Отзывы на книги автора «Владимир Войнович»

С этой книгой легко можно отдохнуть от насущных проблем, расслабиться, местами даже посмеяться, местами задуматься о нашей жизни, а местами взгрустнуть, в общем получить удовольствие от прочтения этой книги. Рассказы и повести Войновича, также искрометны, как и его романы. Наполнены сатирой на нас, на общество, на власть, на жизнь. Есть здесь повести написанные про современное время, есть и написанные в советское время. Но прочитав их понимаешь, что время идёт, но ничего не меняется. Все те же чиновники, все та же власть, все те же люди.

С этой книгой легко можно отдохнуть от насущных проблем, расслабиться, местами даже посмеяться, местами задуматься о нашей жизни, а местами взгрустнуть, в общем получить удовольствие от прочтения этой книги. Рассказы и повести Войновича, также искрометны, как и его романы. Наполнены сатирой на нас, на общество, на власть, на жизнь. Есть здесь повести написанные про современное время, есть и написанные в советское время. Но прочитав их понимаешь, что время идёт, но ничего не меняется. Все те же чиновники, все та же власть, все те же люди.

Монументальная пропаганда - это такой толстый фотоальбом, в котором чередуются фотографии главной героини Аглаи Степановны, памятника дорого сердцу Сталина, соседей, случайных знакомцев и вовсе лиц непонятных и раз мелькнувших. История получается похожая - вот эта фотокарточка вызвала в памяти одно событие, а соседняя - другое. А что не попало на плёнку, то ушло в прошлое и следа не осталось.

И каждая глава сама по себе выходит интересная, хлесткая, ироничная и грустная. Но все вместе они как-то не складываются. Вроде бы зарисовка почти полувека жизни страны - от смерти Сталина до конца 90-х, а остаётся ощущение хаотичности и незавершенность. Явления Адмирала народу, как Бога из машины с пояснениями всего и вся, вообще раздражало. Слишком в тексте спускался как всё знающий авторитет, хотя мнение его было частным (по справедливости - довольно последовательным и цельным).

По итогу истории мытарств Аглаи, лишённой человеческих привязанностей кроме Сталина и светлого коммунистического будущего, её окружения, лишенных другого - каждый своего, есть слезы сквозь попытки пошутить о истории страны. И без надежд на изменение. И без ощущения цельности текста, красоты языка или образности автора. Не мой способ рефлексии о судьбе родины.

