Отзывы на книги автора «Владимир Сорокин»

Все таки Сорокин моя вечная любовь.

Никто бы кроме него не смог заинтересовать судьбой тридцатилетней женщины, вниманием ее сексуальным опытам и многочисленным гомо- влюбленнастям.
Ее настоящее довольно уныло, непрерывное вращение в диссидентских кругах и раздражение советской действительностью.
Она преподает в ДК, из-за небольшой травмы, по вине которой собственная музыкальная карьера не сложилась.
Все меняется со знакомством с секретарем парткома. Первый удачный сексуальный опыт с мужчиной и резкое решение поменять жизнь.
Марина устраивается рабочей на завод, постепенно становясь "своей", обезличивается и находит простое счастье.

В мире российского кина, есть три ступени режиссеров:
1. Нужные. Например: Н.Михалков, А.Учитель и так далее. Их миссия создавать фильмы про Родину, патриотизм и так далее. Ну нужны они Отечеству, без них тоже нельзя. Они не для кассы работают, у них принцип быть первыми!
2. Богемные, артхаусные, со своим миром, зачастую непонятным обычному зрителю. Например: Р. Литвинова, А.Звягинцев и так далее. Их любят и понимают такие же как они сами, люди с высоким IQ и смотрящие на мир через призму высокого искусства. Зачастую это не кассовые фильмы, а фестивальные, им статуэтки важнее. А еще им важнее быть на виду в этом их высоком обществе.
3. Простые, приземленные, для народа. Роман Каримов (к/ф - "Гуляй Вася"), Жора Крыжовников (к/ф "Самый лучший день"), Анна Меликян (к/ф -"Невеста по обмену") и так далее. Последняя тенденция всегда в плюсе, и по кассе и по всем другим параметрам.

На мой взгляд, в литературе тоже самое и это сугубо личное мнение. Сорокин относится к второй тенденции писателей-богемному. У него есть свои любители, которые читают его с самого начала его литературного пути. Которым близка тема сравнения постсоветской эпохи с реальностью. Есть коллеги по цеху (богемному) которые видят в нем ВЕЛИКОГО ПРЕВЕЛИКОГО, хоть и "похихикивают завистливо" тихонечко за его спиной) Возможно он и есть такой - Великий, но, я не понимаю его прозу, честно. Конечно, и даже очень согласна с его изящным преподнесением смыслов в его контекстах, правду говорит как никак, хоть и параллельную. Но! От его интимных подробностей иногда даже наушники не выдерживают)

Тут как говорится на вкус и цвет товарищи)

Маленький мальчик нашел пулемет.
Больше в деревне никто не живет.

На фоне очередного витка скандала с запретом "Наследия", недоумеваю. что такого крамольного нашли в этом романе охранители скреп, чего не находили в прежнем Сорокине, где вы были сорок лет, господа, просто не читали? Сегодняшний Владимир Георгиевич куда спокойней и сдержанней себя молодого, красноречивое тому подтверждение "Роман". Всякий новый Сорокин давно в числе моего must read, но за раннего не взялась бы без внешних мотиваторов, хотя бы потому, что имею представление об уровне его экстремальности, а "жидкая мать",, сорокин-стайл антитеза "пеплу Клааса", до сих пор плещется в районе диафрагмы. И никакие стилистические красоты, не компенсируют мне вывертов его Музы. На сей раз мотиватором стал вопрос о романе от любимого чтеца Игоря Князева,; дополнительным фактором - аудиокнига в исполнении Михаила Горевого, тоже любимого; и где-то смутно, чувство, что уже наталкивалась недавно на упоминание сорокинского "Романа". Решено, беру - это вступление к тому, что писалась книга в 85-89 годах.

Конец позапрошлого века, тридцатилетний Роман сходит с поезда где-то в Средней полосе России, здесь рядом имение его дяди и тетушки. Они заменили рано осиротевшему Роме родителей, но в последние три года, занятый адвокатской карьерой в столице, в Крутой Яр он не приезжал. Сейчас, оставив юриспруденцию и намеренный сделаться вольным художником, приехал сюда. Отчасти ощутить тепло родного очага, частью "на натуру", а также в чаянии возобновить роман трехлетней давности с соседкой Зоей. Связь оборвалась с его отъездом. Родственники встречают его радушно, имение снаружи выглядит лучше, чем оказывается внутри, Зоя нашла ему замену, жених обещает увезти ее за границу. Но Роман патриот России, с мучительной нежностью размышляющий о своей любви к ней, об особенной стати и особом пути, о крестьянах, которые вот вроде свои люди, а по-настоящему своим он им никогда не станет, и о прочей интеллигентской лабуде в духе Клима Самгина. Хотя стилистически роман скорее не горьковский, а гончаровско-тургеневский. Такое, с пейзажами, с яркими описаниями помещичьего быта и крестьянского труда a-lа "в самом разгаре страда деревенская" Некрасова.

