. – Он сдерживался изо всех сил. Кровь застучала в ушах, в голове зачесалось, а руки в перчатках взопрели. Варлам повернулся к Владу: – Уже забыл, как лупил меня в школе вместе с остальными?

У Влада дрогнули уголки губ. Помнил, разумеется, он помнил.

– Ну да ладно, я решительно не в обиде.

Влад смотрел на Варлама невозмутимо, его не заботила даже струйка крови, ползущая по виску.

– Не в обиде? Чёт незаметно.

– У Аукционного Дома здесь есть кое-какие дела. Как у вас это… перетереть бы.

– Перетирай с Данте, и все тут. – Тренер пытался вклиниться между рингом и Варламом, оттеснить его.

– Нет, я думаю, Владу будет интересно обсудить все с глазу на глаз.

Влад наклонился, стянув с плеча тренера полотенце, размазал кровь с потом по белой коже и негромко рассмеялся:

– Пиздуй отсюда, Варлам. Я серьезно.

– И я серьезно. Вот так не поговоришь с кем надо, а потом тревожат… дела туалетные.

Влада передернуло, и Варлам различил в его лице эту бесинку, которая редко вспыхивала на будто припорошенной пылью радужке. В детстве Влад не бил первый, обычно начинал Адриан. Но и сам Влад тоже, бывало, в дурном настроении проходился по Варламу, и в его взгляде появлялась эта недобрая искра. Варлам успел уловить ее: Влад хотел броситься, но не стал – он взволнованно посмотрел по сторонам и не стал. Варлам тоже все помнил.

– Идем. – Влад поскреб ногтями татуировку на ребрах в виде скрещенных костей, болезненно повел плечами и спрыгнул с ринга.

Толпа, которая успела подзагустеть, плавно расступалась перед Владом, Варлам со своей охраной вышагивал следом – от него тоже шарахались, но не из уважения, а как от чумного. Неважно, что Влад передумал, неважно, как сильно это возмутило собравшихся: решения бойцов не мусолили даже мысленно, так значителен был трепет.

Влад впустил Варлама в комнату, ударники остались за дверью. Помещение напоминало кабинет, раздевалку и спальню одновременно. В углу – расправленная кровать, повсюду бинты и сопрелые шорты, горы наград на столе в центре и всего один хиленький монитор.

– Негусто для чемпиона… – протянул Варлам, хихикнув, пристраиваясь по своей привычке на краешек стола.

– Говори уже.

– Адриан стал Королем, – начал Варлам, и Влад рассеянно кивнул такой очевидности, но у него не получилось спрятать румянец гордости, выступивший так явно.

– Он мечтал об этом.

У Влада тон голоса менялся на задумчиво-нежный, когда он говорил о лучшем друге, и Варлам никак не мог взять в толк, почему он всю жизнь с Адрианом нянчится. Влад был рассудительный и справедливый, а Адриан скорее походил на неконтролируемый сгусток бешенства. Как-то раз Адриан допинывал Варлама до кровавых харчков, когда Влад все же оттащил его, но не со злостью, нет. Он твердо схватил друга за шею, чуть пригибая к земле, и притянул к себе, яростно нашептывая на ухо: «Хер с ним, брось. Он рыба». «Рыбой» называли предобморочное состояние, когда реальность рассеивалась настолько, что человек мог только слабо трепыхаться, скатываясь в размытое ничто. Адриан делал из Варлама рыбу регулярно, из-за чего по сей день легкие то и дело присвистывали, а еще бывало тяжело сделать вдох.

– Недавно он вместе с Даниилом Краевским, Данте, как вы его тут называете, – абсолютно собачье имя, кстати… – Влад хмыкнул. Он Данте недолюбливал то ли из-за спортивного соперничества (хотя Влада еще на свете не было, когда Данте оставил бои), то ли из-за того, что тот втянул Адриана во все эти игры с короной. – …приезжал для пересмотра Договора. Мероприятие нередкое, учитывая, что Короли ваши дохнут друг за дружкой. Несмотря на мои решительные, повторяю, решительные протесты, Аукционный Дом распорядился в качестве, назовем это так, жеста доброй воли подарить новому Королю душу.

