Но ещё во внутреннем дворике института ему повстречалась девушка – серая мышка по внешности, но зато, судя по всему, с самими заведением на «ты». Первое впечатление и на этот раз Груздева не обмануло: из завязавшегося разговора вскоре выяснилось, что она – выпускница этого года по отделению поэзии. Когда же Ростислав, со своей стороны, вкратце обрисовал собственные исходные данные, она, легонько вздохнув, только и заметила:

– Надо же, у вас есть профессия!

И он в едином миге прозрения вдруг углядел: что девушке этой явно за тридцать, и что она предельно одинока и хотя по-своему одарена – всё равно никаких преимуществ и тем паче гарантий пять лет пребывания в этих стенах ей не дают…

С новой знакомой он распрощался вполне по-дружески, а в само здание так и не вошёл. Возвратившись же на электричке в общагу для молодых специалистов на свой 46-й километр, сел и в один присест накатал три запросных письма в три давно уже интересующие его точки на карте России: в Баргузинский заповедник на Байкале, в Кроноцкий на Камчатке и на остров Врангеля – всюду предлагая свои услуги всем, кем ни возьмут, хоть бы и лесником.

Лежащий за семидесятой параллелью в Чукотском море остров Врангеля для него, не имеющего реального полярного опыта, был слишком крут. Груздев сам первый понимал это и на полное замалчивание своего запроса даже не обиделся. Зато с Байкала и Камчатки примерно в одни и те же сроки пришли два похожих ответа: мол, приезжайте – возьмём.

Ко времени написания запросных писем ещё не, но уже по получению ответов на них у Груздева состоялось предварительное знакомство с девушкой его мечты – уроженкой сахалинского города Холмска и студенткой Дальневосточного университета. И поскольку Сахалин с Приморьем были в большем географическом сродстве всё же с Камчатским полуостровом, нежели со славным озером-морем – то это и обусловило его окончательный выбор…

…Мерный и мирный ход груздевских мыслей был нарушен необходимостью форсировать очередную водную преграду. За сегодня ему предстояло преодолеть их с десяток. То есть сам Горячий ключ являлся как бы точкой отсчёта или нулём, а их конечная цель на сегодня – река Шумная – в общем ряду получалась десятой. На промежуточные же ключи и речки у здешних землеустроителей явно не хватило ни воображения, ни фантазии: и на карте с солдатской прямолинейностью значились – Первая речка, Вторая и так далее по возрастающей.

На этот раз река была особенно впечатляющей, и он понял, что дошагал до Пятой – как обычно, даже слегка проскочив сам кордон. Груздев обернулся назад и пошарил глазами по низбегающему к руслу реки склоновому березняку. Притулившуюся под сенью могучей берёзы, полузанесённую снегом хибарку выдавала лишь торчащая из сугроба крыши длинная железная труба – багряно-коричневая от окалины напополам с ржавчиной.

Кордон на Пятой речке Груздев инстинктивно недолюбливал, и будь у него времени побольше, а снега окрест не столь обильны, он бы предпочёл пополдничать у костерка. Но во входном тамбуре кордона, как и положено, во всю стенку была аккуратно выложена поленница из просушённых берёзовых чурок да целая куча берёзового же корья на растопку; и жестяная печурка на таком превосходном топливе раскалилась докрасна в считанные минуты.

      Дневной перекус состоял: из разогретой прямо на плите банки говяжьей тушёнки, а также банки сгущённого молока, полкраюхи хлеба и целого котелка крепко заваренного чая. Будь он в гордом одиночестве, Груздев бы обошёлся одною сгущёнкой – поскольку тушёнка ему обрыдла ещё со времён геологии, но растущий не по дням, а по часам Нукер требовал усиленного питания.

