35

Совместный труд сблизил Василия Рязанцева с Зоей Дмитриевной. Живя в общежитии, он посещал Одинцовых. Родители Зои тепло встречали его, поили чаем, расспрашивали о военных днях, о ранениях, которые беспокоили его.

Но как-то он не пришёл на службу, а вечером – на занятия. Зоя Дмитриевна отправилась к нему, в общежитие. Ей сказали, что он в больнице – открылась рана.

Она вошла в палату и присела на край его кровати. Свежий, розовощёкий! Кто бы подумал, что у него критическое состояние.

– Как, Вася, дела? Что с тобой?

– Ничего, скоро на работу.

– Как скоро?

– На днях, а может, раньше, – пошутил Василий.

Около месяца пролежал он в больнице. Зоя Дмитриевна навещала его. Придя, она садилась на край его постели, и молодые люди подолгу разговаривали или молчаливо глядели друг на друга. Василий ждал её посещений и волновался, если она опаздывала.

Как-то выдалась хмурая погода, в окна больницы накатывалась тень. Затаив дыхание, Василий прислушивался к шагам в коридоре. «Вчера в это время она была здесь» – мучила его мысль. Он давно понял, что любит эту женщину и жить без неё не сможет. «Сегодня предложу ей выйти за меня замуж» – решил он, при этом в груди он почувствовал волнение.

Но она не пришла сегодня. Не приходила и в последующие дни. Что только не передумал он. Врач на утреннем обходе задержался у его постели; покачал головой и насупился, всмотревшись в выражение его лица.

– Возьмите себя в руки, товарищ, что с вами? Так никогда мы вас не поднимем, – строго сказал.

К вечеру Василию стало совсем плохо. Поднялась температура. Медсестра постоянно клала на лоб его резиновую грелку со льдом.

В больницу вошла Зоя Одинцова. Её тут знали, поэтому без вопросов выдали халат и сандалии. Она быстро поднялась на второй этаж. Её встретила медсестра. На вопрос: «как мой больной», сказала:

– Вы кстати, ему хуже, кризис, видимо.

Зоя Дмитриевна, страшно расстроенная известием, поспешила в его палату. Рязанцев лежал, раскинувшись, на шее его блестели капли пота. Она села рядом и поправила съехавшую со лба его грелку. Василий открыл глаза.

– Пожалуйста, пить подайте…– с трудом произнёс.

Зоя Дмитриевна поднесла стакан воды к губам его. До утра просидела она в палате. Он порой приходил в себя, но сразу терял сознание. В короткие минуты просветления он упрашивал её отправляться домой, говорил, что ему хорошо, гладил руку ей. И снова начинал бредить. Она в этом бреду услышала многое и о себе – и то, как он её любит, и как бы хотел жениться на ней, только вряд ли согласиться она пойти замуж за моряка ещё раз. Он ловил её пальцы, а когда находил, то прижимал их к груди. Она сидела, не двигаясь, боясь неловким движением причинить ему боль. Только под утро, когда солнце осветило комнату, он уснул, и дыхание его стало ровным. В палату вошла медсестра; увидев клевавшую носом сидельцу, улыбнулась и сказала:

– Девушка, пробуждайтесь!

Зоя Дмитриевна встала и посмотрела сонно на неё, не понимая, в чём дело.

– Доброе утро! – поприветствовала её медсестра и добавила: – пусть поспит, ему нужно, а вам ни к чему себя мучить.

Они прошлись по коридору, спустились к гардеробу, переговариваясь.

– Я ему скажу, когда он проснётся, что вы просидели рядом с ним всю ночь, – хитро улыбаясь, сказала медсестра. – Только на брата, как вы сказали, он не похож.

– Вы правы, он не брат, он жених, – смущённо ответила Зоя Дмитриевна.

– Ну, это больше, чем брат! – воскликнула шутливо медсестра.

Зоя Дмитриевна отправилась на работу. Она шла, дыша ароматом свежего утреннего воздуха, понимая всё ясней, что Василий ей дорог, недаром она так скучала по нему эти дни, когда её отправили в командировку. И вспомнила, о чём он говорил в бреду, понимая, что это же скажет, когда поправится.

Вечером ей позвонила медсестра, передала "привет" от Василия и то, что он хочет её видеть. И добавила, что больному лучше. Зоя Дмитриевна поблагодарила медичку за добрую новость и направилась в больницу.

36

Весна брала своё: солнце разогрело булыжник на дорогах, у оград домов и бараков растопило остатки снега. Под окном, на завалинке, грел старые кости дед Рязанцев. Он глядел на покосившийся забор, на калитку, вздыхал, потирал ладони, тянул самосад и думал о своём.

– Деда! – нарушил его неземные мысли Сашка. – Глянь, папироса погасла.

