–Д-давай-т-те, -не смея поверить своему счастью, согласился Антон. Когда рубашка и платье упали на песок, возникла нерешительная пауза.

– Ну, что же вы? Не бойтесь, – еще волнительней зашептала соблазнительница. Но он Антон чего-то боялся и оглядывался.

– Хорошо, я – первая. И к платью полетела верхняя часть купальника. Антону стало стыдно собственной трусости, и он начал стаскивать брюки. Брюки не стаскивались. Он отвернулся и рывком стянул их.

– Теперь твоя очередь, – зашептал дрожащий от возбуждения нудист-новичок. Зоя не колебалась, повернулась голой спиной к Антону. Трусы поехали вниз, девушка при этом изящно нагнулась. Антон почувствовал, что любит Зою.

Ничего из этого эротического прошлого не помнил Патроныч, но проходя мимо магазина нижнего белья, испытал смутное беспокойство. Там стояли голые манекены, а какой-то тип смазливой наружности бесстыдно разглядывал тонкие дамские трусы. Патроныч брезгливо отвел глаза.

Мелькая в темноте незагорелой попой, Зоя, то охая на камнях, то хихикая, заспешила к морю. Через пару метров ночь спрятала от Антона его смутный объект желания. Послышался всплеск и голос: «Ну, идите же сюда. Море – теплынь». Антон отпил из прихваченной початой бутылки вина, решительно снял трусы и побежал навстречу разврату. Бежать по камням было неудобно, но боль не остановила младшего лейтенанта. Невидимая Зоя призывно плескалась в глубине теплых волн. Размахивая руками и головой в стиле любительский кроль, возбужденный милиционер поплыл, ориентируясь на шум. Зоя услышала погоню, засмеялась и пустилась на утек: – Догоняй, кавалер!

«Догоню», – подумал Антон и замахал руками в два раза быстрее. Не догнал. Смех Зои все так же раздавался с какого-то безопасного для ее девичей чести расстояния.

– Сдавайся, – крикнул Антон, запыхавшись, – все равно догоню. От лейтенанта Мотыля еще никто не уходил, – добавил себе звания для значительности все еще младший лейтенант.

Погоня продолжилась. Всплески Зои приближались, смех утих. Скоро Антон услышал ее дыхание. – За неподчинение представителю закона следует суровое наказание, – пошутил, сплевывая соленую воду влюбленный преследователь. Зоя молчала, затем резко вздохнула и исчезла под водой, обдав Антона брызгами. – Ах, ты, щучья дочь! – растерялся Антон. Через несколько секунд щучья дочь вынырнула и начала его дразнить:

– Ну, что же ты? Плыви сюда. Я тебя жду, скучаю.

Антон молча рванул в ее сторону, как пограничный катер «Стремительный» в погоне за нарушителем советской границы из фильма «Рассекая волны». Но Зоя снова ушла под воду прямо перед носом, как диверсантская подводная лодка. Так повторилось еще раза три, пока Антон не понял, что над ним издеваются.

– Чё-та мне надоели эти салочки, я это, к берегу, – обиделся в темноту Антон. И поплыл медленно, ожидая, что его или догонят, или окликнут.

– Ну и ладно, греби, лейтенант. А я еще поплаваю. Неожиданный облом поставил влюбленного пловца в тупик: «Ну, и что теперь делать? Уплыть с гордо поднятой головой, или плюнуть на гордость и попытать счастья еще раз? Авось даст».

–Давай, давай. Иди суши весла, – раздалось из темноты.

– Тебя подождать? –робко, с надеждой спросил Антон. В ответ получил равнодушное «как хочешь». Выйдя на берег, Антон почувствовал, что разлюбил Зою. «Все, больше никаких салочек с русалочками, в номер и спать». В голове созрела месть обломщице: «Закину ка ее платье подальше. ПУСТЬ ПЛАВАЕТ ХОТЬ ДО УТРА». Злая, недобрая улыбка появилась на лице младшего лейтенанта, совсем не подходящая советскому милиционеру.

