Эми пришла с полотняным мешком. Мне вдруг показалось, что там спрятаны сокровища. Но внутри оказалась свеча, две рюмочки, штопор и бутылка вина.

– Здесь разрешают выпивать? – шепотом спросила я.

Вот она, юридическая закваска! Закон прежде всего.

Эми улыбнулась и приложила палец к губам. Затем зажгла свечу, погасила свет, после чего откупорила бутылку, наполнила рюмочки и села рядом со мной на кровать:

– Будда говорил: «Дурак, сознающий свое невежество, по сути – мудрец».

– Я думаю, Будда не похвалил бы нас за то, что мы пьем вино в таком месте. Или это занятие превратит нас в мудрецов?

Она заговорщически подмигнула.

– А ты сама – буддистка? – спросила я.

– Почти.

– Что это значит?

– Будда говорил: «Жить – значит страдать».

– И что?

Эми наклонилась к моему уху и прошептала:

– Великий мастер ошибался: жить – значит любить.

– Любовь и страдание не являются взаимоисключающими, – возразила я. – Скорее, одно предполагает другое. Как ты думаешь?

– Чепуха. Кто по-настоящему любит, не страдает.

На этот раз ее шепот был еще тише.

– Это не так.

– Так, подруга. Поверь мне. – Она привалилась к стене, приподняла свою рюмку. – За влюбленных.

– И за страдающих.

Мне не хотелось дальше говорить на эту тему. Воспользовавшись паузой, я спросила, не видела ли Эми в зале медитаций старого буддиста в громадных очках.

Подруга покачала головой, потом сказала:

– Монахиня говорила, что у них гость из Бирмы.

– Она что-нибудь рассказывала о нем? – спросила я, снедаемая любопытством.

– Только, что он достаточно стар. В Бирме его почитают. У него там множество последователей. Люди со всех концов страны приезжали к нему за советом. Причин я не знаю, но ему пришлось бежать из Бирмы. Здесь он около месяца. Ведет уединенную жизнь в лесной хижине. Монахиня говорила, они сами его редко видят. Обычно он не участвует в групповых медитациях. Странно, что сегодня решил показаться.

Некоторое время мы молча смотрели на пламя свечи.

– Кстати, что этот голос говорил о нашей поездке?

– Ничегошеньки.

– Видишь, как я была права, убедив тебя поехать? Тебе стоит чаще ко мне прислушиваться.

– Вряд ли ее молчание обусловлено лишь поездкой.

– А чем еще?

– Быть может… Я не знаю.

– Время покажет. Ты как, хочешь завтра вернуться в Нью-Йорк или побудем здесь подольше?

– Подольше.

Мы тихо, как две заговорщицы, чокнулись.

Ночью подморозило, трава покрылась тонким слоем инея. Здание опустело. Гости уже ушли на первую медитацию – на лужайке виднелись их следы. Каждый сделанный нами шаг оставлял след.

Я оделась и вышла. Чистый холодный воздух пах зимой. Тонкие безлистные деревья казались прутиками, воткнутыми великаном в землю.

Розово-красные цвета неба. Поднимающееся солнце.

Меня не тянуло снова мучиться на медитации, лучше прогуляться в лесу. Туда вела приметная тропка, начинавшаяся у здания.

На пути мне встретился ручей. Вот и первые льдинки, украшавшие ветви, склоненные над водой ручья.

Я шла, наслаждаясь хрустом прутиков под ногами.

Зачем мы здесь?

Радости ее вопрос у меня не вызвал. Некоторое облегчение – да. И любопытство.

– Я приехала в поисках ответов.

На какие вопросы?

– Захотелось узнать, почему слышу твой голос и откуда ты взялась.

Молчание.

– Почему ты молчала вчера?

Никакой реакции.

– Что тебя настораживает?

Хочу выбраться отсюда.

– Почему?

Я боюсь, – шепотом ответила она.

– Чего?

Я задыхаюсь от страха. Помоги мне.

Куда только девался властный, приказной тон, которым она донимала меня в Нью-Йорке! Здесь она стала слабой. Наверное, ей действительно плохо.

– Чего ты боишься? – снова спросила я.

Сама не знаю…

Она долго молчала.

Сапог. Я боюсь черных сапог. Начищенных. Таких блестящих, что в них отражается мой страх.

– Чьи это сапоги?

Смерти.

– Кто их носит?

Посланцы.

– Чьи?

Посланцы Страха.

– И кто их посылает?

Молчание.

– Ты что-нибудь помнишь?

Белые пагоды. Красные пятна. Везде. На земле. На деревьях. Красная жидкость, вытекающая из ртов. Она окрашивает все. Мои мысли. Мои сны. Мою жизнь.

– Кровь? Ты помнишь кровь?

Она капает на лицо. Заливает глаза. Жжет. Ой как она жжет.

