Читать книгу «Это сладкое слово – Камчатка» онлайн полностью📖 — Владимира Георгиевича Стогова — MyBook.
image
cover

И вот тут-то он заявился собственной персоной – роскошный, крупный и барственный лисовин-сиводушка. Камчатская лисица-огнёвка вообще разительно отличается от своих континентальных и тем паче европейских охристо-рыжих собратьев. Во-первых, это очень голенастый и непривычно высокий с виду зверёк, прежде всего из-за необыкновенной длины, мощи и разлапистости четырёх своих конечностей – всё эволюционные приспособительные признаки для выживания в метровой глубины камчатских снегах! Во-вторых, не просто рыжий, а именно красно-рыжий мех камчатской огнёвки по своей реальной стоимости был всегда ближе к собольим, нежели к простеньким шубкам европейских алис. И в-третьих, среди обычных огненно-рыжих экземпляров изредка попадаются более тёмные, как бы переходные формы к природным чернобуркам – как раз таких промысловики и называют сиводушками. В общем, и по повадкам, и по размерам, и по ценности меха этот лисовин был в глазах Груздева всем ранее виданным им лисичкам и лисам – наиглавнейший лис!

Он вынырнул на полянку из густого ольховника метрах в ста пятидесяти от них и, как ни в чём не бывало, неспешной собачьей рысцой по уже хорошо натоптанному им пути направился прямиком к зимовью. А заприметив рядом с ним силуэт человека и его, с позволения сказать, собаки, лисовин – ничуть не смутившись и почти не изменив курса! – продефилировал мимо них шагах в двенадцати; так что Груздеву не потребовался даже бинокль, чтобы разглядеть на нём каждую шерстинку! Обожравшийся с вечера и до сих пор маявшийся животиком Нукер глянул на эту новую для него собаку своими мутноватыми от недуга глазёнками и вежливо пошевелил хвостиком; но надменный лисовин на этот жест доброй собачей воли даже бровью не повёл…

Груздев тем более был доволен этим неожиданным визитом, что лисовин не только счастливо разрешил все его сомнения касательно ночной пропажи, но и как бы открывал собою счёт на сегодняшний день. Дело в том, что именно в этот заход ему как-то не особенно везло на встречи с обитателями заповедника: в первый день – сборище пирующих на теле кита, а за весь второй проведённый на лыжне – вообще только один заяц… И вот на четвёртый, занеся в дневник эпизод с лисовином и заперев в зимовье всё ещё прибаливающего Нукера, он перешёл подвесной мост и налегке заскользил на лыжах по быстро расширяющемуся к северу клину приморских тундр.

Если верить глазам, то простор перед ним распахивался неохватный – аж до самого подножья Кроноцкой сопки! При этом взятая им с собой подробная карта лесничества вскоре и заканчивалась – где-то сразу за речкой Тихая с одноимённым кордоном на ней. А по памяти Груздев только одно мог сказать твёрдо: до Кроноцкой сопки ему посуху по любому не дойти, так как на самых подступах к ней путь перекроет река Кроноцкая – самая полноводная и могучая во всём заповеднике.

К тому же – такая доступная и приветливая с виду – тундра путника просто-напросто в себя засасывала. Он исправно выгонял километр за километром, а вокруг в сущности ничего не менялось… Лишь солнце – с ним наперегонки! – неуклонно вершило свой дневной полукруг. И вот, когда Груздев и сам начал всерьёз подумывать: а не пора ли вострить лыжи назад к югу, иначе заночевать ему сегодня придётся, в лучшем случае на Тихой, а дома, на Шумной, Нукер как-никак с самого утра сидит некормленный… – перед ним неожиданно открылась речная долинка.

Долинка – по своим размерам сугубый середнячок, но зато по её дну струился необычайно яркий – на синеватом снегу аж кирпично-оранжевого цвета – и абсолютно мутный поток. Причём помимо своего кричащего цвета этот поток не выглядел ни особенно быстрым, ни чрезмерно широким.

И тем не менее, три четверти часа Груздев тщетно и честно потратил на поиски в нём хотя бы намёка на брод… Но всякий раз уже в двух-трёх шагах от берега оранжевая из-за взвешенной в ней глины водичка уверенно достигала ему до середины бёдер, а чрезвычайно вязкий и неуклонно утолщающийся слой глинистого же донного ила грозил стащить с него сапоги… Как раз во время очередной такой безуспешной попытки из глубин памяти неожиданно выплыло где-то когда-то уже слышанное им название – Мутная или Мутный?

