Юркнул за баранку, запустил сирену. Машина, сделав круг вдоль барьера и снова чуть не сбив Рудика с Ёршиком, шмыгнула за кулисы. Пара клоунов в докторских халатах с длинными, болтающимися рукавами волокла носилки. Клоуны комично спотыкались, переругиваясь птичьими голосами. Передний пытался лягнуть ногой заднего. У заднего из кармана торчала здоровенная бутыль медицинского спирта. Зрители вновь повеселели.

Рае было не до смеха. Её взгляд шарил то по хлопочущим над Стёпкой, то по месту, где только что лежал Костик, а теперь осталось сырое пятно. Она беззвучно ревела. Сеня прижухался, обняв поджатые колени, и мечтал об одном: оказаться сейчас где-нибудь далеко, на необитаемом острове в Тихом океане.

Медсестра распрямилась, поправила на носу очки из конфет-тянучек и, игриво отставив крепкую попку, объявила:

– Стёпка всё! Стоп-машина! Выпилили дирехтура нашенского!

Комарик выполз из-под стола и на четвереньках поскакал к форгангу. Ладонью попал в цилиндр Стёпки, который колесо смехомобиля превратило в растрёпанную кляксу, взвизгнул и отдёрнул руку. Те зрители, что ещё не разошлись, видели, что штаны Комарика подозрительно потемнели на заду. Это спровоцировало у покидающих представление очередной припадок веселья.

Минута смеха заменяет стакан кефира.

***

– Теперь вносят гроб, – прокомментировал Комарик. Он так страстно приник глазницей к замочной скважине, что, казалось, намеревался лицом пробурить дверь гримуборной.

– Поговаривают, директором станет Рудик, – угодливо поведал Сеня.

Комарик отлепил физиономию от замка и посмотрел на коллег. Спустя день они до сих пор не отошли от стрельбы на арене. Присмиревшие, артисты словно пытались слиться с продавленным диванчиком, на котором сидели.

– Стёпка был говно, но иногда вёл себя по-людски, – сказал Комарик. На его скуле розовел отпечаток замочной скважины. – А Рудик – этот вовсе понос. Его бы воля, он бы всех нас отправил на принудительное осчастливливание.

Рая содрогнулась, запустила пальцы в щёки и принялась месить их, как серое тесто.

– Мы им доход приносим, – попробовал утешить её Сеня.

– После вчерашнего я сильно сомневаюсь, – простонала Рая.

– Костька, конечно, мудак, – подвёл черту Комарик, возвращаясь к подглядыванию. Из-за двери доносились писклявые голоса соболезнующих. Комарик комментировал:

– Рудик стоит у покойника во главе и толкает речь. Вижу Пумпошку, Ёршик тут, Клюква… Остальных не знаю. Не разобрать.

– А что Пумпошка? – несмело оживился Сеня, питавший безответную симпатию к конопатой клоунессе.

– Слезьми брызжет. Ну этими их, клоунскими. Стёпка, я слышал, потрахивал её, – добавил Комарик как бы невзначай. Сеня вздохнул. – Но теперь-то уж всё, отшумели тополя… Погодьте!

Невнятные голоса за дверью умолкли.

– Кажется, сейчас будет обращение. Райка, включай!

Рая оторвалась от диванчика и включила переносной телевизор, что стоял на тумбочке. Крошечное блюдце экрана наполнилось жемчужной рябью, через которую проступили черты сидящего в студии Верховного Клоунокомандующего. По случаю трагических событий Верховный выступал сегодня в образе белого клоуна. Из-под стола выглядывал пресс-секретарь Щекастик – тряпичная кукла, которую Верховный надел на руку.

– Дорогие мои друзья, – проникновенно, едва ощутимо причмокивая, заговорил пьеро. По другую сторону двери ему вторил двойник с экрана побольше. – Весёлые граждане счастливой нашей Отчизны. Повод, по которому я обращаюсь к вам сегодня, увы, отнюдь не радостный…

– Что же случилось такое, о наизабавнейший? – заверезжал, задёргался Щекастик, чья мордочка напоминала стоптанный ботинок с щёточкой усов. Из-за двери, как сквозняком, потянуло смешками.