Через пару минут от улыбки не осталось и следа. «А где одежда – то?» «А одежда-то где? Где, млять, эта чертова одежда? Да где ж она?» Темнота в раз перестала быть романтичной. Паника охватила младшего лейтенанта. Голый Антон заметался по пляжу, периодически опускаясь на карачки, и шаря по песку руками. Впереди, в двух шагах, что-то забелело. Ну слава богу, нашел. Но нашел он лишь большой валун. Слезы наворачивались на глазах. «Идиот, так тебе и надо. Дон Хуан, твою мать. Во влип. Во влип, аа? Кто увидит, умрет со смеху. Но темнота скрывала позор советского милиционера, раздетого не по уставу. «Давай, придурок, вспоминай, может, там рядом куст какой-нибудь рос», – командовал себе младший лейтенант Мотыль. Но тот, кому он командовал, только мысленно разводил руками. «Соберись, тряпка. Помнишь как в романе «Сын полка»дело было? Ты думаешь, что идешь прямо, а по правде, плавно поворачиваешь по дуге в право, потому что ты правша. Ты – правша? Раз правша, значит, плыл, загребая в право. То есть вышел на берег где-то там». И Антон пошел куда-то туда. Он наклонялся как можно ниже, пытаясь разглядеть , что у него под ногами. Но под ногами были только песок и камни. Вдруг послышались какие-то пьяные голоса. Антон обмер от страха, застыв на месте, как застигнутый врасплох домушник или форточник, или медвежатник даже. «Зашухерили. Канать надо», –заботал по фене испуганный милиционер. Затем он согнулся в три погибели и крадучись полез в воду. Он бы пополз по-пластунски, но боялся поцарапаться. Голоса стали отчетливы: «Неее, я дальше не пиду, я боюсь. Вдрух от тудова хто выскочит? Ну, перестань, хихи. Ну, перестань, я казала. Ну ты, чорт, куды лезешь-то. Ой, щёкотно. Ой, хаха!» Разговор постепенно умолк и перерос в сосредоточенное сопение. «Вот ведь, все как у людей», – позавидовал Антон. Вдруг где-то рядом зашумела вода и зазвучал звонкий голос Зои:

– Эй, лейтенант, ты где? В засаде?

Лейтенант в засаде чуть не захлебнулся. В той стороне, где сопели и кряхтели , раздался визг, затем пьяный мужской бас:

– Ну че на. Кто здесь борзый, такой. Иди сюда на. Не слышу на. Че молчишь на? Тогда получи на! Рядом с Антоном в воду упало что-то тяжелое. Камнями кидается, понял Антон и рванул на глубину. Это была его ошибка. Он обнаружил себя. Тут же в сторону всплесков началось прицельное бомбометание. Снаряды ложились все ближе и ближе к отступающему милиционеру. Он уже нырял в спасительные волны, когда один из кирпичей попал ему под лопатку. Раненый крикнул: «Ой!» – и ушел под воду. Когда он вынырнул, опасность миновала: – Галя, ну куда ты? Галечка, постой. Ну, Галушка моя, Галушечка, подожди, –бас и шаги спешно удалялись.

«Что за кошмар? Неужели это со мной происходит? Ну, когда-то же это кончится?» Но кошмар не рассеивался. Пришлось снова вести мучительный бесполезный в потьмах поиск трусов, штанов, рубашки и специально купленных для отпуска кожаных сандалей. И еще бутылки вина. Безрезультатно. В отчаянии Антон на ощупь нашел какой-то чахлый куст и стал рвать ветки, чтобы сделать себе первобытную юбку, как у аборигенов тропической африки из журнала «Вокруг света». Прикрытие оказалось фиговым. Тогда он начал думать, как прокрасться в санаторий голым, но незамеченным. Вариант марш-броска по пляжу, через центральный вход, он отмел сразу. Мимо костров с компаниями отдыхающих незаметно не проскочишь. Тем более, наверху шумит дискотека. Остается вариант с риском для жизни. Он мысленно вскарабкался вверх по обрывистому берегу, мысленно перешел колхозный сад, мысленно перелез первый деревенский забор, прокрался среди тыкв, зарослей раскидистых южных помидор, сорвал душистый сочный огурец, откусил, начал перелезать следующее ограждение, и вдруг забрехала одна собака, вторая, загорелось одно окно, второе. На крыльцо вышла баба Дуня, что молоко отдыхающим продавала, на другое – тетя Мотя, что втихаря толкала самогон, и, наконец, из своей покосившейся халупы вылез дед Пахом, который ничем не торговал, но отдыхающих знал в лицо. Собаки несутся на Антона, баба Дуня кричит: «Ща милицию вызову!», тетя Мотя кричит: «Не надо милицию!», а дед Пахом молча поднимает свою старую двустволку. «Не, это тоже не вариант», – решил Антон. Осталось тупо ждать рассвета.