Сорокин блистательный стилист, и у него все эти пасхальные бдения, неспешные трапезы, рыбалка, застольные беседы с тяжеловесным остроумием, сенокос, записки охотника - замечательно вкусны, пока не становятся приторными до тошноты. На Пасху в церкви герой впервые встречает приемную дочь лесничего Таню, еще не зная, что полюбит ее, но пораженный необычайным благочестием девушки. А отправившись по грибы, натыкается на волка, задравшего лосенка, омерзительность волчьей трапезы оскорбляет его эстетическое чувство, он вступает со зверем в единоборство, убивает его. но и сам изрядно покусан. Находит его и приносит к себе домой именно лесничий, Таня ухаживает, они влюбляются друг в друга, он говорит о своих чувствах отцу девушки, тот сначала отказывает, но пораженный героизмом Романа на деревенском пожаре, дает согласие, сразу за помолвкой следует пышная свадьба, и ты уже думаешь: ну когда же начнется привычный сорокинский трешак? Он начинается на последних семнадцати процентах текста (букмейтовский проигрыватель позволяет отслеживать соотношение прослушанного и оставшегося).

Возможностей интерпретации много, от постмодернистского тезиса о смерти романа и деконструкции русской классики, к которой и я склоняюсь: зато у нас есть наша Духовность. Ну как, что такое? Маяться несовершенствами этого мира, доходить до глубин отчаяния, а потом взять топор, да и отправиться убивать.. До гипотезы о бешенстве от волчьих укусов, не вступающей у автора предположения в противоречие с им же скрупулезно подсчитанными "предметами", какими тот осквернил алтарь: 40 от крестьянских дворов и 9 от помещичьих - сакральные числа. А может быть Сорокин просто хотел доказать всем, что умеет "в Тургенева". но желает делать свое.

Думаю, истина где-то посередине, но Владимир Сорокин дьявольски талантлив, и "дьявольски" здесь не только определение.

Прочитал роман (хотя он по размеру тянет на крупную повесть, чем на роман), почитал отзывы, и как-то даже удивился. Неужели люди ничего не знают о литературных играх, ничего не слышали о концептуализме, вообще не понимают разницу между миром сакрального и миром профанного, между миром литературной игры и реальным миром? Неужели есть люди, которые обвиняют Л.Н.Толстого в том, что он поубивал десятки тысяч людей на полях Отечественной войны, и Ф.М.Достоевского за смерть старушки и ее беременной родственницы? Неужели навык чтения текста "через буквы" настолько безвозвратно потерян, что кроме как считать написанное, дальше читатель не идет?
Что мы имеем с сухом остатке, если старательно избавиться от привнесенных "концептуалистских" частей?
4-е человека, олицетворяющих разные состояния: молодость, зрелость, старость и женщина пытаются провести эксперимент. И не надо жаловаться, что автор отказался от расстановки всего по полочкам - вы сами часто думаете "Вот, я сейчас пойду на работу, меня встретит Иванов (краткая биографическая справка), Петров (тоже справка), и я буду перекладывать бумаги с левой стороны стола на правую"? Я тоже так не думаю. Вместе с автором мы как-бы подсматриваем в другой мир.
Еще Вадим Руднев предложил такую аналогию для книг Сорокина - Буратино смотрит на холст, приближается чтоб получше его посмотреть, протыкает его длинным носом, и видит за ним совершенно другой мир. Так и здесь - на первый взгляд все более-менее ясно, но по мере приближения тонкая ткань реальность прорывается, и мы видим что же происходит в другом, кардинально отличном от настоящего, мире.
Главной задачей Сорокина, творческой задачей, всегда была деконструкция текста - разложение текста изнутри. Либо через смысловой инструментарий, либо через стилистический (а иногда и вместе). Идея, которая вошла в зенит вместе с романом Голубое Сало. И, надо сказать, деконструирует реальность Сорокин 90-х годов превосходно. Навык этот он к 00-м начал терять - видимо поэтому его стандартный стиль ушел в небытие.
Что мы видим в данном романе? Кровь, кишки, кал, педофилию? Нет, конечно. Вернее и это видим тоже, но это то, чем покажется современному человеку при взгляде на другой мир (например, ад) если вдруг он случайно найдет окно в него, и посмотрит. Наверняка то, что он там увидит - зрелище мягко-говоря неприятное. Но означает ли это, что это зрелище ради зрелища, что ад только декорации для смотрящего на него? Отдельные религиозные учителя сойдутся на этом мнении - но нет, я считаю, что даже в аду есть своя логика, которую надо рассмотреть. Как ни странно, текст выстроен достаточно логично, и именно к логике текста каких-то вопросов не возникает. И лишь как штукатурка на него нанесено то, от чего отплевалась половина рецензентов. Но вот что там внутри, за штукатуркой, за холстом? Только ли слова "начальство заставило говна поесть" в этом другом мире воспринимаются буквально, а не фигурально? Только ли то, что говорится и подразумевается в нашем мире только вербально - в этом, ином мире, происходит на самом деле? И способ ли сделать кубики из сердец четырех является точкой выхода из этого мира, точкой через которую можно покинуть это советское пространство? Покинуть для всех. "Счастье для всех, даром. и пусть никто не уйдет обиженным".
За оболочкой концептуализма и через очень хороший литературный язык этого не видно - но мы знаем - показанный другой мир не есть самоцель, а есть повод для того чтоб разобраться - не в другом мире так в нас самих.
***
И за что минус - Сорокин во всех своих произведениях применяет одинаковый прием. И здесь он его применил. Как я понимаю, других приемов у него нет. За это минус.