– Большая беда, дружочек, – пуще закручинился Верховный. – Ушёл из жизни верный соратник и друг, директор Главного Цирка, любимый всеми клоун Стёпка.

– Вот эт-то пиздец! – всплеснул лапками Щекастик. Злые языки нашёптывали, что куклу озвучивает некий актёр, а не сам Верховный. Теснящиеся у телевизора не замечали ни дрожи губ Клоунокомандующего, ни шевеления кадыка. Поди разбери, было ли мастерство Верховного столь непревзойдённым или сплетни – правдивыми. – Как это случилось, как? Надеюсь, Стёпка лопнул от смеха?

– Вынужден огорчить, малыш, – сочувственно ответил правитель. – Нашего Степана шлёпнули.

– Какой пидор посмел?!

– Его собственный работник, из зануд. А попросту подонок и подлец с чёрным, неблагодарным сердцем.

– Вот мудак! – Щекастик, сам того не зная, повторил недавние слова Комарика. – Надеюсь, с него спросят за беспредел!

– В строгом соответствии с действующими нормами права, – заверил Верховный, печально улыбаясь. – Уверен, этот акт экстремизма и терроризма будет надлежащим образом оценён судом. – Но позволь мне сказать несколько прощальных слов об ушедшем соратнике и, к чему лукавить, друге.

– О каком?

– О Стёпке.

– А куда он ушёл?

– В лучший мир, дурачок.

– Так он ушёл или умер? Я совсем запутался, о остроумнейший.

– Помолчи, я объясню потом… Клоун Стёпка активно нёс идеи Клоунского Уклада в массы. Как и многие наши соратники, он стоял у истоков Шутливой Реформации, был организатором Референдума Веселья. Оптимист, балагур и душа компании, своим примером Стёпка сподвигал даже самых отпетых зануд добровольно принимать Клоунский Уклад. Сейчас его близкие, коллеги и поклонники прощаются с этим великим человеком. У Главного Цирка выстроилась многокилометровая очередь шутников, желающих проводить Стёпку в последний путь. Клоуны несут цветы, шары и попкорн. И душой, всем своим сердцем, я там, с собравшимися… Да! Пусть сегодня мы скорбим. Но завтра, я обещаю, мы вновь станем смеяться и танцевать. Мы будем хохотать пуще прежнего. Именно этого хотел бы от нас Стёпка, Клоун с большой буквы. В память о нём – и ради самих нас! Пусть земля тебе будет сахарной ватой, друг.

– Зуб дай-ё-ом! – заверещал Щекастик, барабаня ручками по столу. – КУЕ¹!

Теперь экран демонстрировал прямую трансляцию действа снаружи цирка. Очередь желающих проститься со Стёпкой и впрямь была внушительной, хотя насчёт километров Верховный перегнул. Камера крупным планом прошлась по лицам собравшихся. Многие, как Пумпошка, пускали фонтанчики слёз из специальных шлангов, закреплённых под накладными бровями.

Печальная музыка поплыла над толпой – оркестр за кадром заиграл «Куда уехал цирк». Поверх очереди оператор пустил кадры с великими клоунами прошлого; их полупрозрачные лики безмолвными медузами всплывали из экранной глуби. Фрателлини, Коко, Грок, Карандаш, Енгибаров, Никулин, Олег Попов, Куклачёв, Полунин, Клёпа… Титаны ушедших эпох провожали в последний путь умерщвлённого потомка, чья физиономия – такая крупная, что не втиснулась целиком в экран телевизора – завершила ретроспективу. В этот самый момент шестеро клоунов, приплясывая, вынесли из парадного входа размалёванный гроб. Телек-недомерок гримуборной искажал цвета, накладывая на происходящее синий, режущий глаз градиент. Гроб был открыт, и из-за его края торчал в рассопливившееся небо гуммозный Стёпкин нос. Клоуны, стоявшие ближе всех ко входу, принялись швырять в сторону гроба горсти попкорна.

