4. Нина, это она самая!

Она стояла с подружками у стены зала. Это была чистая блондинка с правильными чертами лица, вдоль которого свисали локоны ее светлых волос. На ее продолговатом лице выделялись чуть пухлые и с легким румянцем щеки. Легкое крепдешиновое платье с не очень яркими крупными цветами на ней трепетало, подчеркивая все округлые части ее стройного тела. Когда я перенес взгляд вниз и увидел еще и ее стройные ноги в туфлях на невысоком каблуке, я почувствовал стук моего уже волнующегося сердца. Да, это была та девушка, в которую я сразу влюбился.

Приглашаю ее на танго, которое только заиграл оркестр. Танцуем медленно и плавно. Я подбираю темп и проверяю ее подвижность и «послушность». Знакомимся: ее зовут Нина! Испытываю при этом небольшое напряжение, думаю о том, как она воспринимает меня. Кажется, все в порядке. Все прошло гладко. Благодарю, кланяясь, и провожаю до места. Ее подруг еще нет. Они-то, наверное, решили оставить нас одних или, может быть, с кавалерами стали где-то в другом месте зала. Мы о чем-то разговариваем. Я спрашиваю:

– Вы, наверное, здесь часто бываете?

– О нет, не очень. Мы с девочками чаще ходим в «Горный» – знакомые ребята приглашают.

Мне этот ответ не понравился. «Ага! Значит, есть ребята», – думаю я. – Это уже интересно! Что это за «ребята такие?» «Что же тут удивительного? – пытаюсь успокоить сам себя. – У таких девушек всегда есть ребята, и ничего тут удивительного нет!»

Договариваемся на следующий танец, и я и она думаем, что это будет вальс. Вальс мы танцуем уже более раскованно, о чем-то разговаривая, нагибая голову друг другу, так как от музыки плохо слышно.

После танцев я провожаю Нину домой, вернее, до студенческого общежития, – она учится в финансово-экономическом техникуме. Он недалеко, и мы идем пешком. Договариваемся о встрече, и я прыгаю в трамвай.

Я, возбужденный, еду и не обращаю внимания на окружающих, а думаю только о ней. Придет ли на свидание? Опять из головы не выходят эти ребята! Но она пришла на заказанное свидание и приходила на все последующие. Мы с Ниной часто встречались, вместе проводили выходные дни, ходили по театрам, кино, различным концертам и просто гуляли. Мы привыкали друг к другу, а наши отношения становились все более близкими и теплыми.

Но в летние каникулы Нина уехала в отпуск в город Читу, где жили ее родители и родные. Мне, конечно, стало скучно и немного необычно. Однако учеба, которая все еще продолжалась, занимала основное время, и скучать было некогда.

Особых новостей и событий в нашей жизни не происходило, разве только что в один из дней нас пригласили к начальнику училища. Войдя в кабинет, мы увидели в нем, кроме начальника училища и начальника политотдела, еще и какого-то генерала. Это был генерал Смирнов, как мы потом узнали, заместитель командующего ВВС Восточно-Сибирского военного округа, штаб которого базировался здесь же, в городке.

Начальник училища поинтересовался: как дела, жизнь, учеба? После этого спросил:

– А газеты читаете?

– Да, – ответили мы робко, потому что, по правде говоря, газеты мы читали нерегулярно, некогда было!

– Какая работа товарища Сталина была напечатана на днях в газете «Правда»? – спросил вдруг генерал.

Мы стали переглядываться и шептаться, как-то общими усилиями вспомнили, что это была работа Сталина «Марксизм о языкознании».

– Ну вот, еле вспомнили, а работу эту надо изучить и знать! Но вот вы, – показал он почему-то на меня, – скажите, о чем там написано?

Я замялся, пытаясь вспомнить, хоть что-то, но он меня прервал и спросил:

– Вот скажите язык партийный или нет?

Я задумался. Сказать «нет» – рискованно, так как тогда все было партийное. А сказать «да» – опять черт его знает, угадаешь или нет?

– Нет! – сказал я.

– Правильно! На самом деле, на русском языке говорили и большевики, и меньшевики, и всякие там другие партии, – сказал генерал.

Опубликованная в то время работа Сталина различными партийными руководителями, печатью и радио интерпретировалась как выдающийся вклад в марксистско-ленинскую теорию познания. В связи с этим ЦК КПСС поставил задачу всем партийным органам и организациям обеспечить её изучение и доложить об исполнении. Насколько это было серьезно, можно судить по тому, что к нам на контроль пришел заместитель командующего округом. Вот так мы постепенно познавали суть тоталитарной советской системы, а скоро начнем познавать ее практическое воздействие на нашу жизнь.