Впечатление от книги далеко неоднозначное. С одной стороны много интересных фактов из истории жизни автора, что вполне соответствует подзаголовку книги: "Роман моей жизни". А с другой - по мере чтения этого "романа" на душе возникает какое-то смутное чувство "неуюта". Поначалу я никак не мог понять, в чём причина подобных моих ощущений. Ну, не в том, наверное, дело, что Войнович по своему писательскому стилю не столько художник образа и слова, сколько рассказчик и по характеру "слога", коим он пользовался в своих литературных произведениях, примыкает к русским писателям-сатирикам. Достаточно вспомнить его нетленку "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина", которой он дал подзаголовок "роман-анекдот". И уж тем более это относится к его сатирическому роману-антиутопии "Москва 2042".
Я не большой любитель такой писательской манеры, но в "Автопортрете" автор придерживается стандартного стиля рассказчика-повествователя. Тогда, что же меня смущало?..
Первой, слегка задевшей меня за живое репликой Войновича было его довольно примитивно звучащее замечание в адрес моей любимой песни на слова Ярослава Смелякова "не больничным от вас ухожу я, друзья, коридором". Конкретным "объектом" его насмешки стала строчка: "если я заболею, к врачам обращаться не стану". На полном серьёзе писатель Войнович выразил полное непонимание подобной метафоры поэта Смелякова. Ещё забавнее выглядел его сарказм по поводу вот таких строк песенки Окуджавы о Моцарте: "Не обращайте вниманья, маэстро,
не убирайте ладони со лба."
Дальше больше. Твардовский был хороший поэт, но... пьяница и слишком ценил знаки внимания со стороны власть предержащих. Солженицыну, мол, прощали слабые в художественном отношении его произведения, считая это простительным для "великого писателя". И далее автор добавляет, что "великий писатель должен чувствовать квоту для плохо написанного. Перейдя её, он может поставить свою великость под сомнение, что и случилось с Солженицыным".
Войнович прямо пишет, что его раздражали хвалебные реплики знакомых в адрес советских писателей-"деревенщиков" Белова, Астафьева, Распутина. Когда он поделился этим своим раздражением с Виктором Некрасовым, тот очень огорчился и спросил Войновича с печалью в голосе:
- А Ваську тоже не любишь?
"Васька" - это Василий Шукшин.
Автор "Автопортрета" по поводу своего негативного отношения к Шукшину пишет, что он помнил
"как Василий уклонился от встречи с... попавшим в опалу" Некрасовым. И хотя тот давно простил "своего покойного друга", но "я за него ту обиду помнил"...
Досталось от автора и его коллегам-диссидентам Синявскому, Коржавину, Максимову, Зиновьеву. Первые двое честолюбивы и "падки на лесть", третий - зазнайка, четвёртый - фантазёр и эпатажник.
О Довлатове, как писателе, автор "Автопортрета" вскользь замечает, что его (Довлатова) "привязанность к конкретным обстоятельствам, событиям и персонажам без того, что называется полётом фантазии, существенный его недостаток."
По словам самого Войновича, почти в каждом из своих многочисленных выступлений и лекций перед западной аудиторией, когда речь заходила о советской литературе, он утверждал, что "в официальной советской литературе вообще не было почти ничего хорошего, кроме, может быть, "Тихого дона", и то неизвестно, кто его написал." В ответ присутствовавшие называли ему имена Булгакова, Платонова, Зощенко. На это лектор Войнович ничего лучшего не придумал, как просто отрицать принадлежность последних к числу советских писателей. На названные ему имена Горького и Алексея Толстого он, судя по-всему, вообще никак не реагировал. А вот интересно было бы узнать его мнение о таких писателях "кошмарной эпохи", как-то: Катаев и Паустовский, Рыбаков и Кассиль, Битов и Аксёнов. Кстати, последние в своих воспоминаниях нигде почему-то не вспоминают о своём современнике Войновиче.
Все эти факты навели меня на мысль, что Войнович, будучи серьёзно обижен сдержанным отношением к его писательскому таланту со стороны коллег по цеху, отвечает им такой же монетой. Кого-то принижает по уровню их творческого дара (например, Шолохова, Распутина, Астафьева), кого-то вообще "выносит за скобки" советской литературы, а кого-то просто не замечает. Что это? Элементарная зависть к чужому таланту и желание поднять планку собственной значимости за счёт принижения литературных заслуг коллег по перу? Или это элементарный выплеск на читателя собственного наболевшего, дабы облегчить свою душу? А и на самом деле, что он может положить на книжную полку рядом с такими шедеврами отечественной литературы, как "Тихий дон", "Мастер и Маргарита", "Алмазный мой венец", "Прощание с Матёрой", "Прокляты и убиты", "Повесть о жизни"? Давно потерявший актуальность роман-анекдот о солдате Чонкине, да сомнительную в литературном отношении сатирическую "Антиутопию "Москва 2042"...
Подтверждение факта о мучивших Войновича подобных сомнениях частично можно найти и в самом "Автопортрете":
"Юз Алешковский, Юрий Милославский и Саша Соколов не могли пережить того факта, что публика меня знала больше чем их. Прямо в лицо мне сказать не решались, но за спиной брюзжали, что то, что я пишу, вообще не литература, а внимание к себе я ловко привлёк исключительно своим расчётливым диссидентством."
Будет ли уверенный в своём таланте настоящий писатель обращать внимание на чьё-то там "брюзжание"?
Но самый чувствительный удар Войновичу - по его самолюбию - нанёс уже в годы перестройки Залыгин, бывший в то время главным редактором "Нового мира". В ответ на предложение Войновича опубликовать в Н.М. его повесть "Путём взаимной переписки" Залыгин ответил, что пока это невозможно, ибо редакция сейчас будет печатать то, что запрещалось цензурой в доперестроечный период. И в частности, пояснил он, предполагается печатать произведения Платонова, Набокова, Булгакова, Пастернака. Войнович с этим доводом не согласился и продолжал настаивать на публикации своей повести. Тогда Залыгин прямым текстом заявил тому, что если тот считает себя по уровню таланта равным упомянутым писателям, то "не смешно ли" это?..