Комарик одним нешироким шагом преодолел «гардеробную» и выдернул шнур из розетки:

– На сегодня достаточно.

В замке со скрежетом провернулся ключ. Дверь открылась и в комнатку просунулся Рудик, дохнув селёдкой и чем-то похожим на тройной одеколон.

– Я думаю, – сказал он, не пытаясь утаить брезгливость, – я думаю, лучше вам сегодня в общагу не идти.

Комарик бросил горький взгляд на диванчик, с чьими расплющенными подушками очень плотно была знакома его спина.

– Мало ли, – присовокупил Рудик двусмысленно. Духан одеколона с рыбой вытеснил из комнатушки весь её и без того затхлый воздух. – Лучше занудам не попадаться нашим на улице – защекочут до смерти. Вот ведро. – Носком башмака он втолкнул в гардеробную дребезжащее ведро для отправления естественных нужд. – Завтра выпущу, а там по ситуации.

И запер дверь.

***

– Репертуар придётся менять, – объявил Комарик. – «Офис» давать нельзя, сами понимаете, спасибо Косте, в очередной раз земной ему поклон, мудиле. «Автобус» тоже, нас слишком мало для «Автобуса», три человека за условность не выдашь – халтурно. Что в сухом остатке? Пять реприз, и те приелись.

– Можно «Выборы» играть, – попыталась Рая, на что Комарик раздражённо отмахнулся:

– Неактуально! Все уж забыли, что такое выборы.

Губы у Раи затряслись, она вся съёжилась, как улитка, которой в глазки ткнули былинкой.

– Объявляю мозговой штурм. Ну? Где ваши идеи?

– Автомобильную тему можно развить, – предложил Сеня. Второй день он боролся с простудой и страшно гнусавил. В уголке рта высыпала гроздь пурпурных болячек. От Сени несло дешёвым дезодорантом, которым тот надеялся скрыть кислый запах застарелого пота. Рудик не отпускал их в общежитие вторую неделю. В «гардеробной» воняло, будто в загоне для ослов.

– Автомобильная тема! – воскликнул Комарик. – Придумал! Автомобильная тема.

Он забегал по комнатёнке, налетая то на стол, то на тумбочку, то на вешалку, и чуть не опрокинул однажды оцинкованное ведро для нечистот. Синяки множились, охал Комарик, подошвы шлёпали.

– Эврика, – остановился он наконец и обратил к остальным сияющие очи. – Сценка. Я полицейский. Гаишник. Ну, такой, какими они до Реформации были, понимаете. А кто-то из вас – водитель. Водитель едет на машине и нарушает. Я, – Комарик выгнул цыплячью грудь и взмахнул невидимым жезлом, – торможу авто. «Здравствуйте, я старший сержант Комарик, прошу предъявить документы».

– А водитель такой: «А что я нарушил?», – попыталась внести лепту Рая, но стушевалась под свирепым взором «гаишника».

– А водитель, значит, такой спрашивает: «А что я нарушил?». Или такой: «А я права дома забыл». «Тогда прошу выйти из автомобиля для выяснения обстоятельств». После я составляю протокол, хочу лишить прав, а водитель пробует дать мне взятку. Это, Сеня, если водитель ты. А если Рая, то она начинает такая, мол, денег нет у бедной девушки, могу расплатиться иначе…

– Ну как-то, Оскар Борисович, это… – зарделась Рая, на что Комарик ответил ласково:

– Всё же понарошку, Рай, мы же не станем там прямо делать шпили-вили.

– А было б феерично, – заухал Сеня. – Здорово вы придумали, Оскар Борисович!

– Учитесь, пока жив. – Комарик пуще расправил плечи, аж в спине щёлкнуло, что, впрочем, не поколебало величественности позы. – Вам молиться надо на меня.

– Про Костика не слышно? – вздохнула Рая, погрустневшая после «пока жив».