После чего Груздев с сознанием исполненного на сегодня служебного долга повернул лыжи вспять. К его приятному изумлению даже одинарная лыжня настолько облегчила ему ход, что он изловчился вернуться на Шумную – засветло!

На другой день, долёживая в утренней постели последние сладкие миги, Груздев уже строил планы реванша за вчерашнее: захватив с собой двух– трёхдневный запас провизии и Нукера, по хорошо накатанной лыжне в сжатые сроки выйти к Мутной и таки надыбать в ней брод, а уж там! Но едва выглянув из зимовья наружу, тут же про себя отметил: что в природе всё выглядело вроде бы так же, да не так! То есть погода на рассвете была ещё более мягкой, чуть задумчивой и ласково обнадёживающей, чем во все предшествующие дни; но уже в самом этом чрезмерном благорасположении таилась грядущая перемена, надо думать, не в лучшую сторону… Конечно, на исходе апреля пурги крайне редко бесчинствуют более одних суток. Но даже и при таком раскладе простая арифметика свидетельствовала: сегодняшний – пятый для них по счёту – день он, допустим, вновь весь пробегает в заречье, ну а шестой – пропургует, в лучшем случае вот здесь, на Шумной. Но и тогда за оставшийся в запасе седьмой – им с Нукером по забитой свежим снежком лыжне на Косу к контрольному сроку ни за что не успеть… А нынешний Груздев, между прочим, дорожил хрупким балансом достигнутого взаимопонимания с Хохлом.

Так что, предельно разгрузив свой рюкзак от консервов и круп, а взамен втарившись до упора жареной рыбой, Ростислав взял курс на юг.

За походные деньки его Нукер заметно подрос и окреп, поприбавил уверенности в себе и поднабрал первого жизненного опыта, но всё это его едва и не сгубило… Они уже миновали Пятую речку, когда Груздев сильно заинтересовавшись – дневным! – и наисвежайшим на подтаявшем снежку соболиным следом, даже полуприсел на одно колено рассмотреть его поподробней. Тем временем Нукер, привычно рысивший сзади, деловито облез по целине перекрывающего ему дорогу хозяина и, как ни в чём не бывало, продолжил путь к дому по старой лыжне. Груздев ещё порадовался этой напористой его деловитости и, проводив компаньона взором одобрения, совсем было вернулся к своему занятию, как вдруг самым краешком глаза зацепил в воздухе подозрительное движение, возвёл очи к небу и… – аж задохнулся от ужаса! Сам он присел в густоватом и низкорослом, то есть неплохо маскирующем его ольховнике, тогда как псишка чёрно-белой хорошо упитанной тушкой успел выбежать на открытую и просторную полянку, где на него – как на подходящую по размеру дичь! – нацелился белоплечий орлан. Груздев подскочил как на пружинах и, истошно вопя, что есть мочи рванул из кустов на опушку, отчаянно размахивая в воздухе блестящей алюминиевой лыжной палкой – на всякий случай! – прихваченной им в кордоне на Шумной. Тем временем орлан, характерно полусложив крылья, уже камнем падал на по-прежнему ничего не подозревающего щенка! Но при виде «вооружённого» и с криками несущегося к нему на сближение мужика изо всей силы – в торможении – замолотил по упругому воздуху своими могучими, враз расщеперившимися крылами…

По древнегреческим канонам у пропорционально сложенного человека полная длина разведённых в стороны рук соответствует его росту; так что Ростислав при своих метр восемьдесят два заметно недобирал в размахе до двух метров, тогда как полный разворот крыльев взрослого белоплечего орлана – два с половиной метра и более! И вся эта махина натужно выходила из пике в каких-нибудь десяти метрах у него над головой: зрелище для истого натуралиста-ценителя на всю жизнь запоминающееся и наисладчайшее!

