– …просто невмоготу. Это в сказке, как мать рассказывала, лягушка взбила лапками масло из молока и выкарабкалась, но в жизни ты барахтаешься сколько можешь, пока силы не уйдут, потому что на самом деле ты не в молоке, а по горло в жидком дерьмище, из него в принципе нельзя сбить масло. Как я раньше считал? Судьба вертит слабаком, а сильный человек сам ей хозяин. Алёхин, Димка-то! Под Грозным собственными силами выбрался из БТРа, а у самого всё парализовано ниже жопы. Мог бы остаться там и сгореть, а он полз на своих руках обожжённых, полголовы в волдырях, а с двух направлений чехи бьют. Колесниченко пулю прямо в сердце схватил, а Алёхин дополз до укрепления, где уже я его подобрал – тогда он и вырубился. Ведь мог бы остаться в БТРе и сгореть: судьба, мол! А он против судьбы попёр. Как та лягушка. Дали ему медаль «За отвагу». Димка, Димка, я, когда у меня в жизни трудности случались, всегда тебя вспоминал, как ты под обстрелом, искалеченный весь, полз. Неужто на гражданке трудности круче? Так я думал, ну и помогало мне. А потом как сглазили меня. Сонька, стерва… за что? Я же, как в жёны её взял, ни на одну бабу не глянул по серьёзному. А эта… Ну как тут исправишь, когда у тебя жена мелюзге сосёт и не только? С работы выперли. Потом врач мне диагноз суёт, не волнуйтесь, мол, сейчас медицина чудеса творит, химиотерапия, то да сё. У самого весь кочан в перхоти. А мне не нужна химиотерапия, чтоб под капельницами загибаться медленно. Я как раньше хочу! Чтобы в Грозный, опять Алёхина на себе тащить! И никак, никак, никак нельзя! Тут вы ещё! Почему это всё – мне, а вы, такие особенные, дальше будете ходить, и радоваться, и цветы нюхать?! Как будто бы и не было меня. Где же справедливость? Справедливо мне выбирать между гниением на больничной койке, пока жена под уродом смазливым кряхтит, и автокатастрофой? Справедливо? – тут он зыркнул на Марину из-за плеча.
– Выпустите меня, – пролепетала она, заливаясь слезами. – Пожалуйста. Я вам ничего не сделала. Я хочу жить.
– Я тоже, – всхлипнул Глеб, вжимая педаль в пол. Стрелка спидометра замерла на отметке 160. Похоже, «Ситроен» достиг скоростного предела. – Тоже хочу жить. Давай проверим.
Картинным жестом, величаво, он отстегнул ремень.
– Ну, отстёгивайся. Испытаем судьбу вместе. «Орёл» или «решка», м?
– Не надо, – простонала Марина. Её била крупная дрожь, нижняя челюсть колотилась о верхнюю, отчего девушка прикусила язык.
– Пусть будет «орёл», – сказал Глеб со странным, мечтательным умиротворением в голосе. На дорогу он больше не смотрел – только на попутчицу. – Если «орёл», значит, повезло. Монетку в подлокотнике возьми, а? Я всегда выбирал «орла», когда…
Рука Валеры, покрытая узором засыхающей крови, как причудливой татуировкой, взметнулась над приборной панелью и легла на руль. Даже сквозь слёзы Марина увидела, как в ужасе округлились глаза Глеба. Валера задёргался в кресле, точно изувеченный богомол. Пытался управлять машиной.
Глеб заорал, и спустя миг Марина присоединилась к нему. За лобовым стеклом сумасшедше выплясывал пейзаж. Затем «Ситроен» вынесло с трассы, и тогда время стало вязким и тягучим, как смола.
Автомобиль летел по воздуху в окружении вращающихся обломков хлипкого ограждения, как вагончик, отцепившийся от состава на «американских горках». Тяжёлая туша Глеба, отделившись от кресла, впечаталась в потолок, оставляя на нём вмятину, а тело Валеры всё так же колошматило руками, точно дирижировало, и неясно было, то ли в него возвращается жизнь, то ли в агонии покидает. Марина почувствовала, как её саму стягивает и душит ремень, грозя переломать кости. По лобовому стеклу побежали трещины, а за ним тяжело кувыркалась серая надвигающаяся земля.
