Война закончилась, но ничего не изменилось в Сашкиной жизни. Он продолжал гостить у тёти Поли. В солнечную погоду он играл у дома. А иногда тётя Поля накладывала в консервную банку кубики серы, которую сварила, смешав с канифолью, и он отправлялся к бревенчатым домам, где обычно играли мальчишки, и один из них покупал у него серу и раздавал её друзьям. А Сашка, с рублём, спешил домой, чтобы отдать деньги тёте Поле.
И снова собрался он к мальчикам, но Зина предложила ему сходить порыбачить. Они спустились к воде, которая блестела под солнцем, и на берегу наковыряли много червей. Сашка знал, куда закидывать леску, и к полудню в ведёрке их плескалось уже десятка два карасей.
Посмотрев на их улов, тётя воскликнула неизменное «ой-ой-ой» и отправилась варить уху. Пообедав, Сашка вышел из дома. Около пекарни стояла повозка, рядом с ней конь щипал траву. Перешагнув через оглобли, Сашка подошёл к мерину. Конь был смирный. Сашка жалел его, видя, как конюх кнутом его бьёт. Он подошёл к животному и погладил ему ноздри. Фыркнув, мерин опустил голову. Тогда Сашка стал чесать коню живот, потом вытаскивать из гривы колючки. Но на хвосте колючек было больше, и Сашка принялся чистить коню хвост. Не поднимая головы, мерин ткнул его копытом. Сашка упал, попискивая и согнувшись калачом. Зина, увидевшая это, подбежала к нему, заахала. Сашка стонал, глотая ртом воздух. Через час в телеге тётка повезла его в больницу. Телега постукивала по ухабистой дороге, вместо хлеба в будке расположилась Полина, положив племянника на колени. Возчик со злостью бил мерина, перекидывая из рук в руки кнут. Сашка, придя в себя, увидел плывущие кусты и деревья.
– Тётя Поля, – спросил он. – Мы к бабе?
– К бабе, – успокоила его Полина.
Сашке стало жаль Зину, которая останется одна.
– Я знаю, – шепнул он, – ты меня больше не позовёшь к себе.
Полина промолчала, глядя на убегающую дорогу.
– А мне скучно будет без Зины, – продолжал малыш. – Привези её погостить.
– Привезу, – нехотя ответила тётка.
Она подумала о сестре. «Может, в живых нет, в розыски надо бы подать. А то помрёт сын, а мать и знать не будет».
Через неделю Сашка выздоровел. Из больницы его забрала Агафья Кирилловна. Теперь он бегал от избы Рязанцевых к избе Ерёминых и обратно. И везде находил важные дела: то мальчишки пошлют стащить у деда Ерёмина сапожные гвоздики, то сам решит украсть у тётки Василисы горсть сухой малины или кусок сахару. Особенно хлопотно было воровать сахар: бабка прятала его в сундуке, под тряпьём. Василисины хлопоты были внуку всегда на руку: лишь отлучится она, как он взлетит на полати, развяжет мешочек с малиной, спрячет горсть за пазуху и, спрыгнув на пол, сидит смирненько. Василиса, зайдя в дом, внимательно осматривала малыша, грозила ему кулаком, но физиономия у воришки выражала спокойствие, и она отступала.
Огород у бабки был плотно засажен: тут и три грядки моркови, и стебли расцветающих бобов, и побеги гороха, а у забора, рядами, торчали кустики картофеля. У окна возвышался тополь, и от листвы его вечером ложилась тень на грядки, где грелись в старом навозе не проросшие семена огурцов. Василиса с утра оглядывала огород, радовалась ему и представляла, каким он будет в августе. «Здесь подсажу цветы» – мечтала.
Но не так радовали молодые побеги внуков. Однажды, в подходящее время, когда бабка хлопотала в доме, они осматривали её грядки.
– Поживиться нечем, – сказал Сашка.