– Я так хочу, чтобы лето не кончалось. Что б оно за мною мчалось. За мню вслед. Лето, ах, лето! Лето теплое будь со мной.. Ла—ла-ла-лала. Лала лай ла лалалай.

Песня Аллы Пугачевой приближалась, а вместе с ней и Зоя. «Ей хоть бы хны, ей хоть бы хны», – вскипел Антон и бросил язвительно:

– Зоя, а вы не хотите одеть…ся…, -и замер в который раз, но на этот раз от удивления. Зоя вошла в зону видимости, поправляя платье.

– Что вы сказали, лейтенант? – она оглядела своего бывшего кавалера:

– Вы решили остаться позагорать ? Что ж, чао.

–Стойте! – в панике закричал Антон. Зоя, скажите, где одежда?

– Какое жалкое зрелище. Там же, где и оставляли. Вы ее далековато ищите.

– Покажите, нет, давайте вместе туда сходим.

– Вас за ручку отвести?

Антон пропустил иронию мимо ушей:

– Просто не исчезайте, хорошо.

– Вот так? – Зоя сделала несколько шагов сторону и исчезла.

–Это не смешно, вернитесь. Я кому сказал. В ответ тишина. –Зоя, пожалуйста. Прошу тебя. –Ладно, – раздалось совсем близко, – пошли. Зоя вышла из темноты, и они двинулись вдоль берега. Через метров двести они услышали какой-то шорох и бульканье. Антон рефлекторно спрятался за Зою.

– Кажется, лейтенант, там кто-то в ваших вещах роется…

Вдрызг пьяный голос запел: «ЯЯЯЯ праменяв дивчоооонак на бутылкууу! Глаток вииинааа как пацалуй люб ..йк…»Икота прервала старинный романс. «Йк, йк из за тебяаааааа йааа паааападу в Бутырку. И лишь бутылка будииииит вееееерной до зарииииии. Йк».

Затем послышался звук стремительно пустеющий стеклотары. Это вывело Антона из оцепенения. Он твердо шагнул навстречу нарушителю общественного порядка. И хоть не было у Антона фуражки с кокардой, погон со звездочками, ремня с бляхой, -вообще ничего милицейского не было, он все равно сурово произнес:

– Лейтенант Мотыль, ваши документы.

Алкаш поперхнулся и упал: чур тебя, чур тебя. Но голый мент не исчез, а заорал благим матом: – Штаны отдавай, под суд у меня пойдешь, в Сибири сгною.

– Ты, не кипятись начальник, – признал власть выпивший гражданин. – Держи свои кальсоны, я так, тока, фасон посмотрел. Шо у нас менты на досуге носють. Нигде от вас не скрыться, крысиное племя.

Антон с достоинством отряхнул брюки, не спеша оделся, взял под руку Зою и пошел в санаторий. Сзади зазвучал припев: «Слааааадкий, как пацалуй любвиииии ! Слааааааадкий, как пацалуй любвиии!» Шли молча, расстались немногословно. Поцелуев не было. Зайдя в номер, Антон достал чемодан, из чемодана достал припасенный для начальника пятизвездочный коньяк и выпил его весь, не закусывая. На следующий день он уехал домой.

Постепенно память услужливо запрятала эту историю в недоступные архивы. Но с тех пор у Патроныча появились странные привычки. Он никогда не ходил по своей воле на пляж, и терпеть не мог мерить одежду в магазине. Поэтому все на нем или висело мешком, как на вешалке, или было малО. Да, еще Патроныч не любил песен. Неважно – народные или инородные песни – не любил их Патроныч и все. Но особенно раздражали его романс, шансон и популярные шлягеры.

Как назло, только Патроныч хорошенько задумался над исчезновением певца, и в голову ему пришла хорошая мысль: «А ведь звезда пропала не просто так…», вдруг вокруг зашумело, раздался мерзкий электронный визг неотрегулированного микрофона, и пошло поехало.

– А теперь ты, Маша!

И нежный детский голосок картаво запел песенку про котенка: «Мулка, ты мой муленочек. Мулка, ты мой котеночек. Мулка, Малуся Климова, плости любимоваа!!»

