X

Яглину не спалось.

Напрасно он ворочался с боку на бок и старался ни о чем не думать, сон бежал от его глаз. Из далекого французского города его думы переносились на Восток, к белокаменной Москве, и еще дальше, на приволье широкой Волги, в страну бывшего татарского Казанского царства.

Вспомнил он ту большую усадьбу на берегу широкой реки, неподалеку от основанного сто лет тому назад царем Иваном Грозным, «на страх нечестивым агарянам-татаровям и на береженье Русской земли», города Свияжска, где он провел свое детство и где с самого покорения этим царем Казани жили дворяне Яглины.

Усадьба дворян Яглиных, пришедших в Казанский край вместе с грозным царем, который подарил им участок земли на другом берегу Волги, была также приспособлена к тому, чтобы в ней можно было «отсидеться» от разных лихих людей. Снаружи она была огорожена бревенчатым забором, вдоль которого тянулся широкий и глубокий ров. Посреди этого укрепления было разбросано множество жилых помещений, повалуш, амбаров, горниц, изб, сенников. Позади этих зданий были скотные и причные дворы, поварни, медоварни, хлебопекарни и пивоварни. А за всем этим тянулся на большое пространство густой сад.

За таким-то укреплением, которое в течение ста лет выдержало не одну осаду и отразило не одно нападение горных чувашей и черемис, жил со своей семьей Андрей Романович Яглин. А семья у него была маленькая: сам с женой да сын Роман и дочь Ксения.

Долгое время жил спокойно Андрей Яглин. Он занимался хозяйством да растил детей, из которых дочери пошел уже шестнадцатый год, а Роману – только восемнадцатый, и думал так век прожить, детей пристроить – сына женить, а дочь замуж выдать, а потом со своей старухой спокойно умереть, как подобает православному христианину. Да судьба иначе судила.

Долгое время ждали жители города Свияжска к себе нового воеводу. Впрочем, и прежним они были довольны: не слишком грабил. Да, видно, не полюбился он кому-нибудь в Москве и решили там убрать его и послали править каким-то острогом на Урале.

«Каков-то будет новый воевода? – не без страха думали свияжцы. – Много ли возьмет он «въезжих», да как судить будет, да не будет ли брать «посулов», да как около нас кормиться будет?»

Эти вопросы для жителей городов того времени были далеко не безынтересными, так как «кормленье» воевод для земских людей было больным местом.

«Рад дворянин собраться в город на воеводство: и честь большая, и корм сытный. Радуется жена – ей тоже будут приносы; радуются дети и племянники – после батюшки и матушки, дядюшки и тетушки земский староста на праздниках заедет и к ним с поклоном; радуется вся дворня, ключники, подклетные – будут сыты; прыгают малые ребята – и их не забудут. Все поднимается, едет на верную добычу»^[5].

– А ну, да как пришлют такого воеводу, который до этого был! – гадали посадские и земские люди. – Тому если стяг мяса принесешь, так он требовал, чтобы ему всего вола принести, да с копытами, рогами и шкурой. Кусок сукна жене подаришь о Рождестве, так он веницейского бархата себе затребует. А не исполнить нельзя: запрет, собака, лавку да подговорит какого-нибудь гультяя подкинуть подметное письмо, что держишь в своей лавке вино или чертово зелье. И велит захватить тебя да запрет в железы и сиди там, пока не откупишься. А посулы как любил – беда!

Наконец как-то раз утром прибежал в Свияжск один из целовальников с переправы на Волге и закричал усталым голосом:

– Приехал! Воевода приехал!

Все замерли в ожидании.

Нового воеводу звали Авдеем Курослеповым. Происходил он из боярских детей и правил служилую службу: воевал со шведами да с ляхами, причем в войне со шведами потерял один глаз, куда угодил ему конник своим копьем.

Этому случаю Курослепов обрадовался так, что и глаза не жалко стало.

«И с одним проживу, – думал он. – А теперь вот и отдохнуть можно: буду просить царя пожаловать меня за верную службу, чтобы послал меня куда на кормленье воеводой».

Был у него в Москве один хороший товарищ: боярин Сергей Степанович Плетнев, с которым он вместе один поход против ляхов совершил, причем Курослепов его раненого из сечи на своем коне вывез.

«Плетнев поможет, – думал он. – Чай, старой услуги не забыл. А у него в Москве много приятелей, да и сам каждый день на дворцовой площадке бывает, со многими сильными людьми видится».

Собрался Курослепов в Москву, набил полный кошель деньгами, так как хорошо знал, что Москва больше деньгам, чем слезам, верит, и поехал.

Боярин Плетнев не забыл старой услуги; он принял Курослепова с распростертыми объятьями и угостил так, что Курослепов три дня пьяный ходил.

– А ведь я, боярин, в Москву за делом приехал, – сказал наконец он, когда пьяный угар немного улегся в голове.

