Не дождавшись тепла, мы еще раз сменили жилье, но и оно не оказалось намного лучше. И только к осени мы нашли вполне приличную квартиру, то есть просторную, с деревянным полом комнату и общей с хозяйкою кухней. Правда, хозяйка дома была в разводе с мужем-пьяницей, который часто по ночам приходил, скандалил, бил ее и пугал детей. Пришлось мне выступить в их защиту, и набеги этого хулигана стали более редкими, а сам он стал вести себя гораздо спокойнее, за что хозяйка была мне очень благодарна. Она была тихая, спокойная, симпатичная и еще молодая женщина. В знак благодарности она стала относиться к нам еще лучше. Здесь мы прожили до конца нашего пребывания в этом городке.

После рождения сына мне кто-то из друзей сказал, что по случаю рождения ребенка дают три дня отпуска, что нужно идти и просить (раз положено, то должны дать) и что нужно написать рапорт и иди прямо к командиру полка. Я написал рапорт и пошел с ним, как мне посоветовали друзья, прямо в кабинет командира полка, доложил суть вопроса и подал ему рапорт. Он прочитал его и прямо тут же порвал, сопроводив словами: «В пи…у! Моя Мария Ивановна тоже рожала, но отпуска мне никто не давал». Я, как оплеванный, вышел из кабинета и подумал: может, надо мною друзья пошутили? Нет, клянутся всем на свете. Но я не стал разбираться, а еще раз понял, что, как у нас в народе говорят, «не в ту церковь попал, где Богу молятся»!

«Нет так нет и не надо!» – подумал я и продолжил службу, непрерывно получая тумак за тумаком. Но я уже знал поговорку: «Нет таких крепостей, которые бы большевики не взяли». Хотя я и не был большевиком, я не сдавался. Работал я сейчас хорошо. Самолет, все его системы, вооружение и все, что с ним связано, я знал хорошо. Не было такого в нем, что бы я не знал. Когда сдавали зачеты, я сдавал и за себя, и за своего командира. Из статей, которые печатались в «Красной звезде», и других материалов, которые мне попадались в руки, я знал все по ядерному оружию. Лекцию мог прочитать по делению ядра и термоядерному синтезу.

Через некоторое время я, по своей наивности, написал рапорт о разрешении мне поступать в академию. Естественно, получил отказ, а чуть позже узнал, что нам путь в академию был заказан. Но я готовился, полагая, что когда-то должны наступить другие времена и мы получим возможность учиться.

Но, несмотря на все это, я стал немного успокаиваться. А как же иначе? Нас теперь было трое. Наш сын рос здоровеньким и спокойным. Так что мы с Ниной теперь ухитрялись иногда в кино сходить и даже на танцы сбегать. Мотоцикл я продал, и на эти деньги мы ей купили красивую шубу и меховую шапку, а на выигранные по займу пятьсот рублей заказали и сшили ей меховые полусапожки, так называемые «румынки». И вот она, молодая, стройная и красивая, не уступала по своей элегантности самым именитым полковым дамам.

Но все командиры, как командир полка, так и замполит, не говоря о командире эскадрильи, продолжали уделять внимание моей персоне. Так, однажды замполит полка полковник Жданов решил проверить, как проводятся занятия с офицерским составом эскадрильи. Занятия были организованы как обычно, кто-то из руководящего состава читал лекции, потом проводились семинарские занятия, ведение конспектов было обязательным. При входе в класс, где мы занимались, руководитель группы подал команду «Смирно» и доложил, что в группе проводятся занятия по марксистско-ленинской подготовке. После команды «Вольно» он присел и через пару минут поднимается и направляется к столу, за которым я сижу, и просит меня показать конспект. Я отдаю конспект и с разрешения сажусь и жду, что будет дальше? В то время купить большие общие тетради было негде. Я взял и купил десяток тоненьких – ученических – тетрадок, сброшюровал, сделал обложку и на ней написал название предмета, свое воинское звание и фамилию. И все это взял в красную рамочку, а на лицевой стороне первого листа приклеил цветной портрет Сталина, вырезанный из журнала «Огонек». Открыв обложку и увидев портрет, замполит был в шоке. Оправившись от шока, он стал листать тетрадь и ее просматривать. Здесь его ожидали тоже открытия, о которых он не мог и думать. Все темы и заголовки изучаемых вопросов были написаны и подчеркнуты, цитаты вождей партии и классиков тоже подчеркнуты и били по глазам. Видно было по выражению его лица, что все, что он увидел, произвело на него ошеломляющее впечатление. У такого «разгильдяя», каким он меня считал, такой конспект, такое отношение к политучебе и, самое главное, такая любовь к товарищу Сталину? «Просто поразительно!» – был его окончательный вывод. Возвращая мне конспект, он сказал: «Молодец, хорошо ведете конспект, продолжайте так и дальше работать» – и вышел из класса. Но это еще было не все, эта история имела свое продолжение. С вашего разрешения, я ее вам поведаю и больше к замполиту, обещаю вам, возвращаться не будем.