Вынесенная в заглавие "Нормальная история"сама по себе может кое-что сказать человеку, знакомому с творчеством Сорокина. В смысле? Что есть еще порох в пороховницах; каким ты был, таким остался и Jeszcze Polska nie zginęła - кто читал "Норму", поймет, а остальным так с-ходу не объяснишь, Мне случилось прочесть ее первым нумером у Владимира Георгиевича и плеваться лет пятнадцать за тем. На реплики умных людей о том, что автор замечательный стилист, отвечая: "Ни-ког-да!" Пока не уговорили прочесть "Теллурию", а Сорокин был принят с той же безоговорочностью, с какой прежде отвергался. После перечитала все у него и теперь стараюсь не пропускать. когда что новое появляется.

Ждала фильма "Сорок н Трип", его премьеру обещали в прошлый четверг, скорее всего в культурных столицах кино и показали, но у нас нет. Зато очень кстати пришелся сборник эссе в формате аудиокниги, исполненной Иваном Литвиновым, которого давно и нежно люблю. Как было устоять. Удовольствие получила. Ну, столько, сколько потенциальной возможности его получения в книгу было изначально заложено. Не слишком много.

Тут дело в том, что эссеистика часто воспринимается в двух ипостасях: как юмористический жанр, своего рода аналог стенд-апа для умных или в качестве возможности для писателя, уже многого достигшего, поболтать на отвлеченные темы, не заморачиваясь сюжетом и чем там еще нужно быть любезным народу. Сорокинские эссе второго типа. Много воспоминаний, достаточно рассуждений о том-о сем, словно бы выросших из случайно брошенного на какой-то предмет взгляда: "О, вода, а вот напишу-ка я о воде" (а не взять ли нам, господа по хлысту, постегать прохожих на мосту).

Когда за дело берется мастер, плохо не может быть по определению, когда два мастера (озвучивает Литвинов, не забыли?) - можно брать, не сумлеваясь. Но мне довелось много чего, слаще морковки, пробовать. А в мире, где существует "Обыкновенный читатель" Вирджинии Вулф, прочая эссеистика невольно будет сравниваться, ничего странного. что тексты не дотягивающие до заданной планки глубиной мысли и совершенством исполнения, будут отбраковываться.

Так-то да, приятный сборник и достойная альтернатива походу в кино.