Молодой орлан имеет однотонное буровато-серое оперение и до наступления у него половой зрелости – лишь на третий год жизни! – выглядит юношески скромно. Но зато по достижению брачного возраста и самцы и самки – а на Нукера нацелился зрелый экземпляр – украшают себя белоснежным хвостом и чисто белыми же прямоугольниками на передних сгибах обоих крыльев, отчего некоторые из лесников так и называли их – «белопогонниками». Опрятный и строгий, пёрышко к пёрышку, чёрно-коричневый основной наряд, не уступающие ему в строгости снежно-белые выпуски по плечам и снизу, но уж зато язычески яркие – цвета деревенского яичного желтка! – пальцы и не оперённые цевья ног с беловато-дымчатыми крючковатыми когтями и канареечно-жёлтый изогнутый клюв с благородным, цвета старой слоновой кости массивным надклювьем. При этом сам клюв был длиною если и не с лезвие охотничьего, то уж – совершенно точно! – порядочного столового ножа, а лапки вряд ли уступали по своим размерам кистям рук взрослого мужчины, в общем, замешкайся Груздев на секунду-другую, не погладить ему больше по мягкой шёрстке своего любимого Нукера никогда…

На распутье – в устьях Горячего ключа – путника одолели сомнения: по времени и силам он вполне мог ещё сегодня дойти и заночевать в кордоне на Косе. Да и с погодой на завтра всё было предельно ясно: за день в атмосфере разлилась, а теперь заметно подъела дали сильнейшая дымка; ровно половина предзакатного неба ещё оставалась чистой, но зато другая – со стороны океана – неспешно, но уверенно перекрывалась в вышине многослойными перистыми облаками. При такой динамике первых приступов непогоды можно было ожидать уже нынешней ночью. Но зато остаток вот этого денька был такой размягчающе весенний, такой нежный, тёплый да ласковый, что Груздеву (при всём его геолого-походном опыте!) очень трудно было до конца поверить в завтрашнюю пургу. К тому же он слишком много потел за последние два ходовых дня, и… – прельстительный образ деревянной ванны-сруба на Ключах без труда пересилил трезвый голос рассудка.

Само собой, он сильно пожалел об этом уже на следующее утро: небо над головой за одну только ночь посерело, взлохматилось и заметно приблизилось; да и ветер в печной трубе завывал на все лады – и это здесь, в надёжно прикрывающей кордон извивистой и глубоко врезанной ручьевой долине! Правда снег в воздухе ещё не порхал – это пурга давала им фору вплоть до самого океана. И вообще, им с Нукером крупно повезло в том смысле, что циклон разворачивался над полуостровом не прямо в лоб – с чистого востока, а заходил к заповедному побережью как бы по касательной – с зюйд-зюйд-оста. И как раз при таком направлении набирающего силу шторма океанский прибой набирал полную мощь и размах не вдруг, а как бы с некоторым замедлением…

В пурговой круговерти и нарастающем рёве штормового наката Груздев, раскатав сапоги, короткими осмотрительными перебежками продвигался по самой верхней кромке прибойки, изо всех сил удерживая обеими руками отчаянно парусящие лыжи. Жалобно поскуливающий Нукер, где верхом – по бастионам выброшенных льдин, а где и понизу – след в след за хозяином – первые пару километров ещё как-то ухитрялся держать дистанцию. Но вот передовой в подступающей череде подлинно штормовых валов, едва-едва не нахлестав Груздеву полные сапоги, подхватил-завертел щенка и… – чудом иссяк под самой ледовой стенкой. Ростислав успел выхватить отчаянно заверещавшего собачонка из откатной струи и – с запоздалым стыдом! – ощутил под ладонью сплошную оторочку из мелких сосулек по меховому обрамлению голенького щенячьего пузца… Остаток отчаянного путешествия Нукер, привычно завёрнутый в хозяйскую портянку, тугим и трепетным комочком живой плоти – но без единого звука! – провёл на дне походного рюкзака.

И тем приятнее было укрыться за ощутимо подрагивающими на бешеном ветру и всё-таки такими надёжными стенками кордона на Косе. И охватить оценивающим взором в его тамбуре порядочную поленницу из аккуратно распиленного и наколотого плавника – чувствовалась заботливая рука Пименовича! И обнаружить в подвешенном к потолочной балке – от грызунов – полотняном мешочке сухари, заварку, сахар, соль и сухие спички. А на пристенной полочке предусмотрительно оставленные им же самим при входе – банку сгущёнки и банку тушёнки. Согревшись едой и чаем, Груздев свил для обоих на просторных нарах из всех имеющихся на кордоне спальных мешков самое настоящее гнездо, умостил себе под бочок почти высохшего и мирно посапывающего Нукера и… – пропурговал в полное своё удовольствие до следующего утра.