– Клюква болтал, обвяжут фейерверками и запустят с ракетой на День Сатиры и Юмора, – сообщил Сеня. Из-за заточения в гримуборной число его информаторов сильно сократилось. – Да Клюкве верить… Я думаю, влепят пожизненное с круглосуточным просмотром комедийных шоу. Лучше уж с фейерверками в небеса. А может, накачают веселящим газом.

– А как он хотел? – сказал Комарик надменно. Он собирался присовокупить что-то ещё, но второй щелчок – теперь в замке – заставил его примолкнуть.

– Сидите? – промяукал с порога Рудик. – И не знаете. Смехополиция сюда едет. К ва-ам.

– Опять допрос, Рудик? – кротко молвил сдувшийся Комарик. – Я ж всё, что знаю, рассказал. А я и знать-то ничего не знаю.

– Решение Верховного Клоунокомандующего. – В голосе Рудика звучало садистское удовольствие, которое он не считал нужным скрывать. – Процент зануд во всех цирках сократить на треть. Сокращённый подлежит принудительному осчастливливанию.

– О-ой, – затрепетала Рая. Комарик окатил её неприязненным взглядом. – Мама.

– Прощайтесь со счастливчиком, котятки. Мур-мур-мур. – И Ростик захлопнул дверь.

– Охереть не встать, – протянул вмиг побелевший Сеня. – Клоунирование!

– Мама, – повторила Рая ему в тон. – Меня точно заберут, – и начала всхлипывать.

Все посмотрели на неё с сочувствием, за которым таилось плохо замаскированное: «тебя точно заберут». Кроткая, вечно встревоженная Рая подходила идеально: с её-то дородностью.

– Вдруг ещё не поздно? – взмолилась она сквозь слёзы неизвестно кому. – В смысле, стать клоуншей добровольно? Без клоунирования?

– Ты ж опять на детекторе лояльности срежешься, – поспешил возразить Комарик. – Не переживай, Рай. Там, вроде, несильно меняют. Зато всегда будешь радостная. Хоть какой-то плюс.

– А может, не меня?..

– Меня точно нет, – заявил Комарик, опять расправляя грудь и взирая орлом. – Я звезда цирка. На мне держатся все репризы. Вы, ребята, тоже ничего, вполне себе хороши, но убери меня – всё посыплется.

На этот раз даже преданный Сеня посмотрел на Комарика с укоризной. Комарик сделал вид, что не заметил.

– Мама, они идут! – провыла Рая.

Открылась дверь и в гримуборную начали набиваться смехополицейские. Обсыпанного блёстками двухметрового Дулю горемычная троица знала. Его помощников, если верить разноцветным нагрудным значкам, звали Гаврюша, Сися и Гав-Гав.

– Ладно, Рай, – делано погрустнел Комарик. – Работать с тобой было одно удовольствие. Ты хорошей была партнёршей, правда…

Рая запустила ногти одной руки в диванную подушку, другой цапнула Сеню за колено. Сеня стал неловко отползать. На его физиономии виноватое выражение мешалось с облегчением.

– …и я убеждён, не так это и страшно…

– Его, – коротко рыкнул Дуля и кивнул на Комарика. У того на полуслове отвалилась челюсть.

Мимо Дули, хихикая и ухая, протиснулись Сися и Гаврюша.

– Стойте! – взвизгнул Комарик, вращая округлившимися, как ёлочные шары, глазищами. – Здесь ошибка! Я звезда цирка!

– Ошибки нет, – пробасил Дуля, тряся изжёванным клочком, на котором фиолетовым фломастером было накалякано «ПОСТОНЫВЛЕНИЕ». – «Комарик Оскар Борисович, зануда, принудительное осчастливливание».

– Я звезда этого грёбаного цирка!!! – срывая голос, заорала жертва системы.

– Ка-апец твоей карьере, – вульгарно хохотнул Гав-Гав из-под локтя Дули, поигрывая наручниками в виде пары сцепленных цепочкой ромашек.

– Возьмите её! – Комарик забился в цепких лапах клоунов. – Я звезда цирка-а! Почему я?!

– Ну… – озадачился Дуля. – Почему… Фамилия твоя смешная. Да и имя.