– Душу?

– Адриан истребовал, а Н.Ч. решил: почему нет? В последние годы правления Буча налеты на поставщиков участились, Власти это не нравится. Аукционный Дом вполне может стать этаким буфером…

– Ты задвигаешь, что поможешь Адриану?

Лицо Варлама сразу вытянулось, побледнело.

– Это мой долг, не мой выбор.

Влад заходил по комнате. Не считая Данте, души в Кварталах ни у кого не было. Адриан мог стать первым человеком из Кварталов с пересаженной душой; от этой мысли Варлама тошнило.

– И хер с ним! – рявкнул Влад слишком поспешно, выдавая свое неравнодушие. – Чё от меня-то надо? Чё ты ко мне прицепился?

– Я начал проводить исследования. – Варлам стянул с носа очки и протер их краешком пиджака; так он делал, когда начинал врать. – У Адриана такая специфика души, ему очень тяжело подобрать донора. А еще оказалось, что ведущая душа у него порядком повреждена. Гнев, знаешь ли, не зря в древности называли одним из грехов…

– Чё ты мелешь?

– Ладно, забудь, – спохватился Варлам. – Выяснилось, что Адриану не просто повезло получить новую душу – пересадка ему жизненно необходима.

– В смысле?

– В смысле, без операции он умрет очень скоро. – Варлам с трудом не передразнивал этот тон, отдающий отчаянным непониманием, нежеланием понимать. – Вы с детства друзья, а в таких случаях, знаешь ли, велика вероятность совпадения…

Варлам не успел договорить – Влад подлетел к нему, вцепившись в горло и удерживая практически на весу, содрав Варлама с края стола. Варлам не мог вздохнуть, удушье обручем давило на шею.

– Врешь, – повторял Влад, – врешь, ты все пиздишь.

– П-п-пус-с-ст-ти-и-и… – хрипел Варлам, хватаясь за прозрачное запястье. Влад выжал из него еще парочку судорожных вздохов и отпустил. Варлам закашлялся, растирая горечь с металлическим привкусом по горлу, – наверняка останутся синяки. – Стал бы я переться в Кварталы шутки ради… Соображай.

Влад замялся. Смятение заливало бордовым уже не только щеки, но и шею, ключицы, и Варлам мысленно торжествовал: Влад растерялся.

Учительница Татьяна водила классы на речку по очереди. В день их очереди солнце припекало даже сквозь квартальный смог, и голые мальчишечьи спины приятно жгло. Один Влад несся закутанный, он запросто обгорал, но никто не дразнил его даже из-за дурацкой панамки. Варлам шел за учительницей Татьяной и чуть правее, выдерживая дистанцию, чтобы не нюхать, как она потеет. Когда они дошли до берега, где было почище, учительница Татьяна воткнула в песок зонт, распласталась под ним и захрапела. Варлам мочил ноги у берега, пропускал жидкий, вязкий песок сквозь пальцы и, воткнув подбородок в колени, наблюдал, как плещется Адриан со своей сворой. Мальчишки перелаивались, переругивались, цеплялись один за другого, ворохом локтей и пяток то взлетая над водой, то с брызгами шлепаясь в мутную рябь.

– Тащи, тащи ее сюда, я вмажу! – командовал Адриан, тыкая в сторону коряги, которую снесло к противоположному берегу (берега в этом месте были обрывистые, но сама река узковатая).

Влад, загребая воду широкими ладонями, поплыл к коряге. Все произошло быстро. Влад коротко вскрикнул и ушел под воду, Варлам оторвал подбородок от колен. Потом всплыла панамка. Мальчишки заверещали, перебивая друг друга, кто-то ринулся к берегу, кто-то нарезал по мелководью ошалелые круги. Один Адриан, ни секунды не раздумывая, ринулся вперед и тоже быстро ушел под воду.

Варлам считал про себя. Одна секунда. Две. Девять. Тринадцать. Так можно долго считать.

– В среднем задерживать дыхание под водой можно чуть меньше минуты… – И прыснул сам над собой: – Чудила!

