Глава вторая

Даже неискушенному в делах мирских человеку было ясно, что природа эту войну не одобряет. Суровая зима начала сорок второго года честно поработала на Россию. Подойдя вплотную к Москве в конце 1941 года, немецкие войска вляпались в лютую зиму с холодами, которых Россия не знала уже много лет. Не дотянув совсем немного до теплых московских квартир, немцы застряли в суровом морозном Подмосковье. Все, что двигалось, застыло, включая людей.

Северову повезло: крытый грузовик, доставлявший хлеб из пекарни прямо на передовую, на обратном пути в Москву среагировал на его вытянутую руку. Генрих легко поднялся в кабину.

Водитель, мужчина преклонного возраста, с седой головой и тяжелыми натруженными руками, лежавшими на руле, попытался взглядом оценить пассажира. Не найдя в нем ничего примечательного, попробовал включить первую скорость. Раздался возмущенный рокот всех находившихся в коробке скоростей шестеренок, после чего машина дважды нервно дернулась.

По мере приближения к Москве появились люди, двигавшиеся вдоль шоссе. Когда въехали в город, шофер взглянул на пассажира: молодой человек не в военной форме вызывал в те времена у всех целую гамму чувств – от подозрения до презрения.

– Что, по броне живешь? – глядя на дорогу, как бы невзначай поинтересовался водитель.

– Да нет, медкомиссию проходить еду. В авиацию забирают.

– Это хорошо. Может, Москву прикроешь с воздуха, а то летают над городом ночью, швыряют бомбы куда попало. Вот вчера прямо на шоссе две сбросили. Сегодня, правда, воронки уже засыпали песком. Но кому это надо?

Причинно-следственная связь недовольства водителя осталась для Северова неясной. Его возмущала неточность бомбометания немцев, как будто обратное его могло устроить больше. Пока Генрих выстраивал логическую цепочку мышления пожилого человека, они миновали конечную остановку трамвая. Водитель поймал его взгляд и решил поведать будущему защитнику неба столицы свои соображения.

– Подвезу тебя поближе к центру, а оттуда переулками прямо на хлебозавод проеду, – объяснил он почему-то извиняющимся тоном свою добрую услугу В конце второго квартала машина так резко затормозила, что, не упрись Северов обеими ногами в пол, наверняка вышиб бы головой лобовое стекло. Впереди на дороге зияла глубокая яма от разорвавшейся бомбы. Около нее стояли подростки и внимательно рассматривали дно воронки, быстро наполнявшейся водой. Больше ничего там разглядеть было нельзя, и тем не менее каждый прохожий считал своим долгом посмотреть в разверзшееся чрево. Никакого ограждения не было. Вместо него – две доски, вбитые в землю.

– Черт знает, что творят, – возмущался какой-то приезжий, скорее всего из подмосковной деревни.

– Позавчера в Москву-реку две штуки зашвырнули!

– Видать, спьяну, не по делу бросают, – не уставал возмущаться приезжий.

То, что все беды от водки, русский человек точно знал всегда, а потому и отказываться от нее был не намерен.

– Слава Богу, что так, – непонятно за кого вступился подошедший мужик. – Ведь если бы в дом, сколько народу покалечило бы!

– Это верно, но реку-то что бомбить? Вода – она и есть вода.

Скоро появился военно-милицейский патруль, который стал направлять редко проезжавшие машины на соседнюю улицу. Северов прошел к конечной остановке, где стояли два сцепленных вместе трамвайных вагона.

* * *

В небольшом сквере напротив Большого театра Веры не оказалось. Генрих сел на скамейку и стал разглядывать величественный фасад, с которого сняли знаменитую квадригу. Фронтон был закамуфлирован искусными маскировщиками под безликое служебное здание. Северов удивился, до какой степени отсутствие лошадей на фронтоне меняло привычный облик здания. Он попытался представить, как всё это выглядит с воздуха, однако ни фантазии, ни времени не хватило.

– А вот и я! – кокетливо объявила представшая перед ним Вера.