– Дурак, ещё не выросло ничего, – ответил Вовка. – Хотя морковку можно поискать…
Задача была определена, и братья взялись за дело: стали выдёргивать овощ, с намерением похрустеть. Но попадались лишь жёлтые ниточки, и мальчишки с презрением возвращали их обратно. Таким образом, пройдены были три грядки. Урожай собрали скудный – всего семь морковок с мизинец. В дырку в заборе пролез Вовкин приятель; он присел на землю и угощался овощем, предложенный ему Вовкой. Он первый и приметил Еремеиху, которая, спрыгнув с крыльца, метнулась к ним. Мальчишки бросились к лестнице, прислоненной к крыше, а Василиса заорала:
– Ефим, глянь, огород погубили!
Ефим потопал к лестнице, в руке держа голенище. Но Вовка, как кошка, забрался по ступенькам на крышу, за ним – друг его. Только Сашка прыгал у лестницы, потому что отсутствовала нижняя перекладина. Когда же ухватился он за вторую перекладину, подбежавший дед голенищем сбил его на землю. Ещё миг, и он станет, как думал Сашка, бить его сапогами. Он видел злое лицо Ефима, и слышал стук листового железа под босыми ногами. Получив удар под зад, он упал на бок, но вскочил и побежал по огороду. За ним, прерывисто дыша, топал дед. «Через забор не перелезть, – мелькнуло в Сашкиной голове, – буду петлять». Продираясь сквозь колючие кусты малины, он чуть не попал в яму с водой, доской прикрытую. Перепрыгнув через гнилую доску, он споткнулся, упал, и приготовился к побоям, но услышал, как что-то треснуло, потом булькнуло. Сашка, посмотрев, понял и закричал:
– Деда тонет!
На крыше засмеялись. Подбежала к яме Василиса. Она наклонила к колодцу ветвь куста малины:
– Держи, старик! Саня, скорей принеси верёвку! Она в сарайчике…– закричала.
Сашка сбегал за верёвкой. Из ямы – колодца для полива – показалась голова Ефима. Рыкнув, он уставился на внука. Сашка отбежал и прокричал:
– Знал бы, что злой вылезешь, не принёс бы верёвку.
– Сгинь! – заревел Ефим.
– Булькал бы в вонючем колодце! – добавил Сашка и дал дёру.
– Вовка! – закричала из-за забора Агафья Кирилловна. – Быстро домой, куда ты влез!
– А ты, ведьма, – завопила Василиса, – выродков придержи, чуть Ефима не потопили!
– Тебя бы утопить за поганый язык, – ответила Агафья Кирилловна, чувствуя на душе камень от слов сватьи, намекающие на дочь Ксению.
– Ведьма! – не унималась Василиса.
Агафья Кирилловна на это слово не обиделась. О её способностях ворожить узнали на улице давно, с того дня, когда у соседки пропала корова. Агафья Кирилловна спросила тогда соседку – когда украли. Узнав и подумав, сказала: «Погадаю на зеркале». «Спробуй, милая, в долгу не останусь, только сыщи вора» – со слезами на глазах просила женщина. «Сыщу, если вор из посёлка». Вечером она забралась в подпол. А на другой день к соседке пошла сама. «Ну что?» – с дрожью в голосе встретила её та. «Гришка Оставкин – в сарае держит, в милицию заявляй, а то зарежет». И правда, через три двора от потерпевшей милицией была найдена пропавшая корова. Бурёнка, естественно, отправилась в знакомый сарай, есть сенцо, а Гришка – прямиком в тюрьму хлебать баланду. Вовка с Сашкой помнят, как бабка однажды попросила их быть тише, а сама полезла в подпол.
– Хочешь поворожить? – спросил Вовка.
– Да, – улыбаясь, ответила Агафья Кирилловна.
Через приоткрытую дверцу подпола мальчишки увидели, как бабка зажгла свечку, потом присела на табурет и зашептала что-то над стаканом с водой. Сашка смотрел с испугом сверху, вытаращив глазёнки. Глянув на него, Вовка захохотал. Бабушка поднялась по лестнице и прикрыла подпол. Тогда братья начали стучать по полу кулаками и топать. Крышка открылась, Агафья Кирилловна вылезла из подпола, поливая хулиганов бранью, на лбу её красовалась шишка. Бабка положила на лоб смоченную в воде тряпку, браня внуков:
– Отшельники, это из-за вас.
Семён как-то сказал жене:
– Шахта забрала силы у меня, а ты, ведьма, – при этом показал кривым пальцем на Агафью Кирилловну, – вымотала мне нервы.
– Бесстыжий! – охотно подключилась к разговору Агафья Кирилловна.
Иногда их перепалки заканчивались дракой, но это было давно, теперь Семёну не до драки – нет здоровья. Жизнь под одной крышею с «врагами», как в гневе он называл супругу и внучат, родила в душе его неприязнь к своей родне. И нередко после очередной ссоры он размышлял, как бы старухе отомстить. «Ну, погоди, в долгу не останусь, только бы случай представился». Но случай всё не представлялся.
Был он бережливым всегда – и когда копейку зарабатывал, горбатясь на господ, и после революции, работая в забое, где деньги давались взамен утраты здоровья. Со временем бережливость его перешла в подобие болезни. Оставив шахту и имея некоторый запас купюр, он всё же чувствовал беспомощность, так как прекратилась зарплата. Потом война, когда не доставало еды, зато появились дополнительные рты в виде внуков. И чтоб выжить в это время, когда простые продукты стали роскошью, Семёну приходилось доставать деньги из заначки, и теперь вряд ли что у него осталось. Однако ему всё равно хотелось доказать окружающим, что не «пропащий» он человек, как говорила Агафья.
После поисков не тяжёлой работы он составил договор с совхозом на охрану картофельного поля, что простиралось возле кладбища. Он засунул в рюкзак полушубок, дырявые валенки, в тряпицу завернул краюху хлеба, соль и потопал со двора. «К Полине направился, пусть идёт, всё равно никакого толку нет» – подумала Агафья Кирилловна. А дед, соорудив у родника шалаш, стал подкапывать картофель и печь его на костре. Соли взял он достаточно, ручей был под боком. Ночью он подкидывал в огонь ветки, показывая ворам, что сторож не спит.
– Уже неделя, как старик ушёл к дочке…– поделилась Агафья Кирилловна с соседкой.
– Ты что, он стережёт картофельное поле у кладбища, там и шалаш его, – прояснила ситуацию соседка.
Агафья Кирилловна удивилась. И подумала: «Надо хлебца ему отнести и маслица». Приготовив узелок, она позвала внуков.
– Отнесите, хлопчики, дедушке покушать, шалаш его у кладбища, найдёте?
– Найдём! – хором ответили внуки.
До кладбища было километра четыре.
– Пойдём на станцию, оттуда на товарняке покатим, там идёт линия в сторону совхоза, – предложил Вовка.
– Пошли! – согласился Сашка, загоревшись желанием прокатиться.
Но на ветке в сторону кладбища стоял один лишь вагон, да и тот без паровоза.
– Придётся топать по шпалам, – вздохнул Вовка. – Этот путь мимо кладбища идёт.
– Откуда знаешь? – спросил Сашка.
– Мы катались здесь с ребятами, – важно ответил Вовка. – На ходу запрыгивали на ступеньку. Пошли…
– Вова, а вагон ведь стоит на уклоне…
– И что?
– Стоит, потому что на тормозе.
– Понял… Пошли, знаю, где тормоз.
Они забрались на площадку открытого тамбура.
– Вот он. Сейчас покручу, – прошептал Вовка.
– Крути! – воскликнул Сашка. – Может, поедет…
К их радости, вагон стронулся с места и начал медленно ползти, постукивая на стыках. Уклон увеличивался, и вагон набирал скорость; вот из виду скрылись здание вокзала и поле станционных путей. А вагон катился и катился. Быстрым аллюром проехали кладбище. Но вот путь выровнялся, замелькали медленней шпалы, реже застучали колёса. Вовка вспомнил про тормоз, но вдруг послышался свист догоняющего паровоза. Вовка, держась за поручни, крикнул:
– Санька, паровоз догоняет, прыгаем!
Они скатились в траву, что росла у насыпи.
– Спрячь голову, – закричал Вовка. – Могут заметить!
Сашка вжался в землю. Когда мимо их, грохоча, проезжал паровоз, он втиснулся в землю, чтоб не заметили машинисты, которые, как он думал, будут бить долго и больно. Но паровоз прогрохотал мимо. Дети, испуганно оглядываясь, подались к картофельному полю. В узле звенели стекляшки, одна сторона его была мокрой и подозрительно пахла растительным маслом.