22 февраля 1953 года мы готовились к полетам, хотя давно было известно, что после праздника, да еще такого, никто не собирался летать. Командиры составляют и доводят до летного состава задачу, дают ему время на самостоятельную подготовку, после чего можно идти готовиться к празднику. Инженеры, как правило, увозят технический состав на аэродром, заведомо зная, что в февральскую пургу никакой работы на аэродроме не будет. Но это удобно, так как в противном случае здесь нужно было организовывать и проводить какие-то занятия. А это было сложно и хлопотно.

Так вот, 22 февраля после такого планирования и работы мы возвращаемся с аэродрома. Не успел наш заснеженный «студебекер» остановиться возле проходной, как из ворот выскакивает адъютант эскадрильи.

– Не расходиться! Всем в клуб на торжественное собрание, – кричит он. – Будут читать приказ о присвоении званий, – добавляет он, чтобы заинтересовать офицеров.

– Да идите сами, вам же звания поприсваивали, вот вы и слушайте приказ, – слышен протестующий голос техника «спарки» младшего лейтенанта Таранова.

– Весь день задницы на печке грели, а сейчас забегали, – раздается еще чей-то голос.

Грязные, голодные и замерзшие, заходим все в клуб. И, ворча, рассаживаемся в задних рядах. Передние все заняты. Там – командиры, штабные и тыловые офицеры в парадной форме, при белых кашне уже расселись.

Торжественное собрание объявляется открытым, зачитывается приветственная телеграмма ЦК и лично товарищу Сталину. Поступает предложение наши аплодисменты считать за единодушное одобрение, и снова раздаются бурные аплодисменты. А далее слово для доклада предоставляется замполиту. Он по известной и давно накатанной схеме начал благодарить коммунистическую партию и лично товарища Сталина за заботу о советском народе и его Вооруженных силах. После доклада слово предоставляется начальнику штаба майору Космачеву для объявления приказа ГК ВВС. Я уже согрелся и начинаю дремать и в этой полудреме слышу, как начальник штаба произносит: «Присвоить воинское звание капитан» – и называет фамилии;

«старший лейтенант» – и опять пошли фамилии в алфавитном порядке. Меня мало интересует, кому там и какое звание присвоили, потому что уверен, что мне ничего не будет. Какой командир решится писать на меня представление с такими характеристиками? И вдруг до меня доносятся слова начальника штаба: «…Воинское звание старший техник-лейтенант – лейтенанту Зрничу В. Д.». Я сразу проснулся и никак не пойму – может, мне это приснилось? Меня Айдин толкает плечом: «Это тебе, а ты спишь». И далее пошли фамилии в алфавитном порядке. А я все не мог прийти в себя. Меня удивлял и сам факт присвоения звания, и, что еще интереснее, почему первым в списке, а не по алфавиту.

Вскоре все прояснилось, Оказывается, замполиту принесли проект представления, в котором меня, конечно, не было, и он меня своей рукой вписал. И не просто вписал, а на первом месте. Вот так высоко он оценил мое отношение к марксизму-ленинизму, а самое главное, любовь к товарищу Сталину. С этого момента я был реабилитирован. Меня больше нельзя было «преследовать», а то я мог пожаловаться, и, что самое главное, меня нельзя было ни в чем подозревать, – у меня имелись весомые вещественные алиби! Замполит, наверное, представил себя в кабинете Сталина, который задает ему вопрос: «Почему товарищ Зрнич до сих пор имеет звание только лейтенанта? Это неверно! Такие кадры мы должны ценить и заботиться о них. Это надо поправить, товарищ Жданов». Вот он и поправил!

Год 1952-й прошел боле или менее ровно и спокойно. Мы много летали и работали. Весною вылетали на бомбометание заторов на реке Белой, летом перелетали в город Чкалов и с их аэродромов вылетали на боевое применение. Там условия работы были адские: пыльные полевые аэродромы, непрерывный рев самолетных моторов, в воздухе постоянное облако пыли от взлетающих пешек и илов. Хорошо, что мы работали интенсивно, все задачи выполняли и вечером улетали на свой аэродром. Вот тут мы его оценили. У нас было зеленное поле, с одной стороны которого тянулись ряды палаток нашего лагеря, утопающих среди березовых и сосновых перелесков, с другой – сопки и поля, на которых раскинулись башкирские селения. С воздуха же открывалось сплошное большое панно, на котором было изображено все: леса и перелески, зеленые поля и колосящиеся нивы, извивающиеся между ними речки. Здесь все было в гармонии и согласии. Только вышки нефтяных буровых выглядели крупными сорняками в этом созданном природой и человеком огромном цветнике.

На окраине аэродрома стоит замаскированная в тени деревьев четверка илов с белыми полосами на фюзеляжах. Мы сидим рядом на траве, чистой и нетронутой, в которой виден и слышен целый мир насекомых: муравьев и разных букашек. У нас идут учения, и мы работаем по вызову. Сейчас там, на «линии фронта», где в «смертельной сватке» сцепились «красные» и «синие», спокойно. И авиацию никто не вызывает. Мы работаем за «синих». А вообще-то, в предыдущие дни наши летчики вылетали часто и действовали смело и дерзко. Так, на днях они перед «красными» ставили дымовую завесу и пролетели на бреющем полете так низко, что выливаемая из приборов дымообразующая жидкость не успевала сгорать и частично пролилась горящим дождем. Рассказывали, что пехотинцы в буфете Дома офицеров в Уфе потребовали у наших летчиков «компенсацию» за прожженные шинели и палатки.