Пятую речку они весьма удачно перешли по надёжному ледовому мосту-перемычке между двумя быстроструйными полыньями. А вот на Шестой вышла небольшая накладка. По не до конца понятным для Груздева причинам вся эта вялотекущая речка – насколько хватало глаз! – оказалась свободной ото льда, а глубина между тем повсюду была такая, что разноцветная и крупная галька на дне сквозь чуть зеленоватую воду еле-еле проглядывала…

Так что, сбросив с себя рюкзак и лыжи и пристроив на обтаявшем бугорке возбуждённо поскуливающего Нукера, Груздев раскатал болотные сапоги и полез нащупывать брод. Причём с каждым удаляющим его от берега шагом призывные вопли за спиной усиливались; но человеку вскоре стало не до воспитанника – он как раз проходил главную русловую выемку на наивозможном пределе… То есть, переступая на самых цыпочках и изо всех сил подтягивая руками верхние голенища за специальные ушки, и только благодаря вот этой, до совершенства отработанной на утиных охотах «технологии», – Груздев исхитрился не набрать ни в один сапог и с явным уже облегчением шлёпал по мелководью у противоположного бережка… Но в этот самый миг призывный скулёж за спиной возрос до особенно громкого и отчаянного взвизга, и сразу же вслед за ним последовал… характернейший всплеск!

Ростислав обернулся на него так, аж шейные позвонки хрустанули: выставив над поверхностью неспешно текущих вод тоже всю уже мокрую головёнку и старательно отфыркиваясь, Нукер изо всех своих щенячьих силёнок грёб к нему…

Но зато на своём завершающем этапе их путешествие обошлось вовсе без приключений; и предзакатное солнце только ещё посыпало первой позолотой прибрежные снега, когда Груздев выкатился на край небольшого взгорка – над поймой реки Шумной.

Не столь протяжённая, как Семлячик, но ничуть не уступающая ему в полноводности река эта, тем не менее, не образовывала лимана, а напружиненной зетобразной излучиной впадала прямиком в океан. Поскольку на протяжении почти всего года о безопасном броде через Шумную на её предустьевом участке можно было только мечтать, то во времена туристического бума через неё навели капитальный канатно-подвесной мост. А при мосту, на этом берегу, всё ещё сохранялись кое-какие деревянные постройки от бывшего туристического приюта.

Сам же кордон на Шумной, на перелицовку которого заповедницкие без зазрения совести черпали от щедрот экс-туристских, располагался шагах в двухстах выше по течению. Подновлённая избушка вышла слегка аляповатой снаружи, но зато просторной и светлой изнутри. Да и местечко для неё подыскали изумительное: на небольшой продолговатой полянке в леске на приречной террасе. Причём лесок этот надёжно прикрывал кордон от лобовых океанских ветров и бурь, но вместе с тем ничуть не мешал ему стоять нараспашку – встречь завораживающему заповедному простору! Именно этот кордон полюбился Груздеву с первого взгляда.

Впрочем, как раз сейчас он в него не особенно и спешил… Ибо в нём боролись: страстное желание начать бросать спиннинг немедленно и… – приземлённое право выложившегося за день путника на постель и ужин. Рыболов в Груздеве, пожалуй бы, пересилил; но Нукер очень недвусмысленно дал понять своему бестолковому хозяину, что самое время – перекусить! И Ростиславу лишь оставалось утешать себя мыслью: что уж весь завтрашний день – без остатка! – он посвятит одной только рыбалке.

В отличие от охоты с рыбной ловлей у них всё обстояло предельно просто: всякий штатный сотрудник заповедника в любом заповедном водоёме мог ловить на спортивную снасть любую рыбу – для личных нужд. К тому же завтрашний лов имел и своеобразное природоохранное значение: в это время года по нерестовым рекам многотысячными косяками скатывалась в океан молодь благородных лососей – кеты и кижуча, которую на выходе поджидали хищники, в общем, те же лососи, только менее благородные – мальма (он же морской голец) и кунжа.

После такого перехода Ростислав уснул, едва коснувшись головой подушки, и спал беспробудно. Но верный своей охотничье-рыболовной закваске проснулся часа за два до рассвета и истово отлежал их, перебирая в уме все плюсы и минусы предстоящего ему священодейства.