«Ситроен» врезался в поросшее кустарником дно овражка метрах в десяти от трассы и кубарем покатился по склону. Передние двери одновременно распахнулись, словно машина в изумлении развела руками, и правую с треском сорвало, унесло за пределы видимости. Салон наполнился визгом разрываемого металла и пластика. Грохот разрастался, пожирая весь мир и голову Марины, разнося её изнутри. Гигантскими грибами-дождевиками распускались подушки безопасности. Включившееся на мгновение радио успело пропеть: «…Боже, какой мужчина…», прежде чем заткнуться с дребезжащим хлопком, означающим полное разрушение приборной панели. Утратившее прозрачность лобовое стекло сложилось пополам и вылетело наружу. Дверные стёкла взрывались одно за другим, вихрь осколков закружил внутри машины, и среди этого бурана, словно чёрно-зелёный биллиардный шар, метало Глеба.
Это было последнее, что Марина успела заметить, теряя – во второй раз – сознание.
***
Первым чувством, говорящим о том, что она жива и пришла в себя, была боль, такая страшная, будто Марину сбил поезд. Она закричала, и тогда боль усилилась многократно, заскакала по костям и жилам, как чёрт на батуте. Но и молчать Марина не могла. Какое-то время она надрывалась, пока вопль не иссяк, выродившись в жалкое поскуливание.
Умолкнув, Марина поняла, что ничего не видит, и ужас, который сковал её, оказался сильнее боли.
Она инстинктивно подняла руки к лицу, туда, где, как ей казалось, были глаза. Пальцы коснулись чего-то мокрого, сочащегося.
«О Боже мой!» – зазвенел голос в её голове. – «Ослепла! Я ослепла! Ослепла!»
Потом она осознала, что ощупывает рассечённую кожу над бровями. Там пульсировала плоть, и кровь, сбегая по лицу, застывала на нём, превращая в клоунскую маску.
Марина разлепила склеенные кровью веки и взглянула на мир сквозь красную дымку. В глазах плясали вспышки, точно новенькие монетки на солнце
(«орёл» или «решка»)
но Марине стало ясно, что зрения она не лишилась. Ради такого счастья она была согласна терпеть любую боль.
Голова на скрипящей шее двигалась с трудом, как дверь на ржавых петлях, однако девушка смогла оглядеться.
Она полулежала на боку, удерживаемая ремнём безопасности. Дверь с её стороны, смятую, ощетинившуюся осколками, вывернуло под неестественным углом. Скосив глаза, Марина увидела, что её плащ разорван, правые плечо и бок изрезаны, а в ранах поблескивает стеклянное крошево. Левая сторона машины перестала существовать, расплющенная в бугристый блин, словно её жевал динозавр. Переднее сиденье пассажира отсутствовало. Валеры нигде не было.
Как и тела Глеба.
В ноздри проникала удушающая смесь бензина, масла и стеклоомывателя. Обоняние стало последним чувством, вернувшимся к ней, и тогда Марина осознала: несмотря ни на что, она продолжит жить.
«Пусть будет «орёл», – подумала она, не вникая в смысл слов.
Чуть свыкнувшись с болью, она предприняла попытку освободиться от ремня, уверенная, что замок заклинило намертво, как это часто случается в подобных ситуациях, если верить репортажам с мест ДТП. К её удивлению, ремень отстегнулся легко, и она вывалилась из выпотрошенной машины в грязь. Неудачное падение вызвало новую вспышку боли в руке, от плеча до кончиков пальцев, словно Марина сунула её в гребной винт. Перекатившись на спину, Марина дала волю крику.
Устав голосить, она попробовала сесть. Для этого она упёрлась ногами в растерзанное колесо «Ситроена» и тут же пожалела об этом: вся боль из тела устремилась в правую ногу и сконцентрировалась в голени. На этот раз Марина смогла лишь хрипло стонать, глядя в обезумевшее, ходуном ходящее небо.