Северов знал, что женщина на службе должна отличаться от женщины в светской обстановке, но не до такой же степени!

Перед ним стояла восхитительная дама в элегантном черно-белом платье с очень модными в те военные времена широкими и высокими плечами, на которых могли удобно разместиться погоны самого высокого офицерского звания. Черные замшевые туфли на могучем высоком каблуке давали возможность их обладательнице взирать на окружающих с достаточной высоты. Подойдя ближе, Генрих убедился, что за сутки он успел потерять значительную часть преимущества в росте.

Афишная доска Большого театра с указанием даваемых спектаклей была пуста и смотрелась сиротливо. Однако Северову и тут повезло. Когда он приблизился к входу, дверь слегка приоткрылась и в проеме показалась немолодая женщина с ведром, судя по всему уборщица.

– Скажите, дневной спектакль сегодня состоится? – поинтересовался он.

– Светопреставление начнется, когда немцы Москву бомбить прилетят, – поначалу резко огрызнулась она, но тут же смилостивилась. – Базировались артисты все, представлять некому.

Букву «э» она, видимо, умышленно опустила, дабы не осложнять себе и без того непростую жизнь.

Вера взяла Северова под руку и отвела в сторону, охраняя его от возможно неприятного поворота беседы. Они не спеша миновали служебный вход Большого театра, возле которого в мирное время толпились поклонники балетных и оперных кумиров. Теперь двери были тоскливо наглухо заперты, и никто из прохожих не только не задерживался, но даже не замедлял шага, проходя мимо них.

А вот вход в находящийся неподалеку ресторан «Савой» словно осиный рой облепила густая толпа страждущих совершить трапезу.

– Если не зрелищ, то хотя бы хлеба, – весело перефразировал Северов философское умозаключение времен Римской империи.

Меткое замечание вряд ли могло помочь. Оказаться за ресторанным столиком, минуя толпу, да еще с дамой, представлялось почти нереальным. Он поднял взгляд к небу поверх здания, и оно вняло его мольбе, хотя и весьма своеобразно.

Дружно, как по взмаху дирижерской палочки, завыли сирены, установленные на крышах домов, и люди, словно обитатели муравейника, беспорядочно засуетились. Толпа у входа в ресторан поначалу заметно поредела. Диктор безупречно поставленным голосом несколько раз повторил: «Граждане! Воздушная тревога!»

Несколько человек, с большим трудом добравшихся до заветной двери и уже ощущавших во рту вкус ресторанной пищи, не покидали с трудом завоеванных позиций, даже когда за стеклянной дверью появилась вывеска «Закрыто». Но в конце концов сдались и они.

Улицы скоро опустели. Лишь несколько машин Московской военной комендатуры продолжали, как обычно, спокойно патрулировать по городу, словно у них с немецкими летчиками был заключен тайный пакт о ненападении.

Северов увлек Веру в подворотню дома на противоположной стороне улицы, а голос диктора Левитана продолжал твердить о надвигающейся с воздуха опасности.

Зенитные орудия, установленные где-то вблизи, открыли отчаянную стрельбу. Головки снарядов, достигнув заданной высоты и разорвавшись на мелкие части, возвращались на землю в виде дождя из рваных свинцовых кусков, отбивавших холодную дробь на железных крышах домов.

В какой-то момент стрельба прекратилась. Северов вышел из подворотни на улицу. Снизу, с Неглинки, два молоденьких лейтенанта в новенькой форме неспешно поднимались в гору. Они поравнялись как раз в тот момент, когда совсем рядом, за домами, воцарившуюся тишину нарушил медленно приближающийся оглушительный рев авиационных моторов. И в тот же момент из-за здания Центрального универмага, словно ящерица, медленно сползающая с крыши домов, в небе появилось громадное воздушное чудовище. Распластав на всю ширину улицы свои крылья с черными крестами, оно пристально разглядывало все происходящее на земле.

– «Юнкере», сукин сын, фотосъемку делает, – заключил почти беззлобно молодой офицерик.