Она вскрикнула. Я вздрогнула от ее крика.

– Что с тобой?

Жжет. Очень сильно.

– Что жжет?

Память.

– Откуда ты родом?

Из страны, которую ты хорошо знаешь.

– Из какой части?

С острова.

– С какого?

Тхай бсон тху мья, а хти кьян тху мья я тхет шин най тху мья сан сар яр кьюн го тхва май.

– Что ты сказала?

Она повторила непонятное.

– На каком языке ты говоришь?

Не могу продолжать. Прошу, помоги мне.

– Каким образом?

Покинь это место. Я не хочу возвращаться.

– Куда?

На остров.

– Мы не собираемся ни на какой остров.

Еще как собираемся. Сейчас прямо туда идем.

– Я не понимаю, о чем ты. Объясни.

Она снова умолкла.

– Не исчезай. Останься. Постарайся вспомнить.

Ответа не было.

И как мне свести воедино осколки ее воспоминаний? Что за страна, которую я знаю? Что за «сапоги Смерти» и «посланцы Страха»? Что вообще означают ее слова? Бред какой-то.

За деревьями я увидела небольшую хижину, построенную в форме треугольника. Бревна были темно-коричневого цвета. Скаты крыши почти достигали земли. Над крыльцом натянута веревка, где сушилась монашеская ряса. Из трубы поднимался белоснежный дым. Без малейших опасений я подошла к хижине.

Казалось, меня здесь ждали.

За широким окном я увидела вчерашнего монаха. Он сидел посередине комнаты на татами и читал книгу. Позади него, в дровяной плите, пылал огонь.

Я постучалась и, не дожидаясь ответа, открыла дверь.

Монах поднял голову и отложил книгу.

– Как я рад тебя видеть, – сказал он с британским акцентом. – Входи.

Я сняла сапоги и вошла, закрыв за собой дверь. Остановившись у двери, растерялась, словно забыла, зачем пришла.

– Подходи ближе. – Он махнул рукой на пол, приглашая сесть рядом.

Я окончательно засмущалась.

Мы оба молчали. Буддист виртуозно владел искусством ожидания.

Наконец я решилась сесть.

– Вы знаете, кто я? – спросила я осторожно.

– Я ведь монах, а не провидец, – усмехнулся он.

Мы опять замолчали. В плите приятно трещали поленья. Монах смотрел на меня. Его взгляд ничего не требовал, и постепенно я успокоилась.

– Вы из Бирмы? – спросила я.

Старик кивнул.

– Мой отец был родом оттуда.

Он снова кивнул.

– Я слышала, в Бирме люди приезжают к вам отовсюду, желая услышать совет.

– Иногда да.

– Как вы им помогаете?

– Выслушиваю рассказы, а потом напоминаю им.

– О чем?

– О нескольких истинах, которые все мы знаем, но часто забываем.

– О каких?

– Ты всегда так торопишься?

– Разве это плохо?

– Если дергать за стебельки травы, она не вырастет быстрее. Ты когда-нибудь медитировала?

– Да, вчера, рядом с вами, – сказала я, вновь ощущая неловкость.

– Вчера ты просто сидела, ничего не делая. Сидеть и медитировать не одно и то же.

– Как вы узнали?

Монах улыбнулся:

– Если хочешь, я тебе помогу.

– В чем?

– Помогу успокоиться.

Монах сел напротив меня, наши колени соприкоснулись. Он ничего не делал, снова терпеливо ждал. За его спиной по-прежнему трещали дрова в плите. Старик помогал мне выбраться из беличьего колеса вечной спешки. Одним своим присутствием показывал, что нам некуда торопиться. У нас столько времени, сколько нужно. Мое дыхание постепенно замедлилось. Монах взял мои холодные руки. Я не противилась – казалось, я очень давно ждала этого момента. Он внимательно осмотрел мои ладони, затем тыльные стороны. Я закрыла глаза и ни во что не вмешивалась, слушала его ровное дыхание, чувствовала тепло его пальцев. Его мягкую, морщинистую кожу. У меня появилось ощущение, что я куда-то падаю. Как лист, опускающийся на землю с большой высоты. Неспешно. Без усилий. Лист, спокойно исполняющий предначертанное судьбой.

Он держал мои ладони, а мне казалось, что он держит меня в своих руках.

Я утратила чувство времени.

Когда я вернулась в центр медитаций, Эми убирала со стола. Все уже позавтракали.

– Ты где была?

– В лесу, – не задумываясь, ответила я.

– Медитировала?

Я кивнула.

– Со старым монахом?

Я снова кивнула, не переставая удивляться, как хорошо Эми меня знает.

– Жаль, что он уже стар, – сказала она, подмигнув мне.