Варлам досчитал до тридцати трех, когда Адриан вынырнул, таща на себе Влада. Влад отхаркивался и отбрыкивался на ходу, и они оба то и дело опять уходили вниз, как поплавки, пока наконец не нащупали пятками дно. Учительницу Татьяну так и не добудились, а Адриан с Владом весь оставшийся день просидели на берегу, прижавшись друг к другу, как воробьи. Адриан все растирал Владу плечи, лопатки и пытался унять дрожь, рыкая по-звериному на всех, кто подходил слишком близко.

Непоколебимость Влада треснула и рухнула, будто они с Адрианом снова ушли под воду с головой. Варлам отряхнул канареечный костюм, нависнув над Владом (теперь было не страшно):

– Я думал, вы друзья.

Варлам бросил на стол визитку и вышел, оставив Влада где-то под корягой. Влад уперся руками в стол и дышал, широко раззявая рот, как рыба.

Королю Кварталов

Адриану Градовскому

^{Официальное приглашение}

Мы счастливы сообщить, что новый сезон душевных торгов объявляется открытым и вы приглашены на предстоящий Аукцион. Ваше имя числится в списках гостей в статусе потенциального покупателя и реципиента.

Место проведения мероприятия: Аукционный Дом

Аукцион – уникальное событие. Соглашаясь принять в нем участие, вы автоматически подтверждаете готовность соблюдать все установленные правила Аукционного Дома.

Дресс-код: официальный. Наличие перчаток (шелковых, замшевых) обязательно.

Уставом Аукционного Дома запрещается:

– Перебивать цену после удара молотка.

– Делать ставку, которую вы не в состоянии покрыть. Аукционный Дом не предоставляет души в долг, кредит или рассрочку.

– Делать ставки на души, не попавшие в вашу категорию совместимости. Список лотов по категориям рассылается всем участникам торгов заблаговременно, согласно индивидуальным показателям.

Полный список правил для участников Аукциона в приложении.

Также напоминаем, что пересадка души – операция с высоким показателем надежности, аналогов которой не существует. Ответным письмом вы подтверждаете, что ознакомлены с существующими рисками.

Удачных торгов!

P. S. Уважаемый Адриан, данное приглашение – необходимая формальность. Душа для вас уже подобрана и проведение операции в особом порядке подтверждено. Но вы и ваш +1, разумеется, приглашены насладиться самим мероприятием. Операция будет проведена по окончании официальной части. Надеемся, вы хорошо проведете время на предстоящем Аукционе.

Рада Рымская,

главная распорядительница Аукциона

* 1 8 6 г.

Тик-тук-тук.

Язык хамелеона вдвое длиннее тела. При аллергической реакции пересаженная душа всасывает ведущую. Примерно так же гематофаги, кормясь, всасывают кровь своих жертв. Впрочем, учитывая смертность среди кровососущих, понятие жертвы здесь не вполне уместно. Она ведь была сумасшедшей. Совсем сумасшедшей. Это должно было случиться. Умница-616 любит, когда ее протирают тряпками из микрофибры, они не оставляют катышков. Крипторхизм – неопущение яичка в мошонку. Чтобы кастрировать жеребца-крипторха, нужно проводить полостную операцию. Я не люблю яичницу.

Тик-тук-тук.

Варлам стучал по столу шариковой ручкой. Он пялился в разбросанные бумаги, и буквы перед глазами пульсировали, извивались, принимали чудовищные формы. Буквально – двухголовые змеи, разевающие пасти вараны с вывалившимися, висящими на соплях глазами, павлины с огненными хвостами и без голов. Варлам приближал лицо к столу, и чудовища вжимались в бумагу, но как только он отстранялся, они снова шебуршали, размахивали хвостами-крыльями-лапами. Варлам потер лицо. Ничего не вышло. Рабочая поверхность все еще кишела нарисованными тварями. Он ощущал пустоту внутри: она разрасталась, обволакивая внутренности. Пусто-пусто-пусто. Варлам скомкал один листок и запихал в рот. Бумага тяжело жевалась, но он продолжал упрямо двигать челюстями. Отлично. Будет не так пусто. Варлам запил бумагу водой, и тоненькие струйки, смешиваясь со слюнями, потекли по подбородку.