– Что ж зенитки-то молчат? – проскрипел неведомо откуда подошедший небольшого роста пожилой человек с громадным портфелем, видимо, бухгалтер.

– А что зенитки могут в такой обстановке? – вмешался второй паренек в военной форме. – Вы, папаша, хотите, чтобы эта громада вам на голову рухнула, что ли?

Судя по всему, бухгалтер этого действительно не желал и, уязвленный веским доводом специалиста, предпочел так же внезапно исчезнуть, как и появился.

Трупная птица – черный гриф медленно проплыла в воздухе, неприятно шурша моторами, и скрылась за крышами ближайших домов.

Вера посмотрела на Северова. Тот стоял, прислонившись спиной к углу дома, скрестив руки на груди. Похоже, его волновали не столько события в воздухе, сколько происходящее на земле. Внимание его было целиком приковано к входу в ресторан напротив.

Как только в динамиках послышался тот же уверенный голос диктора, на сей раз возвестивший отбой воздушной тревоги, Генрих взял Веру за руку и, уверенно перейдя с нею через улицу, подвел к заветной двери. В ту же минуту за стеклом мелькнула фигура швейцара, слегка приоткрывшего дверь.

– От товарища Карпова, – негромко, но твердо произнес Северов, втиснув в руку швейцара почти неуловимым для постороннего взгляда движением две туго свернутые банкноты.

– Премного благодарен, кланяйтесь нашему кормильцу.

– Непременно, – пообещал Генрих, пропуская спутницу вперед.

К великому изумлению Северова и Веры, чувствовавших себя при входе почти первооткрывателями, на деле они оказались чуть ли не последними гостями, приглашенными мифическим «товарищем Карповым».

Официант, молодой высокий парень, прихрамывавший сразу на обе ноги, подвел вошедшую пару к единственному свободному столику.

– Как будете обслуживаться? – поинтересовался он. – По меню или по заказу?

– А что лучше?

– Дороже по заказу, – прозвучал однозначный ответ.

– Тогда на этом и остановимся.

– Если не тайна, а кто такой всесильный Карпов? – осторожно поинтересовалась Вера.

– Мог вполне быть Сомов, Судаков или даже Селедкин, – рассмеялся Северов. – Дело не в фамилии.

Подошедший в этот момент официант весьма ловко и быстро накрыл на стол, подчеркнуто отдавая предпочтение не пище, а эстетической стороне процесса.

Меню ужина было, несомненно, истинным гимном в честь великого француза Луи Пастера, предложившего человечеству способ заменить свежие, живые продукты консервированными. Выложенные на роскошном блюде, расписанном блекло-голубыми цветами с золотыми прожилками, шпроты, извлеченные из плоской консервной банки, золотились масляной кожицей и выглядели экзотично. А американская колбаса из пирамидальной жестянки, воздвигнутая на узорчатой фарфоровой подставке, смотрелась архитектурно-величественно. Два графина – один с жидкостью едко-красного цвета, другой – с не менее едко-зеленоватой. И, наконец, два фужера толстого хрусталя завершали композицию.

Северов ловко уложил по две рыбки на тарелки.

– Что вы, я не голодна! – неожиданно запротестовала Вера и тут же упрекнула себя за примитивную неискренность.

Генрих умело обошел молчанием неловкость, допущенную его спутницей, и наполнил оба фужера пурпурной жидкостью.

– Я плохо произношу тосты и поэтому… – начал он.

– Желаю вам благополучного возвращения, все остальное не имеет никакого значения, – перебила его Вера.

Она подняла фужер и мелкими глотками выпила все до дна. Северов позволил себе не отстать от дамы, а чуть позже пришел к выводу, что содержимое обоих графинов различалось лишь по цвету, что нисколько не огорчало гостей.

Неожиданно на небольшом возвышении появились музыканты, а также певец с бархатным голосом и в отлично сидящем, хорошо отглаженном костюме. Выступление началось со ставшей уже тогда популярной «Катюши». За ней последовал гимн английских летчиков, которые вопреки драматизму ситуации сумели добраться «до Англии родной»: «Бак пробит, хвост горит, но машина летит на честном слове и на одном крыле».