На следующее утро я проснулась до восхода солнца. Мне хотелось немедленно отправиться к старому монаху, но я дождалась, пока все уйдут в зал медитаций. Лишь тогда встала, оделась и отправилась по знакомой тропке.

– Проходи, садись, – сказал он, ничуть не удивившись. – А если хочешь, ложись.

Я разулась, растянулась на полу и только тогда заметила, что вся дрожу от холода. Монах накрыл меня одеялом, а сам уселся на корточках рядом. Его руки коснулись моих висков, после чего улеглись мне под голову. Эта тонкая «подушка» была удивительно теплой. Я закрыла глаза, дыхание замедлилось, дрожь прекратилась. Стало необыкновенно спокойно. В последний раз я испытывала подобное рядом с У Ба. Я чувствовала, что целиком могу довериться старому монаху и что он выдержит всю тяжесть моего мира.

– Что тебя тревожит?

Иногда достаточно одного вопроса.

Я начала рассказывать. Говорила о громадной любви, которой у меня не было и по которой я тосковала. О непрожитых жизнях. О том, как можно различать бабочек по шелесту крыльев. О многочисленных главах «Книги одиночества». О сильных крыльях Обмана, уничтожавшего синеву небес, пока они целиком не почернели. О множестве оттенков горя. Об ужасе, охватившем меня, когда я впервые услышала внутри голос. Я рассказала ему о ее и своих вопросах, о своем страхе и о себе.

По щекам текли слезы. Они вымывали из меня то, что казалось погребенным навсегда.

Старый монах молчал.

Я знала: он понял каждое мое слово. Когда я закончила говорить, он откинул волосы с моего лица и нежно погладил лоб. Его пальцы были нежными, как у ребенка.

– То, что с тобой случилось, бывает чрезвычайно редко. До сих пор я всего один раз сталкивался с похожей ситуацией. – Он говорил медленно и спокойно, но по его интонациям я почувствовала, что мое положение очень тяжелое. – Как ты знаешь, буддисты верят в реинкарнацию. Тело умирает, но душа продолжает жить. Она покидает прежнего хозяина и вселяется в новорожденного младенца. Этот процесс мы и называем реинкарнацией. Карма нынешней жизни определяет будущую. Если человек творил по преимуществу добро, он может рассчитывать, что в следующей жизни ему воздастся. Но если вел недостойную жизнь, причиняя страдания окружающим, ему придется пожинать последствия. Ничего не исчезает бесследно. Многие буддисты считают, что человек с плохой кармой в следующей жизни может родиться обезьяной или даже вошью. Я этого мнения не разделяю.

Старик замолчал. Я понимала все его слова, однако их общий смысл оставался загадкой. Какое отношение сказанное имеет ко мне?

– Твой случай – особый… Как бы тебе получше объяснить. Боюсь, чтобы ты не сочла мои слова шарлатанством. – И опять умолк. – В твоем случае… во время одного из процессов перехода что-то нарушилось. Попытаюсь растолковать.

Монах встал, подбросил дров в плиту, служившую ему еще и печью, и снова сел рядом:

– Ты говорила, что слышишь женский голос.

– Да.

– Эта женщина помнит белые пагоды и красные пятна на земле? Она боится черных сапог?

– Да.

– Еще ты говорила, что вчера она произнесла фразу на непонятном языке. «Тхай бсон тху мья, а хти кьян тху мья я тхет шин най тху мья сан сар яр кьюн го тхва май». Такие слова?

– Для меня они звучали так.

– Это бирманский язык. Они означают: «Остров мертвых. Остров любящих. Остров одиноких». Судя по тому, что ты мне рассказала, предполагаю, что женщина жила в Бирме. Должно быть, она из неприкаянных душ. После смерти не обрела покоя. Хуже того, спряталась в тебя. Таким образом, сейчас в твоем теле обитают две души.

Я рывком отбросила одеяло и села. Монах смотрел на меня с недоумением. Я на него – с недоверием.

– Две души?

– Да.

– Я в это не верю.

Не всё, что поддается объяснению, является истинным.

Не все истины поддаются объяснению.

– Я ничуть не сержусь на тебя, – улыбнулся старик. – Кому понравится, когда в его теле поселяется еще кто-то? Но ты, сама того не желая, вдруг получила невидимую спутницу.

– И долго она собирается «гостить» во мне?

– Пока не умрешь.

– Получается… долгие годы? И что, нет способа избавиться от нее?

Старый монах снова взял меня за руки. Сам он слегка покачивался из стороны в сторону.

– Есть одна возможность… – Он долго смотрел на меня. Наверное, опять подбирал слова. – Тебе придется узнать, кем была эта женщина и почему умерла. Только так и не иначе ты даруешь ей покой. Лишь тогда она покинет твое тело. Но тебе предстоит долгое путешествие, которое неизвестно где и чем закончится. Готова ли ты к нему?