Г л а в а Ш Е С Т А Я

Зато на следующее утро непогоды как не бывало. Ни облачка, ласковое солнышко, безмятежная синь океана и – как единственное напоминание – лишь подновлённый снежок до боли слепит глаза.

Груздев спозаранку вывесил над кордоном сигнальную тряпицу, и не прошло и получаса, как Пименович с ветерком доставил их на свой берег. Лишь обменявшись двумя-тремя фразами со старым лесником, Ростислав вдруг обнаружил: что не общался с себе подобными целую неделю – и за это время собственный язык во рту стал каким-то чужим, негибким… Впрочем, по первости особенно и разговаривать было не о чем: с новостями и последними известиями у Киселёвых как всегда было туговато – Перевоз жил своим обособленным, замкнутым мирком.

Зато первым из жупановцев, встреченным им прямо возле своего дома, оказался Хохол:

– Привет! Ну и как, всех медведей пересчитал? Только пока ты там по лесам рассекаешь, здесь у нас намечается такое…

– Здорово! И какое оно такое? – Груздев враз весь подобрался и насторожился; поскольку по жизни от сидящего ежеутренне на рации начальничка можно было ожидать что угодно – причём как со знаком минус, так и в плюсах. Но на этот раз вид у Хохла был совсем уж интригующий, а посему его зам счёл за благо приготовиться не к самому для себя лучшему…

Выдержав приличествующую случаю паузу, Хохол тем не менее саму новость выпалил несвойственной ему скороговоркой:

– Невеста к тебе приезжает, вот что! С ближайшим попутным бортом из города. В общем, с тебя причитается, так сказать, за приятное известие…

– Какая невеста? – Груздев слишком уже притерпелся за год к месячным срокам прохождения и доставки адресованных им ли, к нему ли писем. Так что в его восприятии вариант с Маринкой пробрасывался чисто автоматически. И задав этот, по сути своей неуместный вопрос, он на деле лихорадочно прокручивал у себя в голове: какая из двух его бывших пассий из той, доисторической, геолого-геохимической жизни вдруг надумала сюда нагрянуть, да ещё и в качестве «его невесты»?

– Ну, уж это тебе виднее… У тебя их что, много? – раскрылся наконец-то Хохол. Вне сомнения, приняв по радиотелефону такое вот сообщение, он своему холостому заму поневоле позавидовал; а тут ещё ко всему в довесок – совершенно искреннее груздевское «какая»?

Из дальнейшего разговора выяснилось: что к нему в Петропавловск неожиданно припорхала невеста. Когда? Да ещё позавчера вечером – как раз перед самым циклоном успела проскочить! За неимением свободных мест в гостиницах города временно остановилась на квартире у главного лесничего (человека семейного и делающего свою служебную ставку на Ростислава). Как её зовут? Ну, уж это ему, Груздеву, виднее… Откуда прилетела? Кажется, из Владика.

И без того за неделю соскучившись по своему домику, Груздев, в свете предстоящего визита, хлопотал по хозяйству едва ли не с вдохновением. Перво-наперво хорошенько протопил печь, на разогретом припечке завёл дрожжевые хлебы, прошёлся по всем трём комнатам с влажной уборкой.

Он самоутверждающе наводил чистоту и порядок и одновременно терялся в сомнениях и догадках. Да, его Маринка, действительно, училась во Владивостоке. Но зато все последующие его построения в её пользу не имели под собой никакой реальной почвы… Ну, во-первых, его последнее письмо вылетело из Жупанова с погранцовским вертолётом ровно неделю тому назад. Допустим, чья-то участливая рука в тот же день опустила его в голубой почтовый ящик Петропавловска-Камчатского. И оно же было извлечено ею из своего подъездного пусть на четвёртый, да нет, у ж е н а т р е т и й день с момента отправки – ненаучная фантастика! Следующая натяжка: двадцатиоднолетняя студентка Скормина Марина проживала на квартире у престарелой и очень дальней своей родственницы (всеми именуемой – бабулькой). При этом родители-сахалинцы откровенно балующие свою единственную дитятю и дорогими нарядами, и увесистыми продуктовыми посылками, именно по деньгам (и это было хорошо известно Груздеву!) держали её в большой строгости, если не в прямом утеснении. Бабулька же, со своей стороны, достойно, но так же очень скромно проживала на одну только вдовью пенсию – по потере кормильца. Подводим черту: практически не располагающая свободными деньгами, к тому же с весенней сессией на носу Маринка буквально на следующий же день с момента получения его письма садится в самолёт. Вдобавок ко всему ещё и исхитрившись (за одни только сутки!) выправить себе в милиции пропуск на въезд в погранзону закрытой Камчатской области. Всего этого п р о с т о н е м о г л о б ы т ь!