Заканчивался 1952 год, чтобы уступить место, новому 1953 году, – судьбоносному не только для нас, а и для многих миллионов советских людей. Мы тогда не знали, каким он будет и что он нам принесет. А на тот момент мы продолжали жить и работать так же, как и до сих пор. Я стал более спокойным, частично поняв, что бороться с системой невозможно и что нужно опуститься с небес на нашу грешную землю и не стремиться «переделать» весь мир. Но самое главное, как мне кажется, что повлияло на мое дальнейшее поведение, – это была моя семья, Появление семьи заставляло о ней думать. И не только в данный момент, а и о ее будущем. Я понял, что единственный способ вырваться из болота, в которое я попал, и ситуации, в которой я оказался, – это учеба. Помня еще о том, что надеяться не на кого и помощи ждать тоже неоткуда, я еще раз утвердился в том, что надо работать и работать, невзирая ни на что.

Учитывая это, я написал рапорт с просьбой отпустить меня на учебу в военный институт иностранных языков, наивно полагая, что это хоть и военное учебное заведение, но оно не связано с военными и государственными секретами и, может быть, сюда меня отпустят. Но я глубоко заблуждался: в это учебное заведение, учитывая мое происхождение, меня никто и никогда не отпустил бы и не взял бы, будь у меня хоть семь пядей во лбу. Таким образом, и с этой затеей тоже ничего не вышло и не могло никогда выйти.

Наступивший новый 1953 год, как мы уже отмечали, для нас с Ниной был знаменательным и радостным, – у нас родился сын. И первые два месяца нового года прошли в заботах о ребенке, и особых каких-то других событий не было. Но зато в следующем месяце произошло событие мирового значения, – 5 марта 1953 года умер И. В. Сталин.

Хорошо помню, когда 5 марта московское радио сообщило о постигшем страну и всех советских людей величайшем горе – кончине товарища Сталина. Умер величайший из великих, отец народов, гений из гениев. Сейчас трудно вспомнить все эпитеты, которые тогда звучали. Страна погрузилась в многодневный траур. Люди ходили потерянными. Многие плакали и спрашивали, что с нами теперь будет? Словно наступил конец света.

Прозрение наступит позже, и мы поймем, что умер не отец всех народов, а злой гений, величайший из тиранов, погубивший десятки миллионов собственных граждан.

После смерти Сталина наступали серьезные перемены в стране. Они же, естественно, коснулись и нашей жизни. Уже вначале следующего года было принято решение о расформировании нашего полка. А весной 1954 года поступил приказ о прекращении полетов, подготовке самолетов к передаче в другие части. Мы сразу полеты прекратили и стали выезжать на аэродром: кто работать, а кто проветриться и просто погулять, позагорать на весеннем солнце. Техники, конечно, хоть и с небольшой охотой, но работали. Вроде и делать-то особенно было нечего, самолеты исправные до последнего момента летали. Поэтому и мы еще раз осмотрели, мелкие недостатки устранили, очистили от грязи и ждали приемщиков. Они быстро прилетели. Это была небольшая группа техников и механиков из 1-го Чкаловского училища летчиков. Они сразу полезли в ниши шасси и обнаружили трещины узлов подвески их стоек почти на всех самолетах. Трещины были небольшие и не представляли опасности для такой интенсивности полетов и такого количества посадок, которое производится в строевом полку. В условиях училища количество посадок, приходящихся на один самолет, значительно больше. Приемщики потребовали, чтобы все узлы с трещинами были заменены. Работа эта сложная, и за нее взялась полковая ремонтная мастерская. Но так как мощность ее была небольшой (она могла сделать один-два самолета в день), то работа эта сильно затягивалась. И тогда полковое начальство задумалось: что делать и как быть? Вдруг на следующий день на самолете Ли-2 прилетает группа летчиков и в течение дня забирает все наши штурмовики и перегоняет в училище.

Так они угнали наши самолеты. Так не стало нашей югославской «Нормандии». Это вызвало у нас противоречивые чувства. С одной стороны, мы радовались наступающим переменам, а с другой – нам стало грустно оттого, что скоро расстанемся. Мы ждали приказ о наших новых назначениях, собирались во дворе, обменивались мнениями, что и как оно будет, куда нас отправят. Хотелось, конечно, поехать, куда-нибудь на юг, где теплее и где фрукты есть.

Вскоре пришел приказ о наших новых назначениях. Нас назначали на те же должности в части ВВС. Как мы и ожидали, нас распределили по всем округам, начиная от Прикарпатского и заканчивая Забайкальским. Меня, Танчевского и Мамулу отправляли в 57-ю воздушную армию, в город Львов.