Бравурная музыка хорошо накладывалась на хмельное настроение. И вскоре вся масса людей, поднявшись из-за столиков, пришла в ритмичное движение. Дамы в платьях и костюмах с поднятыми к небесам ватными плечами потянули своих мрачных кавалеров из темных углов к освещенной эстраде. Те же не то чтобы упирались, но покидали уютные места за столиками совершенно очевидно лишь в угоду слабому полу.

– Разрешите вашу даму пригласить на танец? – мужчина с небольшим животом и громадной лысиной, учтиво склонив голову, пьяно улыбался.

– А вы хорошо танцуете? – серьезно поинтересовался Северов.

– Я? – вопрос оказался столь неожиданным, что незнакомец опустился на стул, стоящий против Северова. – А почему, собственно, вас интересует, как я танцую? Я приглашаю не вас, а вашу спутницу, и делаю это весьма интеллигентно. Вы же, напротив, в ответ на это просто хамите! И я не позволю…

Он запнулся, пристально посмотрел на Генриха, затем бросил взгляд через его плечо, и тут его лицо стало медленно деформироваться. Глаза выкатились из орбит так далеко, что, казалось, были готовы покинуть их навсегда. А дальше – еще хуже: незнакомец вдруг нырнул резко вправо и скрылся под столом. Затем голова его вынырнула из укрытия и через мгновение вновь исчезла, на сей раз под левой частью стола. Трюк был проделан несколько раз, и при каждом повторе глаза незнакомца все более округлялись и становились все безумнее и безумнее.

Северов взглянул на Веру.

– Бедняга, как же его война скрутила! – сочувственно произнесла она.

Генрих тоже собрался исполниться состраданием, как в этот момент над столом вновь появилась голова, а с нею и кисть правой руки странного незнакомца, выразительно указывавшая на нечто, происходившее у Северова за спиной.

Он повернул голову, и вовремя. Картина, представшая перед ним, была не только красочной, но и трагичной.

Боевой офицер, в полевой форме и со знаками отличия капитана, а также двумя боевыми орденами, заняв отдельный столик в углу ресторана и опустошив полтора графина зелья, казалось, вновь почувствовал себя на передовой. Капитан достал немецкий парабеллум, протер его с любовью салфеткой, прищурил левый глаз и решил, что разглядывать штатское окружение лучше всего через прицел пистолета.

Наиболее слабонервные граждане предпочли тут же переместиться за столики подальше, чтобы укрыться от прямой наводки необычного посетителя. Он же после недолгих сомнений избрал основным объектом своего внимания мужчину, бесцеремонно усевшегося за стол напротив Северова и его дамы. Целясь ему в голову, капитан перемещал ствол пистолета вслед за целью, иногда он задерживался по касательной на затылке Северова, который вызывал у него ничуть не меньшее раздражение, нежели прыгающая голова. Генрих поднялся и не спеша двинулся в сторону возмутителя спокойствия.

– Стой! Стрелять буду! – истерично закричал капитан. Северов отреагировал неожиданно. На лице его появилась снисходительно-добрая улыбка. Музыка вдруг стихла и в зале воцарилась напряженная тишина. Капитан положил указательный палец на курок и одновременно прищурил левый глаз, хотя необходимости в этом уж не было.

Расстояние между ними сократилось до того минимума, когда промахнуться для стрелявшего становилось много сложнее, нежели поразить цель.

В последнюю секунду он выбросил руку вверх и выстрелил, зеркальный потолок дрогнул, и от образовавшейся в нем дыры в разные стороны густой паутиной разбежались трещины. А из самого пулевого отверстия на голову стрелявшего опустилось облако извести, придав его лицу мертвенный оттенок мумии.

– С фронта, что ли? – поинтересовался капитан как ни в чем ни бывало, заботливо укладывая на стол парабеллум.