Сися с Гаврюшей не без труда отодрали от гримёрного столика брыкающегося и плюющегося Комарика, Гав-Гав защёлкнул на его запястьях наручники – и размалёванный квартет уволок жертву из комнатушки, по пути опрокинув-таки ведро с нечистотами.

Сеня вспорхнул с дивана, метнулся к выходу и налёг на дверь, заглушая, но не отсекая полностью гогот смехополицейских и повторяющееся, как на закольцованной записи: «Я звезда цирка! Я звезда цирка! Я звезда цирка!».

Лишь когда последние отголоски воплей Комарика погасли под бархатно-тёмными сводами циркового купола, Сеня осмелился осторожно проговорить:

– Зато стало ясно, кто из нас будет водитель, а кто гаишник.

Потом плавно, будто в поклоне на бис, наклонился, поставил ведро и смачно в него блеванул.

Рая, которая прятала лицо в ладонях, как в детстве, когда умывалась, набрав воды в горсть, расплакалась – а может, рассмеялась.

Или всё сразу.

Комарик вернулся в цирк спустя месяц.

Его появление в гримуборной предвестил жестяной грохот из прохода на арену и лихой крик: «Полундр-ра!». Рая, гладившая юбку на столе, озадаченно отложила утюжок, Сеня – ветхую, с крошащимися страницами скабрезную книжку. Крик повторился ближе, дверь, распахнувшись, шарахнула о стену, и в комнату ввалился их старый товарищ.

Умельцы из Института Счастья потрудились над Комариком на славу. Он преобразился от макушки до кончиков бегемотоподобных ботинок. Взъерошенная грива некогда жиденьких и блеклых, а ныне зелёных волос была больше самой головы; не краска – естественный пигмент, изменённый генетиками Института. Смешная шапчонка с пластмассовым цветком торчала из шевелюры, как пробка пузатого графина. Физиономию отбелили до цвета свежевыстиранной простыни и вытатуировали флуоресцентной краской на округлившихся от ботокса щеках алые ромбы. Кожу вокруг глаз, напротив, сделали угольно-фиолетовой. Алым стал и нос Комарика, стараниями пластических хирургов слепленный в огромную ноздреватую картофелину. Их же скальпель превратил рот Комарика в вечную улыбку, раздираемую здоровенными, напоминающими клавиши аккордеона зубными имплантами.

Комарик был как пугающая и грандиозная картина, от которой нельзя отвести взгляд – и обитатели «гардеробной» впитывали зрелище, открывая новые и новые подробности.

Это жабо, на котором голова Комарика возлежала, точно дыня на блюде. Этот мешковатый костюм с помпонами. Эти клоунские перчатки, пришитые к коже. Эти неугомонно-подвижные руки – в одной прутик с собачкой, скрученной из воздушных шариков, другая приветственно машет. Эта мешковатая фигура, словно сляпанная из разноцветного мороженного. Комарик стал клоуном.

Он полуприсел в дурашливом книксене. Стало заметно, что его бёдра и зад тоже изменились: прибавили в объёме из-за закачанного в них жира. Алая, словно кровоточащая, пасть распахнулась шире, обнажая набухшие мясистые дёсны.

– А вот и я! – провизжала фальцетом звезда цирка, разбрызгивая слюни. Сене рассказывали однажды (а тот передал Рае – вот уж точно информация, без которой она предпочла бы обойтись), что в Институтах Счастья вместо трудоёмкой операции на связках клоунируемых мужчин стали просто кастрировать. – Ух-ха-ха! А вот-т и й-а-а!

– Боженьки! – заскулила Рая. – Они и в голову занудам лезут?

– В прямом и переносном смыслах, – угрюмо подтвердил Сеня. Рая вспомнила высказывание, которое любил повторять Костик, когда поблизости не было никого другого: «Смех без конца – это ад». Она отвернулась, жуя прядь собственных волос, а клоун Комарик изловчился, подпрыгнув, сесть в тесноте комнатушки на идеальный шпагат. При этом, правда, опрокинул многострадальное ведро для нечистот – благо, с утра пустое, как и голова ряженого дурака.