Долгое время она так и лежала, цепенея при мысли о том, какие ещё сюрпризы преподнесёт её разбитое тело, когда она начнёт двигаться. Сама мысль о необходимости движения вызывала у неё приступы паники. Дважды она пыталась звать на помощь – никто не откликнулся. Поразительно, что с трассы до сих пор не заметили сломанное ограждение и не остановились помочь или хотя бы полюбопытствовать. Словно авария занесла и машину, и её пассажиров в параллельную реальность, в которой Марине предстояло вечно лежать в грязи под промозглыми звёздами.
«Возможно, – пришло ей в голову, – в параллельной реальности мы очутились, ещё когда только сели в машину… а то и раньше».
Размышляя так, она собралась с силами и перекатилась на живот, после чего её сознание снова – на несколько секунд – покинуло её.
Очнувшись, она поползла к дороге вдоль оставленного развалившимся «Ситроеном» следа: обрывки обшивки; осколки стекла и пластика; торчащий из взрытой земли расколотый бампер; вывороченные, мохнатыми корнями кверху, кусты. Обочина с пробитым ограждением находилась в тридцати метрах – и миллионах световых лет – от Марины. Вскоре ей пришлось, борясь с тошнотой, карабкаться по пологому склону из низины, в которой нашёл свою смерть автомобиль, теперь похожий на панцирь жука-исполина. Черепаший подъём осложняло и то, что действовать Марина могла только левыми – не травмированными – рукой и ногой, поэтому её постоянно заносило вправо. На выравнивание курса уходили дополнительные силы и время.
Она преодолела почти половину подъёма, когда опять пошёл дождь. Воздух вокруг сразу потемнел и сделался плотным, упругим. Толкал её назад. До Марины стали доноситься звуки автомобилей, изредка проезжающих мимо без остановки, как будто дыра в ограждении – дело вполне обыденное. Она полагала, что её запасы слёз кончились, и изумилась, убедившись в обратном.
Итак, умываясь слезами, кровью и дождевой водой, Марина упрямо продолжала волочить своё словно сшитое из кусков тело к зияющему над ней пролому.
Когда она проползала мимо груды обломков, которую венчала сорванная дверь и приличных размеров фрагмент обшивки, эта куча хлама зашевелилась, заворочалась, задышала, и Глеб поднялся из неё во весь рост, как Годзилла из руин Токио. Марина уставилась на него во все глаза.
Левая часть лица Глеба провалилась вовнутрь, отчего его некогда круглая, сплюснутая сверху голова утратила прежнюю форму. Рот превратился в рваную дыру, из которой выглядывали жёлтые обломки костей и, пульсируя, стекала кровь, чёрная, как отработанное машинное масло. Взором правого – уцелевшего – глаза Глеб пригвоздил Марину к земле.
– Уваф, – произнёс этот воскресший циклоп. Перекошенная челюсть открывалась и закрывалась, точно ставня в доме с привидениями. – Уваф-уваф.
Он шагнул из обломков. Его руки, кажущиеся бескостными, свисали вдоль тела. Марина взвизгнула и устремилась прочь, словно змея с перебитой спиной, помогая себе уже и сломанными конечностями.
Глеб, разбрызгивая кровь, будто жертва неопытного вампира, потопал за ней на негнущихся ногах.
Догнав Марину, он с громким кваканьем рухнул на неё, впечатав в пахнущую бензином грязь. Зловонный выдох обжёг её затылок. Марина забарахталась под тяжёлой тушей, как под насильником, готовая сопротивляться до последнего, и не сразу поняла, что Глеб не шевелится. Вывернув шею, она оглянулась и встретилась взглядом с пустой, наполненной комковатым желе глазницей на его свинцовом лице. Из ноздрей расквашенного носа Глеба торчали толстые волоски, похожие на лапки насекомых. Скрюченные пальцы Глеба какое-то время ещё выводили в грязи замысловатые иероглифы агонии, но, наконец, замерли и они.
Марина рванулась из-под мертвеца. Ощутила, как что-то лопнуло в пояснице, словно там родилась ослепительная сверхновая боли, но зато смогла освободиться от жуткого груза. Труп Глеба нехотя перевалился на бок, обратившись лицом к остову «Ситроена», как будто автомобиль, тоскуя, позвал своего хозяина. Марина хотела передохнуть немного прежде, чем продолжить движение, когда совсем близко зазвонил мобильник Валеры. Она узнала его по рингтону: «Ляпис Трубецкой», припев песни «Я верю».