Вот и случилось стремительное поглощение. Первое за время работы Варлама в Аукционном Доме. Н.Ч. говорил (Варлам и сам читал, знал решительно точно): стремительное поглощение случается редко, настолько редко, что за всю историю существования пересадок душ с этим сталкивались всего несколько раз. Меньше десяти, если точнее. Семь, если совсем точно. Варлам любил точность, поэтому – семь; учитывая события последних дней – восемь. Теперь – восемь. Логично. У Варлама зачесалось в голове, и он потер виски, тер-тер-тер до жженого горя-а-а-чо-о-о-о.

Аукцион проходил как обычно. Рада выбрала дату, Варлам смыл в унитаз таблетки. Н.Ч. настаивал. Ида Плюшка вкатывала в кабинет Варлама тележку с чаем, между кружкой и ореховыми шоколадками, разложенными по порядку в соответствии с горечью по убыванию – от темного к приторно-молочному, прятались пузырьки с лекарствами. Ида Плюшка выставляла их на стол Варламу каждый день, Варлам молча их изничтожал под шум сливного бачка. Иногда, правда, не выдерживал:

– Решительно надоела! Надоела ты!

Ида Плюшка обиженно поджимала сдобные губы, но продолжала катать тележку, Н.Ч. ведь настаивал. Каждый день, вместе с ореховыми шоколадками. Варлам, тоже как обычно, отобрал души сам. Вероятность аллергической реакции оставалась, но была мизерной, и он не мог угодить в этот ничтожный процент. Н.Ч. сказал, первое стремительное поглощение разбило ему сердце. Варлам не понял: сердце не может разбиться, это мышечный орган. Он потрогал грудь, безголовый павлин на столе затряс шеей-обрубком и распушил хвост. Варлам чувствовал: билось внутри, целое, он страдал не из-за этого. Варлам не мог ошибиться, не мог допустить.

Тик-тук-тук.

Раньше считали, что душа бессмертна. Дикие были времена. Оргазм у свиньи длится примерно тридцать минут. У борзых собак ножницеобразный прикус. На постах про-псов кормят человеческим мясом, об этом не говорят, но я знаю – чтобы больше любили человечину. Если варить макароны десять минут, они будут готовы. А если пятнадцать – переварятся. Я вчера не смог сделать макароны с креветками, потому что пони никогда не вырастают. Умница-умница-умница. Как-то она порезала себе руки и написала это на зеркале кровью. Она же меня любила. Папа ее любил. Меня тоже любил, но по-другому. Мне так казалось. Ее любил, поэтому и меня тоже надо было. Потому что она меня любила. Папа любил то, что любила она. Так всегда было. Логично. Очень логично. Люди, у которых начинается аллергическая реакция на пересаженную душу, воняют трупом. Дура из морга не разрешила сделать там холодильник с мороженым. Даже за шоколадку. Сука.

Тик-тук-тук.

Пережеванные клочки бумаги выглядели мерзко. Варлам попытался проглотить разваливающуюся массу, но она комком встала в горле. Варлам подавился, кубарем свалился со стула и, истошно хрипя, принялся выковыривать бумагу из горла. Его разрывал кашель, Варлам засунул пальцы в рот, и его вырвало томатным соусом и ошметками бумаги, которые он все-таки успел проглотить. М-м-м-м-м… Варлам мычал, вытирая рукой заблеванный подбородок, причмокивая, перекатывая на языке горький привкус желудочной желчи.

Девчонка Тобольских приходила на осмотр несколько раз. Варлам провел анализы как обычно, Тобольские оплатили повторную проверку: они любили переплачивать и перестраховываться.

Их старшая, Лилит, была здорова, как откормленная племенная кобыла, и ровно такая же истеричка. Скверная, гадкая выскочка. Рада сказала: и Тобольские, и дочь-кобыла – в списке почетных гостей на торгах, требуется подход. Подход требовался еще и потому, что обе Тобольские – талантливые пианистки, ученицы того самого Якова Автентического, величайшего дирижера из живущих, хотя выглядел он так, будто уже давно помер.

– Конечно, – ворчал Варлам, – остальные-то мрут потихоньку. Совет только таким, как Автентический, души и проплачивает.