– Что же, рад другу услужить, коли смогу. У меня приятелей полна Москва наберется.

Курослепов изложил ему свое желание – сесть где-нибудь на «кормление».

– Да ты вот о чем… – в раздумье произнес Плетнев. – Ну, это, брат, дело нелегкое. Тут у нас по приказам такие жохи сидят, что только ну! Без посулов и не подступайся.

– Да это – не велика беда. Я готов и посулами поклониться. За свой век сколотил деньжонок малу толику. На кон поставить их можно. Там все вернуть назад можно.

– Ну, так дело можно устроить. Я за тебя посольским дьякам пообещаю.

– Уж постарайся, Сергей Степанович. А я тебе из своей будущей «вотчины» подарочек пришлю да во всех тамошних церквах за обедней прикажу твое имя поминать.

Плетнев на другой день куда-то ушел и вернулся только вечером.

– Ну, Авдей Борисович, – весело сказал он, входя в комнату, где сидел Курослепов, – молись Богу да благодари Миколу Угодника.

– Али что выгорело, боярин?

– Выгорело! Только недешево достанется тебе воеводство это. Сот пять серебра выкладывай.

Поморщился расчетливый Курослепов, так как не думал, что воеводство будет так дорого стоить.

«Ну, да не беда, – подумал он затем, – на воеводстве все с лихвой выколочу».

– Иди завтра в приказ, подавай свое челобитье, да денег поболе пятисот бери: помимо дьяка надо еще дать подьячим, ярыжкам приказным разным, и стрельцов, что у приказа стоят, не обойди. Сухая-то ложка рот дерет. Да не забудь еще: дьяк с тебя за воеводство вдвое запросит. Так ты торгуйся, более пяти сотен серебра не давай. Это мне верный человек сказал, что теперь у них по росписи только одно это воеводство впусте и осталось.

– А не знаешь, боярин, где это воеводство? – спросил Курослепов.

– А где-то в Казанском краю. Городка-то только наверное не помню.

Курослепов опять поморщился.

Плетнев заметил это.

– Да ты погоди лицо-то кривить, Авдей Борисович, – сказал он. – Ты только подумай, где ты воеводить будешь? В таком крае, откуда в Москву ни одна жалоба не придет. Ведь это чуть ли не на краю света. Одна Сибирь только дальше-то. Да к тому же в Казани воеводой мой большой дружок сидит. Он на все, что ты там творить будешь, сквозь пальцы будет смотреть.

Доводы подействовали на Курослепова, и он в тот же вечер засел за писанье следующей челобитной:

«Великому государю, и царю, и великому князю всея Руссии и многих земель отчичу и дедичу обладателю холопишка Авдейка Курослепов бьет челом.

Слезно прошу тебя, великий государь, приказать меня пожаловать за мою многую службишку тебе воеводством. В прошлых летах был я, Авдейка, по твоему, великого государя, приказу во многих походах и со шведами и с поляками воевал. И в той, со шведами, войне глаза лишился, и спина не может, и поныне не могу тебе, государю, походную службу править. И бью тебе ныне челом, прикажи меня от прежней службы отставить и за многие ратные труды мои пожаловать великим жалованьем и пошли куда-нибудь на воеводство. А в том, что я, холоп твой Авдейка, правду говорю, у меня и послух есть».

XI

На другой день Курослепов поднялся рано и, усердно помолившись пред иконами, пошел в приказ.

Старшего приказного дьяка он скоро нашел.

– По какому делу? – спросил тот, пронизывая Курослепова своими маленькими, хитрыми глазками.

– Да челобитьишко подать, – ответил Курослепов, – на воеводство.

– У нас одно воеводство осталось, – ответил дьяк. – В Казанской земле город Свияжск есть. Да недешево будет стоить воеводство это.

– А какая цена у вас по росписи?

– Да роспись что? – пренебрежительно ответил дьяк. – Когда много воеводств есть, тогда мы по росписи, а теперь лишь одно воеводство впусте осталось – ну и цена на него особливая.

– А какая цена ему будет?

– Тысяча рублев.

– Побойся Бога, дьяк! – сказал, махая руками, Курослепов. – Да когда же такие цены были? Ведь это не Смоленск или не Новгород, чтобы тысячу рублев брать. Уступи хоть что-нибудь! Когда такие деньги на воеводстве соберешь? Да и городишко-то твой так себе.

– Ну, умеючи-то понасобрать скоро можно. А что город плох, так ты этого не говори. Там народ все безответный – чуваши да черемисы – бери с них что хочешь.

– Да все же уступить надоть, дьяк.

Начался торг – и через некоторое время свияжское воеводство досталось Курослепову за восемьсот рублей.