Патроныча перекосило от ненависти. Размалеванный клоун похвалил Машу, подарил шарик с рекламой магазина платьев «Фея и Золушка» и сунул микрофон под нос следующему ребенку. Патроныч решил убраться подальше в место потише. Не тут-то было. Рядом раздался вой сирены, которая оказалась красным ревущим покупателем дошкольного возраста. Судя по тому, как он надрывался, это был вопрос жизни и смерти.

– АААААААА! Яааа шааарик хачу. Шарик. Шаааааааааарик! Дай мне шарик!

Любитель шариков тянул руки к маме.

– Ну, Толик, иди спой песенку, и клоун даст тебе шарик, – попыталась по-доброму решить вопрос мама.

– Неееееет. Не хочу песенку, хочу шарик. Дааааай шарик.

Детеныш захрипел, стал пунцовым, повалился на пол и начал бастовать руками и ногами против вселенской несправедливости. Мама сделала строгое лицо:

– Вон видишь дядю-охранника? Сейчас он тебя заберет, если не прекратишь кричать. Правда, дядя-охранник? Патроныч промолчал, выискивая пути отхода.

– Ага! Дядя-охранник сказал «да», – соврала в педагогических целях мама, – Сейчас он тебя заберет.

Мама поволокла орущего Толика в сторону растерянного дяди-охранника. А когда доволокла, Толик понял, что отступать некуда, назвал маму «дурой» и стал пинать дядю. Зато он забыл про шарик. Беспорядок, с которым Патроныч боролся всю сознательную жизнь, теперь атаковал его со всех сторон. Клоун кричал басом: «В очередь мамины дети, в очередь!» Потом плюнул и стал разучивать с хором правильных детишек гимн торгового центра. Неправильные дети гуртом атаковали воздушный , надувной замок. Неправильный Толик пинался и пытался отнять рацию. Мамаша крутилась вокруг с воплями: «Ну сделайте с ним что-нибудь» и «Осторожно, не сделайте ему что-нибудь». В довершении зазвонил телефон. Одной рукой отпихивая жадного до чужих вещей Толика, Патроныч второй рукой пытался достать футляр с телефоном из кармана брюк, а потом телефон из футляра. Телефон упал на пол и через мгновение оказался у Толика.

– Отдай телефон, щенок! – заорал Патроныч, выйдя из себя.

– Не смейте так орать на моего мальчика! – заорала мамаша и тоже вышла из себя. Только Толик не вышел из себя, потому что и так был давно снаружи. Дядина игрушка пиликала, дребезжала и вибрировала, от чего становилось щекотно. Толик самозабвенно нажимал на все кнопочки, пока игрушка не заговорила человеческим голосом: «Мотыль на, ты – тормоз. Ты свой ТТ из кобуры чё, так же быстро достаешь?» Толик не понял вопроса и бросил трубку. На пол.

Антон Петрович любил детей. У него была внучка Катя и еще одна внучка Катя, по младше. Две внучки Кати. Но сейчас Антон Петрович был готов поднять руку на ребенка и, может быть, убить его вот этой вот своей рукой. Даже если бы обе Кати встали перед ним на колени, обратили к нему свои прекрасные, заплаканные глаза и молили Антона Петровича: «Дедушка, мы молим тебя, не убивай Толика», – Антон Петрович все равно бы его убил. Но ему стало резко некогда. Он увидел пару жадных глаз, следивших за его прекрасной «Вотороллой». Да что там пару! Две пары. Нет, пять пар жадных глаз смотрели, куда закатится телефон. Действовать надо было без промедления. С воплем «Не трожь колхозное добро» Патроныч нырнул щучкой за своей собственностью, как волейболист за мячиком. Много раз Патроныч видел по телевизору «Крым-217», как в трудную для команды минуту игрок самоотверженно прыгает, отбивает, казалось бы мертвый мяч прямо у самого пола, потом мягко падает на грудь и скользит по площадке как по воде под рев восторженных трибун. Еще в полете Патроныч успел подумать: «Мля, Антон, ты че делаешь?» Но было поздно, на знаке вопроса он с грохотом рухнул вниз. Ни какого мягкого приземления и красивого скольжения по инерции не произошло. До телефона осталось еще метра три. Патроныч, стараясь не кряхтеть и не стонать от ушибов, встал и дошел до телефона нетвердой походкой.

– Мотыль у аппарата. Да нет, все нормально.