Семён, покачав головой, раскурил цигарку. Из сарая вышел Вовка с дружком.

– Эй, бесенята! – позвал Семён. – Подойдите-ка!

Бесенята переглянулись.

– А зачем? – спросил Вовка.

– Идите, раз зову!

Дети опасливо подошли.

– А ну, покажь, отшельник! – прикрикнул дед, строго глядя на Вовкиного друга. – Покажь, что прячешь в рукаве!

– Нету ничего, – ответил мальчик, руку убрав за спину.

– Нету, говоришь? – вскричал дед и, спрыгнув по-молодецки с завалинки, поднял руку пацана вверх, из рукава мальчишки потянулась струя дыма.

– Отшельники, курили в сарае! – заорал дед.

– Деда! – взмолился Вовка. – Это не табак, это же мох.

– Курильщики… Курят-то не мох, а табак. – ухмыляясь, сказал дед и смачно вдохнул в себя дым, потом поднёс к губам мальчишки цигарку. – На-ка, втяни!

Тот опасливо посмотрел на старика и вдохнул дым: «Крепкий!»

– Не так, – подсказал Семён. – Тяни пошибче.

Мальчишка, затянувшись, сразу закашлялся, из распахнутых глаз его брызнули слёзы; закрыв рукой рот, он побежал за сарай. Семён пощипал бородёнку и, улыбаясь, подал цигарку Вовке. Тот поднёс её к губам и тоже глотнул дым в себя. И тоже закашлялся, и поскакал за другом. Семён затрясся от смеха, вытирая слезившиеся глаза. Пока он смеялся, Сашка подобрал кинутый Вовкой окурок и, присев на корточки, начал разглядывать его.

– Чего смотришь? – усмехнувшись, сказал дед. – Давай, затянись.

– И я за ними побегу? – спросил Сашка.

– Погляжу, крепкий ты, али нет.

Сашка набрал в рот дым и, морщась, выдохнул его.

– Не так, – подсказал Семён. Он взял окурок и стал показывать, как делать правильно.

Сашка снова наполнил рот дымом, посматривая на сарай, за которым слышался кашель, и глубоко вдохнул его. У него сразу перехватило дыхание, он застучал себя по груди кулачком и закашлялся. А Семён покатился со смеху, глядя, как трёт ладонью глаза и кашляет внук.

– Ну, как? – спросил он, прижав к себе Сашку, который снизу смотрел пьяными глазами.

Малый поднял вверх палец и, заикаясь, проговорил:

– Во-о как накурился!

Снова сел на завалинку Семён глядеть в одну точку и думать о своём.

– Старый пёс, отравил мальчишку! – послышался голос Агафьи Кирилловны через приоткрытую дверь.

У порога над ведром склонился Сашка, в рот толкая пальчики.

– Дальше суй, дальше, – учила бабка. – Вырвешь, полегчает. Хотела тебя к Польке взять, а теперь брата возьму.

– Вовка тоже курил, почему его?

– Ты зелёный весь.

– Не зелёный, возьми.

– Ладно, иди, одевайся, пойдём, – сказала бабка, улыбаясь.

Сашка, сорвавшись с места, побежал переодеваться. Спрыгнув с крыльца, он догнал бабку и, оглянувшись, помахал деду Семёну рукой.

– Баба, а скоро зелёные листки появятся? – Сашка решил поговорить…

– Скоро, весна на носу, – ответила Агафья Кирилловна.

– На носу? – спросил внук.

– На носу, – ответила, засмеявшись, бабушка.

Сашка с удивлением потрогал нос:

– Нет ничего.

– Зато под носом есть.

Сашка шмыгнул носом и обогнал её. Так и топал он впереди бабки до пекарни. Когда подходили к ней, из двери выбежала, с радостным криком, Зина.

37

Весна устлала недавно заснеженные равнины зеленью. В городском парке по вечерам заиграл оркестр. Правда, парней на танцплощадке не было, одни подростки.

– Согласись, стало легче трудиться, – обратилась к подруге Анна Рязанцева.

Сидя на лавке, расположенной внутри танцплощадки, они тихо разговаривали.

– Как немцев погнали, и у меня такое же настроение, – сказала Неля.

– Только утром подниматься трудно, – сказала, вздохнув, Анна. – Кто разбудит меня завтра? Мама и Сашка у Польки, а батьку и самого не добудишься, разве проснётся Вовка. Может, у меня переночуешь?

– Меня дома потеряют, – пощипывая косу, ответила Неля. – Хотя давай раньше с танцев уйдём, я предупрежу.

Они поднялись: оркестр заиграл вальс Дунайские волны. Покружившись, подруги решили уйти. Контролёр спросила:

– Собрались погулять? Контрамарки возьмите.

– Мы не вернёмся, – пояснила Анна.