Через несколько недель Курослепов ехал с указной царской грамотой на воеводство и уже по дороге начал проявлять свою воеводскую власть. Несмотря на то что он всю дорогу ехал даром, так как в выданной ему в приказе подорожной было сказано, что едет-де он на царскую службу и денег и пошлин за провоз, на лошадях ли, сухопутьем ли, на стругах ли, с него не брать, но этого ему казалось мало. Подвод он заставлял выставлять вдвое, чем показано в подорожной; перевозчиков и струговщиков заставлял для себя на другом берегу рыбу на уху ловить; а если где оставался переночевать, то там все до хозяйских женок и девок добирался. А иногда просто, потехи ради, возчикам зубы выколачивал.

Но вот он доехал до Свияжска.

Встревоженный целовальниками народ побросал свои занятия и побежал к городской заставе посмотреть на нового воеводу и по внешнему виду угадать, каков он – грозен или милостив? Соборный поп и обедать бросил, поскорее оделся и приказал во все колокола звонить на колокольне. В церкви собрались и все служилые люди города – дьяки, подьячие, земский и губной старосты, целовальники, ярыжки, а также те немногие бояре и дворяне, которые жили в городе, и именитые купцы.

Впереди всех стоял священник с крестом, а позади него земский староста с блюдом в руках, на котором был хлеб-соль, а рядом с нею «денежная почесть», или «въезжее», собранное еще заранее среди всех жителей города.

Курослепов подъехал на телеге к собору и подошел под благословение к священнику. Затем его приветствовал земский староста и просил не погнушаться мирским хлебом-солью. Курослепов на последнюю и не взглянул, а сразу взялся за «денежную почесть» и тряхнул ее, желая удостовериться, много ли там.

– Немного же собрали! А, кажись, город не бедный! – произнес он затем и прошел в собор, где лежали мощи епископа Германа, одного из трех просветителей Казанского края.

Все, встретившие нового воеводу, разошлись, почесывая себе затылки.

«Ну-у, – думали они дорогой, – а, пожалуй, новый-то воевода даст о себе объявку лучшего старого. Тому «въезжего» куда меньше поднесли – и то как доволен остался. А этот: «немного же собрали». Объявит же он себя! Не дай Бог с ним дело иметь! С живого шкуру, пожалуй, драть станет».

И действительно, новый воевода показал себя.

Скоро стоном застонала вся Свияжская земля.

Лют оказался новый воевода. Много ему всяких добровольных подношений делали земский и губной старосты, дьяки, прочие служилые, тяглые и торговые люди, а все ему мало было.

– Что мало принес? – кричит он на какого-нибудь челобитчика. – Да ты подумал ли о том, с кем тягаться-то вздумал? Может, ответчик-то больше твоего даст, так кого я по совести должен осудить: его или тебя? На, бери назад свою челобитную да сначала побольше принеси поклона!

Сильно стал кормиться воевода. Много у него уже накопилось добра в сундуках и амбарах, а ему все мало.

«И куда ему, бездне эдакой, столько добра? – думали свияжские люди. – Добро бы семейный был или бы женатый, а то один как перст на свете!»

Воевода и сам видел, что в какой-нибудь один год у него довольно добра накопилось, пора бы и остановиться и полегче брать. Но жадность свое брала, и не мог он удержать свою расходившуюся руку.

– Вор!.. Одно слово – вор!.. Хуже татарина некрещеного!.. – в один голос порешили свияжские люди. – Совсем со света сживет нас.

И стали было подумывать свияжские люди, нельзя ли кого-либо отправить в Москву с челобитьем на вора-воеводу, чтобы сжалился царь над своими холопами и убрал от них Курослепова.

XII

А тут случилось такое дело, что не только весь уезд ахнул, а и сам казанский воевода, несмотря на то что у него было привезенное Курослеповым от Плетнева письмо, где тот просил своего кума не оставить своей милостью и научением нового свияжского воеводу, почесал у себя в бороде и задумчиво сказал:

– Ну, ну… Дела!.. Это как узнают в Москве, так отправят Курослепова за Камень^[6] соболей с куницами ловить. Ведь такое позорное дело. Словно бы и не русский воевода, а какой-нибудь нехристь.

А «позорное дело» это было следующее.

Как-то в один из базарных дней отправился воевода на городскую площадь с обычною своею целью: не кинется ли что в глаза, что можно было бы приставам приказать снести на воеводский двор.

В последнее время Курослепов перестал вообще стесняться и вел себя на воеводстве точно в завоеванном городе, таща себе во двор все, что ни понравится его завидущим глазам.

Кроме того, ко всему присоединился еще новый повод для недовольства свияжцев: большую охоту стал проявлять воевода к женскому полу.

Уж немало было в городе недовольных мужей, оскорбленных Курослеповым и ждавших только часа, чтобы так или иначе отмстить воеводе за бесчестье.

В этот же день он был настроен особенно благодушно и с улыбкой посматривал на встречавшихся ему на пути купеческих женок и дочерей, знавших повадку воеводы и потому торопливо закрывавших свое лицо рукавом.