Дерево жалко. Ужасно жалко дерево, из которого была сделана эта книга. Еще жаль потраченного времени. И 131 рубль, потраченный на эту книгу, можно было вложить во что-то более полезное.
Удивительно, как это некоторые умудряются впихнуть ее между "Мы" и "1984"?

«Претендент на престол» - вторая часть трилогии о Чонкине. Она повествует о событиях, последовавших после ареста нашего героя. Собирая сведения о заключенном, сотрудники НКВД узнают деревенское прозвище Чонкина – «Князь Голицын». Кто бы мог подумать, что эта кличка изменит не только все дело Чонкина, из которого, между прочим, решили сделать к̶о̶з̶л̶а̶ о̶т̶п̶у̶щ̶е̶н̶и̶я̶ бунтовщика-дворянина, но и ход войны.

В этой части Чонкин и Нюра отходят в тень, а на первый план выдвигаются работники НКВД. Роман представляет собой цепь эпизодов, каждый из которых посвящен людям, связанным с Там Где Надо. Войнович высмеивает доносы, бюрократию, расхождение дел в реальности и на бумаге, бездушие системы, равнодушие к проблемам живых людей и т.д.

Становится сильнее конфликт советской власти и Слова. Слово в этом мире извращается, становится бездушным. Показателен здесь редактор Ермолкин, который целенаправленно «охотится» на любое живое слово. Ведь советской власти обычные слова не подходят.

Нацелив на верстку острый свой карандаш, Ермолкин пристально вглядывался в напечатанные слова и ястребом кидался, если попадалось среди них хоть одно живое. Все обыкновенные слова казались ему недостойными нашей необыкновенной эпохи, и он тут же выправлял слово «дом» на «здание» или «строение», «красноармеец» на «красный воин». Не было у него в газете ни крестьян, ни лошадей, ни верблюдов, а были труженики полей, конское поголовье и корабли пустыни. Люди, упомянутые в газете, не говорили, а заявляли, не спрашивали, а обращали свой вопрос. Немецких летчиков Ермолкин называл фашистскими стервятниками, советских летчиков – сталинскими соколами, а небо – воздушным бассейном или Пятым океаном. Особое место занимало у него в словаре слово «золото». Золотом называлось все, что возможно. Уголь и нефть – черное золото. Хлопок – белое золото. Газ – голубое золото. Говорят, однажды ему попала заметка о старателях, добытчиках золота, он вернул заметку ответственному секретарю с вопросом, какое именно золото имеется в виду. Тот ответил – обыкновенное. Так потом и было написано в газете: добытчики золота обыкновенного

Но также слово может уничтожить человека. Здесь можно вспомнить опечатку «Слова Сталина стали мерином», поговорку «Вот тебе бабушка и Юрьев день» ставшую роковой для учителя Шевчука, ситуацию с агентом Куртом.

Чонкин -жил, Чонкин -жив, Чонкин -будет жить! Если после знакомства с первой книгой осталось послевкусие сарказма, авантюры и даже, я бы сказала, водевиля, то впечатления от второй - существенно изменились. Нет, отвращения или желания бросить чтения не было, больше одолевала тоска и безнадега. Безумно не хочется верить, что жизнь каждого человека - это всего лишь разменная монета для властьимущих. Может быть, свидетели этого исторического периода нашей страны могут опровергнуть или подтвердить слова Войновича, мне же остаётся только сокрушаться. Бывает ли справедливость? Почему всегда кому-то приходиться терпеть незаслуженные оскорбления и унижения? Конечно, эти вопросы возникли у меня не только после прочтения Чонкина. Вот так "юмористический" роман подлил горючего в мои размышления о мироустройстве))) Возможно, прочтение этой книги совпало с какими-то внутренними моими терзаниями и я уже не могла по достоинству оценить шутки автора, а только всё больше и больше ужасалась. Даже глава об ответственном редакторе газеты Ермолкине, цитаты из которой когда-то и подтолкнули меня к знакомству с этим произведение, в целом не вызвала даже улыбки. Но прочесть книги о Чонкине надо, обязательно надо. Именно такой эмоциональный контраст между частями и заставляет извилины в голове шевелиться и сопоставлять. А так ли всё поменялось с тех пор? Разве не может каждый из нас в один момент из-за сплетни, подковерных игр и желания преуспеть стать "князем" или "предателем Родины"?..

Вторая книга получилась злее, беспощаднее. Здесь уже меньше смеёшься, а больше думаешь. Но вместе с тем, Войнович глубже раскрывает язвы того ужасного времени, которое, как оказалось, может возвращаться, двигаясь по спирали.
Прочитайте внимательно роман-предупреждение и не лижите сапоги Тех, Кому Надо.

Всі три п'єси збірки можна було б віднести до жанру фельєтону, такі вони вже аж занадто сьогоденні з усіма цими прозорими натяками на Ходорковського, появою серед героїв «Фемен» чи дотепними описами часто недоречного і смішного православ'я де треба і не треба у сучасній Росії. Звісно, є ймовірність, що з часом п'єси втратять частину своєї цікавості, як який-небудь номер радянського «Перця». З іншого боку, колись теж здавалося, що ядуче антирадянська «Москва 2042» піде в небуття разом зі своїм героєм, СРСР, а вона читається як провідницька картина російської реальності. Як би там не було, час все розставить по місцях, а головне, що почуття гумору Войновичу не зраджує, і виходить у нього смішно.

Сатиричний погляд Войновича не знає виключень. Тому смішними у нього виходить й сама російська дійсність, й росіяне, й епізодичні образи американців чи українців. Та незважаючи на тотальну, здавалося б, критичність погляду, уже зараз, у зв'язку з усім істеричним «кримнаш», що охопив Росію, багато чого у п'єсах звучить аж занадто оптимістично.

Але повернуся до українців. Що я зауважив по «Белому Биэмдаблъю» з його смішним, в принципі, олігархом Миколою, а ще раніше по, скажімо, сорокінській «Теллурии» – Україна по суті зникає з російського контексту, як сутність далека, чужа і, очевидно, не до кінця зрозуміла. Так, у сорокінському всесвіті знайшлося місце і Європі, й Китаю, і, звісно, Росії у всьому її різномаїтті, а от Україна згадується побіжно і туманно. Десь там є така країна у по-новому розділеному світі, це не Росія, там по-іншому, але що там, як там, як вписати її в свою концепцію – тут Сорокін нічого не вигадав. Так само й у Войновича. Образ Миколи смішний, але аж занадто вже хрестоматійний. Українці в російській літературі застигли в одних і тих самих до болі знайомих, колись знайдених персонажах: такого собі «шокающєго» простувато-хитруватого куркуля – поєднанні у різних пропорціях серіального сержанта Петренка, Хрущова (який українцем, власне, і не був) у вишиванці і героїв Гоголя. Як не дивно, далі цього сучасна російська література вирватися не може чи не хоче. І тут не питання, чи відповідає такий образ дійсності, а в тому, що він залишається незмінним роками і від цього трохи втрачає вже свій колишній шарм.

Що мені завжди імпонувало у Войновичі – це незламність його поглядів. Як він виступав проти тоталітарного СРСР, так і продовжує з цим боротися зараз. На відміну від, скажімо, Солженіцина з його месіанськими планами облаштування Росії чи Лимонова, що з революціонера швидко перетворився активного діяча російської пропаганди. Войновичу вдається все ще триматися осторонь і тихо так собі зі сторони посміхатися всьому, що відбувається. Цим він дещо нагадує українців.