Незаметно дело двигалось к зиме, а значит, и к окончанию нашей учебы. Началось время свадеб. Ребята женились один за другим: Мамула, Радославлевич, Мишчевич, Миркович, Цимерман и другие. Я ходил на свадьбы, но пока сам о женитьбе и не помышлял. Но вскоре приехала Нина, и наша дружба возобновилась, она стала еще теплее и незаметно переросла в любовь. Она у нас была с самого начала, что называют – с первого взгляда, но мы о ней не говорили, и в любви друг другу не признавались, словно боясь ее спугнуть.

Наступал декабрь, последний месяц нашей учебы, мы сдавали экзамены и готовились закругляться. И вот я Нине объяснился в любви, она мне ответила полной взаимностью, и 11 декабря 1950 года мы расписались в Кировском районном бюро ЗАГС. Наши сердца соединились просто и легко, без свидетелей, машин, пышно разодетых родственников и знакомых. В это же время зарегистрировали брак мой земляк и однокашник Айдин Айдинович с Петраковой Людой, тоже родом из Читы и учившейся вместе Ниной. Мы поздравили друг друга и распили бутылку шампанского, чтобы через два дня расстаться. Мы поедем в полк, а они останутся еще год учиться.

Вот так мы женились. У нас не было ни свадьбы, ни даже первой брачной ночи. Где нам ее и на какие деньги делать? Она жила в общежитии, а я в казарме. Ее родители и родные жили в Чите, а у меня их не было, они погибли в войну. Правда, свадьбу мы все-таки отпраздновали, но не простую, а золотую – через пятьдесят лет.

Ну а сейчас мы покидали город Иркутск. Город, где я прожил только один год, один из лучших в моей жизни, нашел свою суженую, покинул его, чтобы больше сюда никогда не вернуться.

Вот так, дорогие читатели, волею судьбы мы нашли друг друга, чтобы, не расставаясь, прожить большую и счастливую жизнь. Да, именно так все было. И сейчас есть. Я, родившийся в селе Туряке на Балканах, оказался на Байкале в далекой Сибири, чтобы найти девушку, родившуюся на станции Туринская в Забайкалье. Что это? Судьба? Случайность? Скорее всего, это свидетельство того, что наши далекие предки когда-то жили вместе, говорили на одном языке и жили одним укладом жизни.

5. 645-й отдельный смешанный авиационный полк

После завершения учебы в Иркутске мы едем снова на Урал, в город Чкалов, в распоряжение командующего авиацией Южно-Уральского военного округа. Отсюда нас направляют техниками самолетов в 645-й полк.

Так мы стали частью племени, которое в авиации называлось «инженерно-техническим составом». Племени, прародители которого являются первопроходцами и создателями теории воздухоплавания и авиации. Люди этого племени – крупные ученые и выдающиеся конструкторы самолетов, авиадвигателей, авиационного вооружения и различных систем их применения. Напоминаю вам, дорогие читатели, об этом, потому что у нас сложилась неадекватная система оценки роли и труда людей инженерно-технических профессий. Впрочем, это имело и имеет место сейчас, и не только в авиации. Поэтому люди этих профессий оказалась ущербными. В силу этого о них не пишут ни в прозе, ни в стихах, а если и пишут, то очень мало и так, вскользь. В связи с этим не могу не привести высказывание по этому поводу бывшего командующего Дальней авиацией Героя Советского Союза генерал-полковника В. Решетникова.

В своей книге «Что было – то было» он написал: «Нет достойной цены величию фронтового подвига этого удивительного и прекрасного племени – технического состава боевой авиации».

Уезжая в Советский Союз на учебу, мы не знали, что представляет собою авиация. Я думал, раз училище авиационное, то, значит, будем летать. Я не хотел быть техником. Эта специальность не соответствовала ни складу моего характера, ни моему желанию. Но что делать? Сейчас уже было поздно. Пришлось выполнять приказ. Вместе с тем я все время думал, как перебраться в летное училище. И не только думал, но и пытался несколько раз это сделать. Первый раз это было в злополучном 1948 году, когда мы перестали быть военнослужащими Югославской армии и когда предстояло наше зачисление в кадры Вооруженных сил СССР. Тогда я, будучи еще курсантом, просил перевести меня в летное училище. Во второй раз меня, мягко говоря, выпроводил из кабинета командующий авиацией Южно-Уральского военного округа, к которому я обратился с той же просьбой два года спустя. Таким образом, из этой затеи ничего не вышло, а вышло то, что вышло, и о чем я сейчас размышляю и пишу. И пусть эти строки будут хоть малой толикой, восполняющей этот огромный пробел в оценке труда людей «племени» технического состава.