Это услышали толпящиеся у танцплощадки подростки. Один из них возмутился: «Чего не взяли контрамарки? Нам бы отдали». «Отдадим в другой раз, мальчик», – смеясь, ответила Анна.

Напевая и переговариваясь, они пошли по ярко освещённой улице, ступая легко, как будто паря над землёй. В смехе, во взглядах несли они минуты чудесного возраста. Пожилой прохожий, увидевший их, покачал головой, подумав, что в стране трудное время, столько горя, а эти легкомысленные барышни хохочут.

Эй, прохожий, хоть на мгновенье обернись на свою юность. Не она ли тебя подгоняла идти только вперёд? Вспомни её взгляд, вспомни её силу, которой не было предела. Что опасности ей? Что трудности? Себя не жалея, она на заводе, в шахте работает по две смены подряд или добровольно записывается на фронт, веря в победу, а не в смерть; с ней беда не беда, с ней слабый становится богатырём!

38

С утра Полина отчитала дочь, а Сашке наладила подзатыльник. Сделав разгон обоим, она высказала:

– И когда вы полезным делом займётесь?

Зина не стерпела:

– Мам, о чём ты? Я салфетку мережу, а Саше за дровами разве сходить?

Она в упор глянула на мать, на глазах её блеснули слёзы.

– Довольно хныкать, – смягчилась Полина. – Найду вам занятие. Сходите за смолой. Наскребёте, а я сварю серы, и продадим. Мальчишки продают банками. Когда поедите, научу, как брать смолу.

Сашка загорелся:

– Пойдём, Зина, пойдём!

– Пойдём, – согласилась Зина и отложила рукоделье.

– Супу поешьте! – прикрикнула Полина.

Поев наскоро, дети стали вопросами досаждать Полине.

– Не терпится? – тётка с неудовольствием шикнула на Сашку, оттопырив губы, что говорило о плохом настроении.

Сашка хорошо знал это. У, какой вид! Не зря он однажды подумал, что тётка собралась идти на войну, бить фашистов. На самом же деле вид такой свидетельствовал о том, что задавать лишние вопросы не надо, иначе легко можно получить оплеуху. Как бы там ни было, дети направились в чащу, перейдя речку по мосту.

Смолы на ближних с мостом берёзах не оказалось – вероятно, мальчишки побывали тут. Зина, придерживаясь края берега реки, направилась к лесу. Сашка шёл за ней, махая прутом. Вниз из-под ног его катились камешки и, булькая, тонули в реке. Так как тётка утром пресекла Сашкины вопросы, то их накопилось у него слишком много. «Почему весной на деревьях смола? Почему около воды гладкие камни? Почему пела, а теперь не поёт птица?» Зине вопросы его надоели, и она ускорила шаги. Сашка, махнув рукой, задержался. В одном месте на камне лежала палка. Сашка подошёл к ней и тронул прутом. Палка зашевелилась. Зина, оглянувшись, увидела гадюку. Дико заорав, она подбежала к малышу и оттащила в сторону. Змея зашипела. Зина, держа Сашкину руку, прыгнула вниз, к реке. Сверху что-то свалилось – то ли змея, то ли ветка, но Зина, испугавшись, метнулась в воду, продолжая держать Сашку за руку. И не достала дна… Оба окунулись с головой. Зина плавала хорошо, потому сразу вынырнула. Сашка, дрожа, мёртвой хваткой схватил её. Обоих понесло течением. К счастью, Зина почувствовала ногами дно. И берег в этом месте был не отвесным. Придя в себя и не отпуская руки малыша, который весь дрожал, Зина выбралась на сушу. Лес подступил к воде; тень от прибрежных деревьев купалась в ней. Недалеко рубили дерево, вот оно упало, треща ломающимися ветками.

– Снимай рубаху и штаны! – стуча зубами, прикрикнула Зина.

Она помогла малышу снять рубаху, а штаны он, отвернувшись, снял сам. Отжав его тряпки, Зина потрясла их и приказала:

– Теперь оденься, на солнце досохнешь.

Платье Зина с себя не сняла, только отжала внизу.

– Пошли быстрей, надо согреться, – приказала Зина и направила шаги к лесу, не выпуская Сашкиной руки.

Они вышли к поляне. Солнце светило ярко. Окружали поляну старые толстые берёзы.

– Тут и наскребём! – обрадовано сказала Зина.

– Зина, – оправившись от испуга и согревшись, Сашка вернул привычку задавать вопросы, – правда, что русалки любят посидеть на камнях?

– Наверное, правда.

– Я знаю, почему: им холодно в воде, вот они и греются.

Из леса шли они, едва передвигая ноги. Зина несла кусок бересты, на которой лежал тонкий слой смолы. Как отполированная, она отражала лучи солнца.

– Смотри, как красиво! – восхищённо сказала Зина.