– Давай развяжем, посмотрим, что там, – предложил Сашка.
– Нечего глядеть, – ответил, махнув рукой, Вовка.
Семён Рязанцев с радостью встретил внучат, усадил их на траву, накормил печёной картошкой, побранил за то, что разбили банку с подсолнечным маслом, и проводил их, попросив старухе передать:
– Скажите, пусть не ждёт, дома не появлюсь, пока не придёт прощенье просить; умру, а не приду.
Показав внукам, как ближе дойти до дома, он взял в руки старую винтовку, всю облезлую, к которой, как сказали ему, патронов нет. Он пытался тогда возразить, что не нужно тащить её в поле, но ему велено было принять оружие, как положено по сторожевому уставу. Вытащив затвор, он начал чистить тряпкой его, напевая старинную солдатскую песню, которую пел в гражданскую войну: «Винтовочка, винтовочка, подруженька моя, на первой остановочке тебя почищу я». Но вскоре, бросив затвор, он стал чесать голову и спину. Однако зуд не прекращался. Тогда он снял с себя рубаху, и стал ловить ползающих по ней вшей. Собрался было потрясти рубаху, но, подумав, оделся. «Размножайтесь, бесовы дети, – зашептал. – Я вас не трону, потому что сгодитесь для дела большого». Сморщившись в улыбке, он продолжил чесать себя.
Август – время сбора урожая, но начались дожди. Пройдёт ливень, превратит почву в грязь, и лишь посмеет выглянуть солнце, как вновь наползают на него воздушные глыбы.
– Ты что, внучок, сидишь у окна? – спросила Агафья Кирилловна Сашку. – Не нравится такая погода?
– У меня кошки на душе от неё скребут, – серьёзно ответил малыш.
Агафья Кирилловна рассмеялась, ставя на кухонный стол тарелки.
– Расскажи, какая душа у тебя, а, Саня?
– Душа, как душа, – обиделся внук.
Из комнаты вышла Анна, заглянула в котёл, в котором бабка грела воду.
– Каково тяте, – сказала она, с укором взглянув на мать. – Шла бы, извинилась, разве трудно?
– Ну, конечно! – вспылила бабка, – полечу, поклонюсь: приходи кровушку мою допивать. Не дождётся!
– Баба, баба! – крикнул Сашка, тыча пальцем в окно. – Деда идёт! Устал бедненький, с палочкой, дождь, а он в шубе.
Семён переступил порог, потряс бородёнкой и произнёс: «Здрасьте.»
– Здорово, чего не являлся? – без злости спросила Агафья Кирилловна.
– Сторожить надоело, а то бы до зимы не пришёл.
– Батюшки! – воскликнула, хлопнув в ладоши, Агафья Кирилловна. – Ты же целый месяц не мылся, кожа, видать, грязью на два пальца покрылась!
– Я специально не мылся, чтоб принести тебе кое-что.
Он бойко сбросил с себя полушубок, следом – грязный пиджак, грязную рубаху и принялся усердно вытряхивать тряпьё. На пол посыпались вши. Бабка заметалась по кухне, а Семён приговаривал:
– Вот тебе, сука, да чтобы они кровь твою высосали!
Тряс он одежду до тех пор, пока не закончился у него запас ругательств. Анна кинулась сметать веником насекомых на железный лист, прибитый у печи. А Сашка забрался на стол и испуганно таращил глазёнки на деда.
– Баба! – вдруг крикнул. – Вошка залезла тебе на ногу!
Агафья Кирилловна, сбросив вошь, принялась уговаривать старика:
– Угомонись, Семён, не будь дитём малым, и так кучу наколотил.
Она посадила деда на лавку и заперла на защёлку дверь.
– Не закрывай, – сказал, косясь на жену, Семён. – Не удержишь, всё равно уйду.
– Потом, уйдёшь, – спокойным голосом возразила Агафья Кирилловна. – Отдохни чуток.
Пот катился каплями по щекам деда и терялся в бороде.
– Подай, старуха, полотенце! – захрипел он. – От жары сгорю, открой дверь, уморить хочешь? А то в окно выпрыгну!
– На пол пересядь, – подсказала Агафья Кирилловна. – Внизу прохладней.
О проекте
О подписке