Наш полк базировался в небольшом районном городе Давлеканово Башкирской АССР. Полевой аэродром, на котором базировался полк, находился на удалении десяти километров от военного городка, в котором размещался штаб и личный состав полка. Здесь же имелись кабинеты для отделов и служб штаба, комнаты для рядового и сержантского состава, учебные классы, столовая и другие помещения.

К нашему приезду полк был укомплектован самолетами и летным составом и начал переучивание на самолеты Ил-10 и на Ту-2 и тренировочные полеты. Как мы уже отмечали, полк был смешанным и состоял из трех штурмовых и одной бомбардировочной эскадрилий. Полк обслуживал отдельный батальон аэродромного технического обслуживания.

Командование полка составляли:

– подполковник Каргальцев – командир полка;

– подполковник Соболев – заместитель командира;

– полковник Жданов – заместитель по политической части;

– майор Космачев – начальник штаба;

– майор Кутейницин – старший инженер полка.

Меня определили в четвертую штурмовую эскадрилью, в которой командиром был старший лейтенант Настасич, замполитом – майор Сокрутов, заместителем командира – майор Чуйков и инженером – капитан Лискевич.

В нашей эскадрилье были летчики: Настасич, Чуйков, Сокрутов, Кнежевич, Ревчук, Милованович, Цветкович, Кукания, Благоевский, Пенде, Хрняк и Цуркан.

Технический состав составляли: техники звеньев Жуков, Красильников, Шелухо; техники самолетов Радославлевич, Вельковский, Мошкин, Зрнич, Айдинович, Текич, Мамула, Иванов, Танчевский, Таранов и Божич. Техником по радио был Качаревич, а по вооружению – Тодорович.

Прибыв в полк, мы снова стали переучиваться, но теперь уже нам предстояло в течение двух недель изучить правила технической эксплуатации самолета – штурмовика Ил-10. Нам это особого труда не представляло, так как у каждого из нас за плечами было уже по два училища. Ровно через две недели мы сдали зачеты и нас зачислили в экипажи, прикрепив за нами самолеты. Я был определен в первое звено, моим командиром был Мишка Кнежевич, а техником звена – старший лейтенант Жуков.

Моя служба в полку началась просто. В очередной выход на аэродром техник звена подвел меня к штурмовику под номером тридцать восемь и сказал:

– Вот твоя машина, сделай ей технический осмотр, проверь заправку бензином и маслом, опробуй двигатель. В общем, сделай полную подготовку к полету. Завтра с утра облет и далее полеты. Понял?

– Конечно, – ответил я.

– Да, чуть не забыл! У нее плохой трос левого элерона. Нужно его проверить и, если надо, заменить. Это необходимо сделать в первую очередь.

– Ясно, – сказал я и приступил к работе.

Вначале демонтировал элерон, снял трос и осмотрел его. Да, трос неважный. Несколько нитей его оказались перетерты. Нужно менять. «Менять так менять», – подумал я и взялся за работу. Вначале я достал кусок нового троса, отмерил нужную длину и взялся заплетать его на коуш. (Коуш – это стальное ушко, на которое заплетается трос, а затем надевается на болт тяги, причем это нужно делать с обоих концов троса.) Готовый трос я приложил к старому, и он оказался на два сантиметра длиннее. «Фу, б…» – выругался я и стал мерить и отрезать новый кусок троса. Теперь я мерю, проверяю и про себя думаю, что все это результат вчерашнего! Говорил я, что хватит, но разве этих «пьяниц» уговоришь? Но вот, слава богу, теперь длина получилась нормальной. А элерон я смонтировал на удивление быстро и взялся за подготовку самолета.

В восемь часов утра, еще до начала полетов, мы с командиром Настасичем поднялись в воздух на облет, и через несколько минут моя 38-ка оказалась на высоте в прямом и переносном смысле. Командир, набрав высоту, стал её крутить. Сначала сделал левый, а затем правый виражи, разогнался и сделал боевой разворот в одну и потом в другую сторону. И наконец, перевел ее в пикирование.

После вывода сделал горку и спрашивает:

– Ну что, хватит?

– Ладно, все в порядке, идем домой!

Мы сели и поставили машину на стартовую стоянку, где уже начинались полеты.

На этой машине я проработал три года до тех пор, пока лейтенант Хрняк ее не разбил и сам при этом не погиб. А дело обстояло следующим образом. Наша эскадрилья проводила воздушные стрельбы по наземным целям на полигоне, оборудованном на окраине аэродрома. Оружейники на ровном участке земли нанесли белой краской круги и кресты мишеней, поставили оцепление – и полигон готов. Самолеты прилетали на него звеньями, становились в круг, один за другим пикировали и открывали по мишеням огонь из пушек. Полигон был так близко от старта, что все, что происходило в воздухе, нам было видно и слышно. Так мы услышали, при пикировании одного из самолетов, резкий рев мотора. Затем последовал вывод из пикирования и горка с последующим снижением, и снова небольшая горка и снижение, пока самолет не скрылся за лесом.