– Как ты догадался? Из госпиталя, – Северов опустился на свободный стул рядом.

– Прямо на пулю может идти только фронтовик.

Генрих покачал головой, по достоинству оценив трезвую мысль пьяного собеседника. Поглаживая правой рукой пистолет и ловко орудуя левой, капитан наполнил две рюмки.

– Хорошо, что ты пришел. А то я тут один с этими серыми тыловыми крысами. Ни выпить, ни закусить, – Он вылил в себя содержимое рюмки, после чего его тело вздрогнуло, а лицо сложилось в мученическую гримасу.

– Послушай, капитан, зачем тебе эта гадость? Ты ведь человек непьющий.

– Я? – удивился тот. Потом подумал немного и сменил тему. – До полудня завтрашнего дня у меня отпуск, понимаешь? После двенадцати – опять землянка, окопы и идущие на тебя немецкие танки. У меня с ними игра такая: они в Москву хотят, а я их не пускаю. Правда, у них броня, а у меня кожа! Вот, гляди, человеческая! – в подтверждение он ущипнул себя за кисть руки, отчего та конвульсивно дернулась, и две хрустальные рюмки с грохотом рухнули на пол.

В этот момент дверь распахнулась, и в ресторан стремительно вошел генерал, сопровождаемый тремя автоматчиками. Капитан машинально схватил пистолет.

– Встать! Оружие на стол! – оглушительно скомандовал генерал.

Армейский устав сработал безукоризненно: капитан поднялся и послушно положил на стол пистолет.

– Взять обоих! В комендатуре разберемся.

– Военный комендант Москвы Синилов! – заворковали негромко, но с уважением штатские за столиками.

Автоматчики встали за спины задержанных, подталкивая их к выходу. Публика, слегка отошедшая от шока, зааплодировала бравому генералу, блюстителю порядка в прифронтовом городе Москве.

Проходя мимо Верочки, Северов склонился к ее уху.

– Передайте Григорию Федоровичу, что я пострадал за правое дело, и не расстраивайтесь. Вечер мы обязательно повторим, и без стрельбы. Это я вам обещаю.

Автоматчик подтолкнул Северова в спину, и они исчезли за дверью.

* * *

В комнате, отведенной для проштрафившихся военных, стояли две железные кровати с матрасами и без подушек. В углу – раковина с постоянно капающей из крана водой, оставлявшей грязно-ржавый след.

Капитан принял дисциплинарный изолятор за гостиничный номер, а потому, бряцая орденами, снял гимнастерку и аккуратно повесил ее на железную спинку кровати. Затем так же по-деловому подошел к умывальнику, заложил поглубже два пальца в рот, и все съеденное и выпитое им в тот вечер обрело долгожданную свободу. Организм капитана с величайшей благодарностью отнесся к решительным шагам хозяина. Капитан на глазах трезвел.

– Скажи, пожалуйста, как это нас угораздило попасть в каталажку?

– Мы решили попугать гражданских лиц и пострелять немного в ресторане.

– Глупая история с любым приключиться может.

– Может, но не со всяким происходит.

Капитан пристально посмотрел на Северова.

– Не знаю, как ты, но я этих тыловиков…

– Успокойся, капитан, фронта без тыла не бывает. Подумай лучше, как отсюда выбираться будем.

– Элементарно. Тебя, как человека после ранения, отсюда на руках вынесут. Меня как нарушителя городского спокойствия отправят в штрафную. До первой крови. И потом всё сначала.

Дурманящие пары еще не выветрились полностью, а потому и серьезный разговор не складывался. Легко вернулись в прошлое.

– Жили ровно, бедно, порой не очень сытно, но очень счастливо.

– Последнее, пожалуй, важнее всего прочего.

– Думаю, да.

В окне совсем стемнело, когда дверь открылась и вошел высокий молодой лейтенант, поразивший узников помещения идеально подогнанной и отглаженной гимнастеркой, особенно до блеска начищенными хромовыми сапогами, в которых отражался свет лампочки, висевшей за его спиной в коридоре.