Надо признать, что рыболовное снаряжение и навыки у него были – аховые… В принципе Груздев имел кое-какой личный опыт ловли щук на спиннинг, но только на более продвинутую безынерционную катушку. Тогда как на Камчатку (по настоятельному совету человека бывалого!) привёз с собой только инерционную. Последняя была крайне неприхотлива и очень надёжна в своей простоте, но вот только техникой её заброса Груздев не владел вовсе… Да ко всему в придачу по дороге – прямо в Хабаровском аэропорту – у него спёрли заводское удилище. Так что перед самым этим походом Ростислав на скорую руку сварганил себе нечто – из толстенного ивового прута, мягкой железной проволоки и обыкновенного медицинского лейкопластыря.

Единственный же плюс – это уникальность предоставленных в полное его распоряжение угодий. Ведь за последние лет несколько ранней весной в устьях Шумной не блеснил никто! Хотя сама река слыла рыбной.

Ловля на блесну требует полноценного дневного освещения, и тем не менее по здоровой походной привычке Груздев в полной боевой вывалился из зимовья с первыми лучами солнца. Река – куда ни брось оценивающий взор – всюду была супер! Но, начиная от кордона и до самого подвесного моста, он так и не сумел приступить: то течение несло излишне быстро; то приглянувшаяся заводь столь густо обросла по бережку ивняком, что удилищем не взмахнёшь; то чудом уцелевшая льдина, а лёд в низовьях Шумной прошёл весь, грозила резануть лесу своей зазубренной кромкой.

Но зато сразу ниже моста речное русло плавной, но напружиненной излучиной властно подворачивало к чистому югу. Течение на этом участке, как бы подкапливая силы перед финальным рывком в океан, несколько замедляло ход; а из непроглядно-тёмной глубины один за другим привсплывали и неспешно раскручивались небольшие водоворотики, распространяя по подёрнутой рябью поверхности текучих вод расширяющиеся и гладкие круги. Именно это местечко, властно поманившее его ещё с вечера, для ловли на спиннинг представлялось близ идеальным.

Груздев широко взмахнул своей самоделкой и по отлогой дуге наискосок вверх по течению пустил рыболовный снаряд, одновременно пытаясь притормозить большим пальцем бешено раскручивающийся барабан инерционки. Но в полной мере это ему не удалось: и из вышедшей из-под его контроля катушки эластично-упругим кружевом попёрла совершенно неприличного размера «борода», одно из колечек которой, захлестнувшись за ограничитель, бесцеремонно и резко оборвало полёт блесны на полдороге…

Отчаянно чертыхаясь, незадачливый рыболов бросился «бороду» распутывать; причём именно эту задачу ему многажды облегчало то обстоятельство, что лесу для блеснения он с умыслом выбрал гораздо толще, нежели это обычно советуют в рыболовных журналах. Когда снасть была распутана, он, резким рывком удилища оторвав блесну ото дна, начал подматывать; при этом буквально в двух метрах от берега по туго натянутой лесе что-то (или кто-то!) ощутимо ударило. Но Ростислав суеверно прикинулся: что «ровным счётом ничего не заметил».

При повторной попытке он сумел-таки избежать «бороды», но взамен, всецело увлёкшись процессом притормаживания, передержал само удилище: в результате – блесна плюхнулась на прибрежное мелководье метрах в двадцати ниже от него по течению. Опасаясь зацепа, Груздев сразу же начал лихорадочно подматывать. И тем не менее из зеленоватой глубины к посверкивающей полированным металлом блесне по поверхности воды устремился стреловидный бурунчик, а на высветленном дне мелководья явственно обозначился брусковатый силуэт крупной рыбины! Впрочем, при всём своём желании догнать бешено бегущую против течения приманку хищник так и не сумел…

И лишь на третий заброс Ростислав выполнил всё, что полагается. И приз не заставил себя долго ждать: после первых же метров подмотки последовала вполне классическая поклёвка, он резко подсёк, и основательная леса туго натянутой струной завжикала по поверхности текучих вод. Не взирая на то, что добыча была отнюдь не мелкой и отчаянно сопротивлялась, рыболов, уповая прежде всего на доморощенную надёжность снасти, довольно прямолинейно подвёл её к берегу и, приноровившись – одним рывком! – выбросил на прибрежный наст розово-брюхого и краснопёрого, в мелких форельных радужных крапинках по тёмно-зелёному фону морского красавца-гольца. На глазок вес рыбины заведомо превышал два кило – во всяком случае, сам Груздев доселе таких крупных мальмин не выуживал никогда!

Вот собственно так же, как она и началась, и прошла вся эта двухчасовая феноменальная рыбалка. Груздев метался по берегу, рычал, суетился, распускал «бороды», тут же их распутывал… И тем не менее почти каждый мало-мальски удачный заброс был премирован поклёвкой! В его улове заметно преобладали мальмины, которые впрочем – поскольку он ловил почти не сходя с одного места, – стали понемногу мельчать. Но изредка попадались и кунжи. Последние явно уступали морскому гольцу в пестроте и нарядности окраски (да и по вкусовым качествам тож), но зато заметно превосходили его размерами. Так что две из пяти позарившихся на его блесну кунж были в пределах трёх, а одна – на верные четыре килограмма.

Но ведь такие асы спиннингового лова, как Николай Пименович, в Семлячикском лимане вываживали и восьмикилограммовых кунжин, а случалось и поболе! И входящий во всё больший рыболовный раж Груздев тоже уже мечтал – о таких! Не исключено, что они здесь водились. Во всяком случае, в один из особо удачных забросов – прямо под тот берег в небольшой омуток – у него вдруг так «клюнуло», что едва-едва не вышибло из рук удилища, а на костяшках пальцев правой кисти от катушечных держачков остались две рваные, долго незаживающие ранки.

Ноющая боль в ссадинах стала для него первым шагом на пути к отрезвлению. Груздев вдруг окинул реальным взглядом весь участок берега, на котором ловил: здесь и там, выбивая в плотном снегу розовеющие от крови тазообразные углубления, бились в последней агонии или уже навсегда замерли тугими полукольцами – сильные, крупные и красивые рыбины… Иным из них даже удавалось доскакивать до воды и вновь обрести желанную свободу – для Груздева это уже давно было неважно. Важным было другое: «А куда ж я всё это рыбное изобилие девать буду?».

В школьные годы Ростя вместе с братишкой Ильёй буквально каждое лето проводили на Дону у дедушки. Где они втроём очень много рыбалили. При этом дед сумел привить внуку одну из главных охотничьих заповедей:

– Ни один рыбий хвост из твоего улова, Ростя, да будь то и распоследний бычок ростом с мизинец, не должон пропадать зряшно. Хоть на корм курицам, но возьми этого малька и покроши – иначе не видать тебе настоящей удачи, как собственных ушей!

Вспомнив дедову науку, он тут же прекратил лов, а ведь так хотелось напоследок – хоть ещё разок! – протянуть блесну под тем бережком. Но взамен принялся собирать и запихивать добычу в свой вместительный обалаковский рюкзак, насчитав при этом – двадцать восемь хвостов. Но, вдевшись в лямки своего заметно раздавшегося вширь заплечного мешка, так и не сумел оторваться с ним от земли… Впрочем, чисто геологический опыт по перетаскиванию каменных проб у Груздева имелся: и он, не снимая рюкзака с плеч, лёг на него спиной, перекатился вместе с ним на живот, с натугой привстал на четвереньки, а затем, быстро-быстро перебирая руками по прибрежному обрывчику – таки изловчился выпрямиться! Больно врезавшиеся в плечи рюкзачные лямки с каждым – глубоко проваливающимся в снег! – шагом угрожающе потрескивали… Благо от места лова до зимовья было две сотни шагов.

Весь остаток этого – уже по-северному продолжительного позднеапрельского денька – Груздев разбирался с уловом. Разумнее и быстрее всего было рыбу засолить. И к своей неописуемой радости он обнаружил под нарами добрые полкуля поваренной соли грубого помола, а также два эмалированных ведра под воду – третье, правда, оказалось худым…

Первое ведро Ростислав со знанием дела набил до отказа густо пересыпанными солью, отборными, серединными кусками от самых крупных мальмин. А из их голов и хвостов в полуведерной кастрюле заварганил тройной закладки уху – с добавлением лишь толики сушёного репчатого лука, горстки пшена да чёрного перца горошком. При этом наутро в поставленной дома на полу кастрюле он обнаружил вместо ухи бесподобное рыбное желе!

Второе ведро Груздев засаливал уже из полурыбин, нанеся тем самым существенный урон общему количеству гольцов в рюкзаке. Но оставались ещё кунжи. Их лобастые хрящеватые головы также угодили в уху. А вот из филейной вырезки лучше всего было бы накрутить котлет по рецепту тёти Паши, но о мясорубке в зимовье можно было только мечтать…

Так что для зачина Ростислав их просто начал на чугунной сковороде обжаривать, предварительно обваляв в манной крупе с солью. Но затем вдохновился и сымпровизировал рыбное филе в кляре – из муки, яичного порошка и сухого молока. При этом на вкус да и по внешнему виду кунжа более всего стала походить на отборную треску – её мясо оказалось столь же сочным, белым, упругим и также выгодно отличалось полным отсутствием доставучих мелких костей.

Дабы поддразнить собственный аппетит из самой крупной в улове мальмины Груздев затеял приготовить корейское хе: то есть ободрал с рыбины кожу, срезал отточенным охотничьим ножом с обеих сторон тушки повдоль позвоночника карминно-красные мясистые пластины, мелко изрубил их поперёк и, как есть сырой, залил крепким, но охлаждённым маринадом из уксуса, соли, сахара и красного жгучего перца. Через четыре часа экзотическое блюдо было готово к употреблению и, в самом деле, заметно разжигало аппетит.

И тем не менее, к закату поближе, когда собственный его желудок был набит до отказа, а вконец обожравшегося Нукера вообще пару раз стошнило… – переусердствоваший рыболов с плохо скрываемым раздражением вытряхнул прямо на пол из своего бездонного рюкзака всё ещё порядочную горку самых мелких гольцов. И поскольку все они уместились в дырявом ведре, счёл за благо прикопать их до утра в снегу. А осуществляя этот схорон, пожелал в сердцах:

– Чтоб вас всех до единого в темноте кто-нибудь сожрал!

К величайшему его изумлению это полушутливое пожелание кем-то к утру было исполнено буквально – в ведре не осталось ни плавничка, ни хвостика! Хотя он хорошо помнил: как долго и нудно выдалбливал в сумерках топором в льдистом снегу вместительную лунку прямо под стенкой кордона, после чего вставил в неё ведро, привалил сверху двумя увесистыми дровяными чурками и, закидав снегом, тщательно всё ногами притрамбовал.

Как обычно в апреле ночью был вполне приличный заморозок; так что утренний наст вес самого Ростислава без лыж то выдерживал вполне. И по этому признаку следователь Груздев сделал свой первый однозначный вывод: рыбу украл точно не медведь! Так как никаких свежих ночных следов вокруг зимовья не обнаружилось. Но по чисто весовому признаку в список подозреваемых из обычных обитателей заповедника попадали: и волк, и лисица, и рысь, и росомаха, и выдра, и, пожалуй, даже норка… Нет, чтобы вытаскать и перепрятать целое ведро неподатливой подмороженной рыбы норка всё-таки была маловата. Выдра – при таком речном изобилии! – также предпочла бы для себя свежачок. Да и рысь, даром что относится к семейству кошачьих, не такая уж большая охотница до рыбы, чтобы жрать или утаскивать её целыми вёдрами. Так что список реально подозреваемых сокращался до трёх: либо волк, либо лисица, либо росомаха. Сам Груздев бездоказательно склонялся к росомахе; просто потому, что в подобных случаях как раз на эту зверюгу огульно всю шкоду и валят…