Раздались возгласы: «Кто? Чей самолет?» И ответ с машины командного пункта: «Хрняк, Хрняк!» Я тут же среди других людей впрыгнул в дежурную машину, и она помчалась в направлении предполагаемого места падения самолета. На месте мы увидели свалившийся на крыло штурмовик, стоящего рядом с ним воздушного стрелка сержанта Боровика и машину скорой помощи, увозящую лейтенанта Хрняка, который еще был живой. Летчик по дороге в больницу скончался, а воздушный стрелок отделался ушибами.

Комиссия по расследованию катастрофы установила, что на пикировании произошла раскрутка воздушного винта самолета, вследствие отказа регулятора его оборотов. Причиной же отказа регулятора оборотов стал его заводской дефект. Однако раскрутка винта не обязательно должна была привести к падению самолета. К падению самолета, а следовательно, и к его катастрофе привели неправильные действия летчика. После вывода самолета из пикирования летчик стремился как можно быстрее его приземлить. Но этого нельзя было сделать из-за большой скорости. Таким образом, летчик, прижимая самолет к земле, сделал несколько горок с последующим снижением, в одном из которых правым крылом задел землю и рухнул. Не будучи пристегнутым, он при ударе вылетел из кабины, ударился о землю и погиб. Сержант же Боровик из кабины самолета вылез самостоятельно, отделавшись небольшими ушибами. Это была наша первая потеря.

Вторая же потеря произошла в третьей эскадрилье, когда при столкновении двух самолетов погибли летчик Гвозденович и его техник Милованович. К счастью, больше потерь в полку не было, хотя предпосылки разного характера были.

Как вы, наверное, заметили, дорогие читатели, служба моя в полку начала складываться неплохо. Однако со временем она стала ухудшаться. Вследствие чего я стал получать взыскания и набрал в общей сложности пятнадцать суток гауптвахты. Нет! Работать я стремился хорошо, мой самолет всегда был в строю, хотя некоторые машины простаивали неисправными месяцами. Дело в том, что не стали складываться мои отношения с начальством. А причин к тому, как мне кажется, было несколько.

Во-первых, по складу характера я был лидером, привык быть первым, а здесь я оказался в ситуации, когда все мои лидерские начала подавлялись.

Во-вторых, я очень обижался на несправедливость.

В-третьи, мой холерический характер мешал мне правильно вести себя в конфликтных ситуациях.

Начнем с того, что я прошел всю войну, был членом партии, был рядовым бойцом, командиром отделения, а с 1944 года – комсоргом батальона. На войне я провел 870 боевых дней и ночей. В то же время большинство меня окружающих командиров, очень много воображающие о себе, были лишь солдатами, когда я был подпоручиком.

В том же году я записался в 10-й класс вечерней школы, потому что я понимал, что мое пребывание здесь временное и что я должен и буду продолжать свое образование. Для этого я приехал в Советский Союз, и из-за этого, главным образом, я пожертвовал чересчур многим.

В том же году я купил поддержанный мотоцикл ИЖ-350, который мне тоже доставлял немало неприятностей. Жил я пока один, Нина еще училась. Занимал, как правило, углы в комнатах частных домов. Питание техническому составу отменили, и мы питались практически два раза в день, на аэродроме нас поначалу не кормили. Правда, через некоторое время кому-то пришла в голову идея организовать привоз из городской чайной обедов на аэродром в термосах или кастрюлях. И мы, таким образом, стали получать горячие обеды на аэродроме. На зиму нам выдали один комплект: ватную куртку и брюки, подшитые валенки на все случаи жизни (и на тридцатиградусный мороз, и на оттепель). Шапка же была тоже одна – парадная, повседневная и для работы на моторе, который по своей замасленности не уступал паровозу. Одежда эта была настолько пропитана маслом и бензином, что до нее дотронуться было нельзя. В то же время в новой теплой одежде и валенках ходили люди, служившие в штабах и в разных тыловых службах.

Воспитательная работа проводилась формально, в полном отрыве от жизни, которой жил народ и армия. Хвалили партию и правительство и лично товарища Сталина за заботу о советском народе и его вооруженных силах. Поэтому и командиры всех уровней забыли о тех, кто им готовил машины к боевым полётам. За счет чьего труда доставались победы, а вместе с ними награды и высокие звания. Их сейчас мало интересовала жизнь этих людей, где и как они живут. А люди это видели, но знали, что так испокон веку было и сделать они ничего не могут. Поэтому в полку процветало пьянство среди части офицеров, особенно среди рядового и сержантского состава.