Однако за спиной Антона Петровича Мотыля было нормально далеко не все. За спиной Антона Петровича проходил бой рыжей продавщицы вооруженной куклой с каким-то высокомодным субъектом. Но Антон Петрович не видел и не слышал, что происходит. Одно ухо у него было занято неприятным разговором с шефом, а второе после падения слышало только звон колоколов и шум моря.

11

От удара тупым, тяжелым предметом по голове мужчина средних лет и плотной комплекции пришел в себя. Во сне за ним гнался Феликс Эдмундович Дзержинский. Огромный чекист гремел по асфальту чугунными ногами и кричал: «Дай миллион! Дай миллион!» Он держал в левой руке пароход имени себя, а в правой – револьвер. «Странно, – подумал мужчина, – почему он держит револьвер за дуло?» Пароход почему то не вызвал у него удивления.

– Потому что пули на тебя жалко, контра, – закричал железный Феликс, который всегда видел контру насквозь.

– Он читает мои мысли, – испугался мужчина.

– Да, я читаю твои мысли, – ответил памятник.

– Боже, за что?

– За долги твои тяжкие, – ответил за бога Дзержинский,

– Да я отдам. Отдам. Давно хотел отдать.

– Конечно, отдашь. Мне все отдают.

Чугунный чекист приближался. Каждый шаг его был как землетрясение. Сердце беглеца то пыталось выскочить из груди, как птичка из клетки, то замирало, как заяц в кустах. Бежать было бессмысленно. Мужчина сдался и съежился. Дзержинский медленно поднял для удара пароход и заслонил солнце. Стало темно. Мужчина зажмурился. Стало еще темнее.

От удара тупым, тяжелым предметом по голове он пришел в себя.

– Ну чё, мелочь? Гони мелочь. Чей-то подловатый смешок угодливо оценил каламбур. Мужчина открыл глаза: Дзержинский исчез, зато передним стояли Васька и Колька из соседнего двора. «Лучше б уж Дзержинский», – подумал мужчина.

– Ну чё, пацан? Долго стоять будем?

– Отдай мой пароходик, – раздался жалостливый голос не мужа, но мальчика. Мужчина понял, что это его голос, что ему 7 лет.

– Деньги гони. Карманы выворачивай. Тогда получишь свою деревяшку.

Слезы навернусь на глаза, рука сама полезла в карман за мелочью, вытащила 20 копеек и протянула рекетирам.

– То-то. Смотри, в следующий раз 50 копеек принесешь, – сказал Васька.

– А то мы тебе шорты обоссым, понял, – сказал Колька.

– Держи свое корыто, – сказал Васька и бросил пароход. Пароход врезался в голову.

От удара тупым, тяжелым предметом по голове мужчина средних лет и плотной комплекции пришел в себя.

Сначала он понял, что у него болит голова. Потом понял, что он без штанов. Потом, что он лежит в какой-то комнате. Потом, что перед ним стоит кто-то, машет звонящим телефоном и что-то кричит. Человек собрал волю в кулак, сфокусировал внимание, напряг слух и попробовал понять, что говорит это громкое существо. «Очнулся, алкаш, несчастный. Возьми трубку. Трубку, говорю, возьми, алкоголик. Тебе звонят, трубку возьми. Труб-ку. Труб-ку. Труб-ку чер-то-ву возь-ми!» Громкое существо делало ударение на каждом слоге, а для доходчивости делало ударение трубкой по голове мужчины.

– Пить, – слабым голосом и просящим тоном, способным вызвать слезы у любой женщины-матери, произнес мужчина без штанов.

– Пить? Ты пить хочешь? – с непонятной яростью отвечало странное белое лицо в каком-то красном тюрбане. – Я тебе сейчас дам попить!

Сначала в сторону мужчины полетел телефон. После столкновения со стеной, он перестал звонить. Затем ваза муранского стекла с цветами. Ваза попала в голову мужчины, но головная боль не прошла. «Захватили! Сцапали!», – вспыхнула в голове мысль после удара о вазу. «Конкуренты? Кто? бицевские? запанскИе? Неужели питерские?» Он покосился на тюрбан: «Может, чечены?» Тюрбан вдруг всхлипнул, потом еще раз, потом тихо захныкал, потом громко зарыдал: «Сволочь! Сволочь ты. Что ты со мною сделал? Я отдала тебе лучшие годы жизни. Алкаш. Больной. Тебе лишь бы надраться». «Не чечены, точно», – понял больной и решил задать наводящий вопрос. – Где я ?