Оставалось прикинуть альтернативные варианты. Не будучи влюблённым по уши, Ростислав никаких опрометчивых обещаний другим женщинам, в том числе и состоящим с ним в очень близких отношениях, – не давал! Иными словами, ещё одной официальной невесты во всей его предшествующей жизни попросту не просматривалось. И за весь последний камчатский год он и письма-то свои слал исключительно на адрес геологической партии, то есть всему народу в целом. Отвечали ему, правда, по очереди (но опять же от имени и по поручению всего коллектива!) две геологини, разведёнка и незамужняя, и с обеими – чего греха таить! – у него в своё время было. В общем, получалось: что одна из них с бухты-барахты (во всяком случае ни словом, ни намёком не упредив о том самого Груздева), да к тому же ещё и угробив на пролёт от Москвы до Камчатки не менее полутора месячных окладов… Короче, по собственному почину и за свои добралась до полуострова, где заявилась прямиком в контору заповедника и для удобства и скорейшего достижения его, Груздева, назвалась евойной невестой (вот уж где народ оторвётся!). Что ж, и эта его версия на поверку выходила ничуть не меньше за уши притянутой, чем предыдущая…

И тем не менее, не иначе как в пику не сохранившей ему верности Маринке, он воочию представил себе сначала одну свою геологическую пассию и сразу же вслед за ней её предшественницу. Обе – высокие, фигуристые, по-спортивному ладные, одетые и подкрашенные так, как это во всём Советском Союзе умели – и могли это себе позволить – одни москвички. Он разглядывал их оценивающим мужским взором сначала – директора заповедника, затем главного лесничего и напоследок глазами Хохла, жизнеутверждающе почувствовав при этом: как его, груздевские, акции начинают явно играть на повышение!

Часть вторая

К А М Ч А Т С К А Я В Е С Н А

Г л а в а С Е Д Ь М А Я

На другой день вертолёт просто упал на Жупаново – с утра и внезапно. Груздев от самого рассвета держал ушки на макушке и бросился одеваться при первых же достоверных звуках… Но он только ещё лихорадочно натягивал сапоги на босу ногу, когда над вертолётной площадкой, расположенной в каких-нибудь ста пятидесяти метрах от его домика, натужно грохоча двигателями завис Ми-8. Одного намётанного взгляда на который было достаточно, чтобы определить: что, во-первых, он перегружен, а во-вторых, нацелен явно не на посёлок.

В самом деле, только для вида зацепившись посадочным шасси за снежный покров и даже не останавливая винтов, а лишь слегка сбросив с них обороты, экипаж уже отдраивал дверцу пассажирского салона. Из неё прямиком в снег сиганул невысокий и весь из себя основательный за счёт зимней меховой униформы борт-механик. Первым делом он расторопно принял из чьих-то рук ярко-жёлтый кожаный чемодан и аккуратно пристроил его у себя между ног. А вслед затем галантно попридержал под локоток, помогая ей слезать по трапику, длинноногую по-городскому одетую девушку с непокрытыми белокурыми волосами, враз заметавшимися под упругими воздушными струями. Маринка!

Не выпуская девушки из цепких рук, бортмеханик что-то строго прокричал было ринувшемуся к ним напролом Груздеву, но вертолётные лопасти со всё и вся перекрывающим визгом рубили воздух… Тогда, продолжая накрепко удерживать её одной левой, летун с помощью правой воспроизвёл три весьма красноречивых жеста: постучал кулаком по собственному темечку, указал перстом на винты и энергично чирканул ребром ладони себе по горлу.

После чего до Груздева дошло: что его, точнее, их обоих – а они были высокой парой – призывают остерегаться винтов. Он послушно пригнул голову и остаток дистанции проскочил на полусогнутых. Маринка глянула на него ошарашенно…