Марина сместилась правее и нашла телефон в пучке травы. Он совсем не пострадал в катастрофе, даже не запачкался. Это показалось Марине в равной степени удивительным и несправедливым.
Звонила Алёна. Марина нажала на кнопку приёма и приложила мобильник к пылающему уху. Почувствовала, какой он холодный.
– Алло, Валер! Валера, привет! Ты меня хорошо слышишь? – застрекотало в динамике.
Марине не понравилось, как звучало это «привет»: Приве-е-ет!
– Валера умер, – сипло ответила она.
– Что… – запнулась Алёна. – Кто говорит?
– Кровавая Мэри, – сказала Марина. – Валера умер, и прекрати звонить ему, сука.
Разрыдавшись, она уронила руку с трубкой и разжала пальцы. Телефон, продолжая балаболить птичьим голосом, покатился по склону. Остановился рядом с автомобильным ароматизатором в форме четырёхлистного клевера.
***
Через полчаса у места аварии затормозил большегрузный «Вольво». Дальнобойщик, как две капли воды похожий на актёра Гостюхина, обнаружил Марину, привалившуюся спиной к разлапистому дереву, которое росло у самой дороги и потому заслоняло проезжающим пробоину в ограждении. Напарник Гостюхина в это время суетливо вызывал полицию и скорую помощь. Никого не замечая, Марина исступлённо набивала СМС-сообщение на телефоне Валеры.
Начиналось оно так:
ВАЛЕРА ЛЮБИЛ ПОВТОРЯТЬ: ЗДÓРОВО, КОГДА ВСЁ НЕОБХОДИМОЕ УМЕЩАЕТСЯ В ОДНОМ РЮКЗАКЕ. ПАСУЯ ПЕРЕД ЕГО ЭНТУЗИАЗМОМ, МАРИНА УБЕЖДАЛА СЕБЯ, ЧТО СОГЛАСНА С ЭТИМ… НО СЕЙЧАС ОНА ЖЕЛАЛА, ЧТОБЫ К ИХ СКУДНЫМ ПОЖИТКАМ ДОБАВИЛСЯ ХОТЯ БЫ ЗОНТИК ВМЕСТО ПРОТЁРТОГО ЦЕЛЛОФАНОВОГО ДОЖДЕВИКА. СВОЙ ВАЛЕРА И ВОВСЕ ВЫКИНУЛ ПАРУ ДНЕЙ НАЗАД. ЛИВЕНЬ ОБРУШИЛСЯ НА ПУТНИКОВ, КОГДА ОНИ ВЫШЛИ С ПРОСЁЛОЧНОЙ ДОРОГИ НА АСФАЛЬТ. НЕВЗИРАЯ НА БУЙСТВО СТИХИИ, ВАЛЕРА БОДРО ШЛЁПАЛ ВПЕРЕДИ, ВЫСОЧЕННЫЙ, КАК ДЯДЯ СТЁПА…
Поглощённая своим делом, Марина не сразу заметила хлопотавших вокруг неё дальнобоев.
– Это надо отправить родственникам, – терпеливо пояснила она склонившемуся над ней Гостюхину. – Пусть знают, что выпал «орёл». Мы загадали его вместе, но потом что-то пошло не так, и вот я здесь, а Глеб ужинает в аду. В аду сегодня макароны, – прибавила она доверительно, понизив голос, точно делилась с дальнобойщиком сокровенным.
Гостюхин в растерянности подался назад. Марина окинула его взглядом и задала странный вопрос:
– Вы ничего не знаете об изменах вашей жены? Учтите, если вы её убили, я не сяду с вами в машину. Кто такая Алёна?
И закончила грустно, глядя уже мимо дальнобойщика, на трассу:
– А вообще, нам в Москву надо. Возвращаемся мы.
От грусти, переполняющей голос девушки, сердце Гостюхина сжалось.
Он опустился рядом на землю и бережно, как хрупкую драгоценность, обнял Марину.
Так и держал её, пока не приехала «скорая».
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке