Отзывы на книги автора «Владимир Сорокин»

С автором познакомилась впервые. Однозначного мнения высказать не могу. Книга состоит из отдельных историй, общей составляющей является только одно – Сахарный Кремль. Это сладость в виде Кремля, которую дети получают на Рождество, и которая удостоена особого внимания и почитания.
Действие происходит в 2028 году. К тому времени население вернулось к глубокодеревенскому говору, быту, но при этом имеют новые умные гаджиты. Истории все абсолютно разные. Многие привлекли внимание, а некоторые загнали в тупик. Я ждала финала, завершающей точки. Хотелось понять замысел всех историй, этого не произошло. Книга входит в цикл, и возможно, продолжение этих историй есть в следующих книгах, но если я вдруг через некоторое время решусь продолжить цикл, то мне придется возвращаться к этой книге или сильно напрягать мозг.

"Нормальная история" - сборник эссе, написанных Владимиром Сорокиным в 2010-е годы. Здесь есть воспоминания о детстве и юности, впечатления о странах (например, о мусоре в Японии, который не так-то просто выбросить), размышления о России, её литературоцентричности и наполненности гротеском. А еще воспоминания о писателях и художниках, связанных с русским андеграундом.
Название сборнику дала статья, которая рассказывает об истории создания одного из самых известных романов Сорокина - "Норме".
"Норму" я очень люблю, она прекрасна, восхитительна и гениальна. А Сорокин - один из лучших современных российских писателей.

С точки зрения классического повествования, конечно, трудно оценивать, поэтому вот вы все зря вообще сюда полезли свои двойки ставить.

Книга действительно хорошая – она не перед сном читать – она должна быть всегда с собой в кармане. Это и анекдоты, и итог русской тридцатилетней цивилизации. Мы например, на работе отлично погадали: загадывали страницу и строку по очереди, читали, выпивали, хохотали.

Думаю для этого Сорокин её и написал. Эта книга о нас, про нас и для нас. Просто нужно читать её под правильным углом.

Ибо

«Смерть – не пшёная каша.»

Потому что ничто не пшёная каша, кроме пшёной каши.

Сорокину браво.

Новый Сорокин это как старый Сорокин, только новый... но ощущения новизны от старого Сорокина как будто больше.
Старый сукин сын использует давно знакомые приёмы, а мы читаем его и читаем. Потому что он наш сукин сын,чего уж там.

И всё-таки из необычного: это очень лирический Сорокин, будто бы сам ностальгирующий по своим Настям и Маринам. А ещё от рассказов так и несёт насилием, будто оно прямо в синтаксисе, такого даже в "Сердцах четырёх" не упомню.

Отдельный поклончик за (возможно, привидевшиеся мне) оммажи "Улиссу" от начала до конца сборника.

Сорокин В. Моноклон (десять рассказов и пьеса). – М.: Астрель: АСТ, 2010.

Не стану растекаться мыслью по древу, а так-же серымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы, как тот Боян вещий, а попробую сразу ухватить моноклона за хобот (ну или что там у него...).

Строго говоря, "Моноклон" нельзя назвать новой книгой. Рассказы "Черная лошадь с белым глазом", "Тридцать первое", "Волны" и "Кухня" хорошо знакомы внимательному сорокинскому читателю. В целом же, тексты сборника напоминают прежнего Сорокина времён, ну, скажем, "Нормы". Это становится особенно заметно на фоне "Метели". Но в том, что новая книга напоминает "старого" Сорокина, лично я не нахожу ничего плохого. Ибо дым сорокинского "затухающего (по мнению отдельных критиков) творческого костра" мне по-прежнему сладок и приятен. Да, мне нравится ПИСАТЕЛЬ Сорокин! Учитывая массовую истерию защитников "нравственной чистоты" и "духовности" в современной русской литературе, моё заявление прозвучит, как вызов. Ну как же-с, порнограф-с и калоед-с. Кажется так изволят величать писателя мальчики и девочки (так называемый путинский комсомол) - те, что под чутким руководством старших товарищей водили гневные хороводы вокруг большого картонного унитаза. В этом смысле "Моноклон" - хороший раздражитель для "Наших","Ваших", или ещё каких-нибудь малограмотных засранцев и очередной повод использовать книгу в качестве туалетной бумаги, под тем самым предлогом, что Сорокин-де порнограф и место ему, сами знаете, где... Знаем, знаем - в ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Ну да ладно. Ближе к телу (в нашем случае - тексту), как говаривал Мопассан.

..И всё очень знакомо, и всё уже как-будто было: и манера письма, и развитие сюжета - в традиции Сорокина 90-00-х, когда в обыденный ход повествования, как чёртик из табакерки, врывался сюрреалистический вихрь, разрывая тело текста на клочки, из которых в дальнейшем "сшивалось" то самое "чудовище - Сорокинштейн", пугающее весьма впечатлительных читателей.В этом смысле ничего нового автор нам не продемонстрировал. Но у больших писателей (к коим я, безусловно, отношу Сорокина) существует некая мистическая притягательность текста, когда в сущности неважно, о чём они пишут. "Когда я читаю прозу, меня интересует не сюжет, не новелистика, а просто литература, писание". Это слова Иосифа Бродского, я бы в рифму не смог. Писание Сорокина напоминает мне энигматичную музыку. И вроде бы мелодия-то простенькая (ну да, раздаются иногда неприятные звуки, словно железом по стеклу), и нет в ней ничего такого... но торкает, чёрт побери! А это значит, что проза Сорокина созвучна сегодняшнему дню и мне, ныне живущему. Аминь!

Эта третья прочитанная книга из цикла "История будущего" и она показалась мне самой слабой. Если "День опричника" - цельная история, то "Сахарный Кремль" - мозаика из отдельных фрагментов, каждый из которых добавляет что-то важное в едином образе. "Теллурия" - тоже мозаика, но она написана позднее, и потому кажется более продуманной.
Время действия - все то же совсем недалекое будущее - 2028 год, можно сказать уже почти завтра. Эволюция-деградация общества продолжается. Одним - мерины и безграничная власть, другим - печное отопление в многоэтажках и объедки с барских столов. Великая стена - как главное строительство для каждого во времена, когда газ кончился. И все публично счастливы существующим положением дел. А вот стоит закрыть двери или остаться в компании единомышленников, как даже кровавая охота на наследников не кажется дикостью.
Историй много, столько же и рассказчиков: детей и взрослых, приближенных и простых смертных, жертв и истязателей. И в центре всего этого калейдоскопа - фигурка сахарного кремля, которая не может иметь ни малейшего изъяна. Ведь только она может противостоять западным ценностям, иностранным словам и вольнодумству.

Саше Снегиреву жилось нелегко. Его дружное семейство заживо сварилось в котле русской революции. После долгих мытарств мальчик осел в Петрограде, поступил на физмат и однажды напросился в экспедицию, отправлявшуюся на поиски Тунгусского метеорита. Сашу взяли в качестве талисмана, потому что он родился ровно в день падения в Сибири космического тела. По дороге талисман поехал кукухой, спалил экспедиционную зимовку, сбежал в болото и там со всей дури долбанулся грудиной о кусок небесного льда. После чего «заговорил сердцем» и вспомнил, что когда-то был одним из 23 000 лучей света, сотворивших Вселенную. В момент творения Земли демиурги облажались, планета оказалась живой, а сами они превратились в простейшие бактерии. Постепенно Братья Света эволюционировали, и теперь томятся в человеческих оболочках, а сердца их спят. Чтобы все исправить, нужно долбануть все 23 000 по грудине волшебным молотом с ледяным наконечником, привязанным к деревянной палке двумя ремнями из кожи дохлой собаки, потом взяться за руки и устроить апокалипсис. Тогда Земля, нарушающая своей проклятой витальностью мертвенную гармонию Вселенной, полетит в тартарары, а Братья Света снова станут лучами, собирающими свои небесные конструкторы из неживой материи.

Сорокин, что для него характерно, занимается умелым стилизаторством, растянутым на три тома. И, надо сказать, почву он сам для себя создает плодотворную. Сотня лет, несколько континентов и эпох, множество человеческих типажей, обладающих различным мировоззрением, социальным происхождением, умственным развитием. Сорокину удается поиграть за самые разные фигурки: царских промышленников и их изнеженных сыновей, нацистов и гонимых ими евреев, русских эмигрантов и кровавых гэбистов, мальчика-дауна и прототип Анатолия Чубайса, человекокрота и пацана из панельки, проститутку, присаженную на бутылку, и крестьянскую девчушку из деревни Колюбакино. До обращения все Братья Света говорят абсолютно непохожими, талантливо написанными голосами, а затем эти голоса сливаются в однообразный сектантский вой. В «Насте», тошнотворном студенческом воспоминании, Сорокин оживил буквальное прочтение фразеологизма, предугадав или породив волну абсурдных мемов про солнце, которое режет глаза. В «Трилогии» он выворачивает наизнанку всю совокупность устойчивых банальностей про сердце как главный орган, отвечающий за все позитивные человеческие проявления: любовь, доброту, привязанность, чувственность, etc. Разбуженные ледяным набалдашником сердца сами превращаются в лед, теряют способность сострадать. Братья Света с легкостью лупят наугад по хрупким человеческим телам и выбрасывают «пустые орехи» - те, которые не отозвались на удары.

Как любое учение, проповедуемое фанатиками, «ледяная вера» кажется опасно привлекательной. Ее адепты называют людей «мясными машинами» и с презрительным равнодушием наблюдают за их пустым существованием, единственная цель которого – счастье собственного тела. Описания рутинных человеческих жизней, сводимых к усталым перемещениям по чреву большого города, набиванию собственных чрев и наблюдению бессмысленных развлекательных действ, кажутся отвратительными. Сорокин проявляет себя хитрым психологом, играя на неприятии стихии толпы. Читая описания будней «мясных машин» невольно представляешь себя в метро в час пик, зажатой между дурно пахнущих особей со стеклянными глазами. Вот ты болтаешься на поручне между оборванным старикашкой и тучной теткой с не менее тучным клетчатым баулом, вдыхаешь одновременно запахи лука, нездорового желудка и дешевых духов, слушаешь (не дай б-г оказаться в этом аду без наушников, конечно) детский рев, отборный мат и подробности из жизни тупоголового отребья – и мысли о несостоятельности проекта «человек» и желанности конца света перестают казаться чудовищными. Быть может, гуманизм просто не работает на больших числах. Потому что, когда речь заходит о конкретной жизни, а не абстрактной слезинке ребенка, ты себя одергиваешь. Сорокин – гуманист, он позволяет тебе себя одернуть. Обычно в больших книгах очень трогательными выходят случайные встречи, узнавания, обретение потерянных родных и друзей. В «Ледяной трилогии» первый обращенный герой тоже трижды встречает важных для себя - в прошлой жизни – людей. Но прокачанное ледяное сердце остается безучастно. А вот обычное читательское не может не дрогнуть.

Тут понимаешь, что все это, по сути, про самый обыкновенный фашизм. Неслучайно очень много внимания уделяется остроумным сравнениям Советского Союза и гитлеровской Германии, неслучайно большая часть действия разворачивается в концлагерях, а затем – в их аналоге, созданном Братством - чистом, сытом, но не поменявшем своей сути. Неслучайно все избранные выглядят, как истинные арийцы, белокурые голубоглазые бестии. Да и вообще вся сорокинская фэнтезийная концепция, даром что абсолютно безумна, основана, как это сейчас модно, на реальных событиях. В тридцатых годах прошлого века Аненербе, ведавшее оккультно-идеологическим обоснованием Третьего рейха, подмяло под себя общество «Врил», иначе называемое Ложей Света. Члены «Врил» занимались гипнотизированием листиков, почек и зернышек, а также поиском энергии, которая сможет активировать магические способности арийской сверхрасы. А самое смешное, что официальной космологической теорией «Врила» была Доктрина вечного льда («Вель») – этакая альтернативная астрономия, разработанная гением от компрессоров Гансом Гёрбигером на основе снизошедшего на него озарения. История умалчивает, но не исключено, что перед «озарением» он тоже долбанулся грудиной о кусок льда. Сорокин же, явно пребывая в здравом уме и трезвой памяти, соорудил из осколков нацистской пропаганды свою увлекательную антиутопию о том, что человечество, несмотря на всю свою ограниченность и гедонистичность, все-таки богоугодно во всем разнообразии своей ограниченности и гедонистичности. Потому мне остается лишь смириться и выбирать между многочасовыми сидениями внутри железной машины в потоке таких же железных машин и кратковременными, но еще более раздражительными стояниями в толпе мясных машин, набитых в брюхо железной машины, развозящей мясных машин по стальным путям в подземелье. А конец света, черт побери, снова откладывается.

Саше Снегиреву жилось нелегко. Его дружное семейство заживо сварилось в котле русской революции. После долгих мытарств мальчик осел в Петрограде, поступил на физмат и однажды напросился в экспедицию, отправлявшуюся на поиски Тунгусского метеорита. Сашу взяли в качестве талисмана, потому что он родился ровно в день падения в Сибири космического тела. По дороге талисман поехал кукухой, спалил экспедиционную зимовку, сбежал в болото и там со всей дури долбанулся грудиной о кусок небесного льда. После чего «заговорил сердцем» и вспомнил, что когда-то был одним из 23 000 лучей света, сотворивших Вселенную. В момент творения Земли демиурги облажались, планета оказалась живой, а сами они превратились в простейшие бактерии. Постепенно Братья Света эволюционировали, и теперь томятся в человеческих оболочках, а сердца их спят. Чтобы все исправить, нужно долбануть все 23 000 по грудине волшебным молотом с ледяным наконечником, привязанным к деревянной палке двумя ремнями из кожи дохлой собаки, потом взяться за руки и устроить апокалипсис. Тогда Земля, нарушающая своей проклятой витальностью мертвенную гармонию Вселенной, полетит в тартарары, а Братья Света снова станут лучами, собирающими свои небесные конструкторы из неживой материи.

Сорокин, что для него характерно, занимается умелым стилизаторством, растянутым на три тома. И, надо сказать, почву он сам для себя создает плодотворную. Сотня лет, несколько континентов и эпох, множество человеческих типажей, обладающих различным мировоззрением, социальным происхождением, умственным развитием. Сорокину удается поиграть за самые разные фигурки: царских промышленников и их изнеженных сыновей, нацистов и гонимых ими евреев, русских эмигрантов и кровавых гэбистов, мальчика-дауна и прототип Анатолия Чубайса, человекокрота и пацана из панельки, проститутку, присаженную на бутылку, и крестьянскую девчушку из деревни Колюбакино. До обращения все Братья Света говорят абсолютно непохожими, талантливо написанными голосами, а затем эти голоса сливаются в однообразный сектантский вой. В «Насте», тошнотворном студенческом воспоминании, Сорокин оживил буквальное прочтение фразеологизма, предугадав или породив волну абсурдных мемов про солнце, которое режет глаза. В «Трилогии» он выворачивает наизнанку всю совокупность устойчивых банальностей про сердце как главный орган, отвечающий за все позитивные человеческие проявления: любовь, доброту, привязанность, чувственность, etc. Разбуженные ледяным набалдашником сердца сами превращаются в лед, теряют способность сострадать. Братья Света с легкостью лупят наугад по хрупким человеческим телам и выбрасывают «пустые орехи» - те, которые не отозвались на удары.

Как любое учение, проповедуемое фанатиками, «ледяная вера» кажется опасно привлекательной. Ее адепты называют людей «мясными машинами» и с презрительным равнодушием наблюдают за их пустым существованием, единственная цель которого – счастье собственного тела. Описания рутинных человеческих жизней, сводимых к усталым перемещениям по чреву большого города, набиванию собственных чрев и наблюдению бессмысленных развлекательных действ, кажутся отвратительными. Сорокин проявляет себя хитрым психологом, играя на неприятии стихии толпы. Читая описания будней «мясных машин» невольно представляешь себя в метро в час пик, зажатой между дурно пахнущих особей со стеклянными глазами. Вот ты болтаешься на поручне между оборванным старикашкой и тучной теткой с не менее тучным клетчатым баулом, вдыхаешь одновременно запахи лука, нездорового желудка и дешевых духов, слушаешь (не дай б-г оказаться в этом аду без наушников, конечно) детский рев, отборный мат и подробности из жизни тупоголового отребья – и мысли о несостоятельности проекта «человек» и желанности конца света перестают казаться чудовищными. Быть может, гуманизм просто не работает на больших числах. Потому что, когда речь заходит о конкретной жизни, а не абстрактной слезинке ребенка, ты себя одергиваешь. Сорокин – гуманист, он позволяет тебе себя одернуть. Обычно в больших книгах очень трогательными выходят случайные встречи, узнавания, обретение потерянных родных и друзей. В «Ледяной трилогии» первый обращенный герой тоже трижды встречает важных для себя - в прошлой жизни – людей. Но прокачанное ледяное сердце остается безучастно. А вот обычное читательское не может не дрогнуть.

Тут понимаешь, что все это, по сути, про самый обыкновенный фашизм. Неслучайно очень много внимания уделяется остроумным сравнениям Советского Союза и гитлеровской Германии, неслучайно большая часть действия разворачивается в концлагерях, а затем – в их аналоге, созданном Братством - чистом, сытом, но не поменявшем своей сути. Неслучайно все избранные выглядят, как истинные арийцы, белокурые голубоглазые бестии. Да и вообще вся сорокинская фэнтезийная концепция, даром что абсолютно безумна, основана, как это сейчас модно, на реальных событиях. В тридцатых годах прошлого века Аненербе, ведавшее оккультно-идеологическим обоснованием Третьего рейха, подмяло под себя общество «Врил», иначе называемое Ложей Света. Члены «Врил» занимались гипнотизированием листиков, почек и зернышек, а также поиском энергии, которая сможет активировать магические способности арийской сверхрасы. А самое смешное, что официальной космологической теорией «Врила» была Доктрина вечного льда («Вель») – этакая альтернативная астрономия, разработанная гением от компрессоров Гансом Гёрбигером на основе снизошедшего на него озарения. История умалчивает, но не исключено, что перед «озарением» он тоже долбанулся грудиной о кусок льда. Сорокин же, явно пребывая в здравом уме и трезвой памяти, соорудил из осколков нацистской пропаганды свою увлекательную антиутопию о том, что человечество, несмотря на всю свою ограниченность и гедонистичность, все-таки богоугодно во всем разнообразии своей ограниченности и гедонистичности. Потому мне остается лишь смириться и выбирать между многочасовыми сидениями внутри железной машины в потоке таких же железных машин и кратковременными, но еще более раздражительными стояниями в толпе мясных машин, набитых в брюхо железной машины, развозящей мясных машин по стальным путям в подземелье. А конец света, черт побери, снова откладывается.