Едва ли не лучший сорокинский сборник рассказов. Великая и страшная симфония еды; гротескный мир, сочащийся едой и поглощающий сам себя. Ни один из рассказов не похож на остальные, и все они раскрывают сущность "едения" с какого-то нового ракурса. Конечно, Сорокин во многом верен себе по части эпатажа, и к "Пиру" зачастую напрашивается очевидное "во время чумы", но все же эту тему мы предпочтем оставить Камю-нибудь другому. Процесс еды сам по себе весьма физиологичен, а физиология равновероятно может быть и приятной, и болезненной. Впрочем, есть еще третий, нейтральный путь, который здесь тоже можно найти.
Наиболее близкий эквивалент - это фильм "Повар, вор, его жена, ее любовник" Гринуэя. Впрочем, Питера Гринуэя я вообще считаю идейно очень родственным Сорокину художником: та же максимальная незашоренность восприятия и готовность к любым перевертышам, уклон в сторону шокинга и жестокостей, сочетаемый с грандиозной сложностью формы и картинной отточенностью каждого кадра или фразы.
В целом я бы особо выделил рассказы "Ю" и "Сахарное воскресенье". В неистовых кулинарных фантазиях первого есть что-то неуловимо притягательное, в то время как второй является маленьким шедевром текстостроения с содержанием, значительным образом определяемым формой. А вот ультрабрутальной и распиаренной "Настей" я особо не впечатлился.

Болит сердце. Отдается тупой болью в грудину. Тяжело глубоко дышать. Снова и снова болит. Говорят, если чувствуешь боль, значит, ощущаешь себя живым. Ползет лента кардиограммы, ровные ритмические движения, вверх-вниз. Все замечательно, пороков нет, заболеваний нет, на экране аппарата УЗИ тоже красивая правильная картинка, говорят врачи. Чистая психосоматика, говорят врачи. Нужно быть спокойным, говорят врачи. Нужно радоваться жизни, говорят врачи. Будет правильное настроение, будет и физическое здоровье, говорят врачи. Сердце сделано из мяса, говорят все кому ни лень. Мясо оно такое уязвимое, говорит патологоанатом. Мясо плохо выдерживает удары ледяным молотом, говорит судмедэксперт. Распнут тебя на древе, ударят пару раз, и все – нет больше соматики, и психо тоже нет. Может, и выживешь, попробуешь разобраться или отомстить, отправишься искать могущественных блондинов с безумием в глазах. Недобитого молотом добьют пулей, туда мясной машине и дорога, говорят адепты света. Они ищут тех, у кого сердце говорит на языке света, до остальных им нет дела, клубящееся мясо, расходный материал. Неважно, что мясо может испытывать боль, говорят они. Боль – это хаос, в хаосе нет света, говорят они. Мясо, замороженное во льду, больше не болит, говорят они. Еще лучше абсолютное несуществование, говорят они. Священный лед, будящий сердца, пишет Сорокин. Какой еще лед? Пошел бы ты, автор, куда подальше со своим льдом, говорю я.

Люди обожают метафоры. Особенно общие, общепринятые и избитые (не молотом), о которых однажды договорились, и теперь все их используют направо и налево. Придумали когда-то связывать целый комплекс чувств (эфемерных и не очень) с сердцем, и все, хоть бисером льда перед ними рассыпься, никто не скажет любимому человеку: та моя часть нейрогуморальной системы, что отвечает за эмоциональное и сексуальное влечение к тебе, любит тебя, нет, все почему-то вспоминают сердце, и ведь не докажешь, что это просто мышца, качающая кровь. Оно понятно, сердце – короче, да и люди в основном не дураки, понимают, где метафора, а где мышца. Даже кончающие собой из-за несчастной любви ныне уже не в сердце стреляют, а в голову, так надежнее. И если кто-то захочет всерьез связать что-то чувственное, а то и мистическое, с куском мяса за ребрами, его вряд ли поймут. Разве что это будет какой-нибудь очередной постмодернист, у которого фиг поймешь, где он всерьез, а где издевается. Вот, Сорокин – всерьез или нет? Ушел в эзотерику в фантастическом ключе или издевается и над эзотерикой, и над фантастикой? Еще и загадочный тунгусский лед приплел. Очередной лед с аномальной структурой (помним про лед-девять). Оригинальнее ничего придумать не получилось? Семьсот страниц про ледяные молотки читать? Пошел бы ты куда подальше, автор, вместе со своими двадцатью тремя тысячами лучей.

Я спокоен. Я очень спокоен. Я читаю трилогию и наслаждаюсь стилем, стилями, сменой стилей. Я принимаю общепризнанные метафоры. Я готов верить, что и мое сердце может быть к кому-то там не равнодушно. Я беру на веру слова, что в сердце бывает заноза. Что сердце может вырываться терпкой весной. Что вообще между людьми бывают возвышенные чувства. Я принимаю, что автор может заставить сердца шептать, а людей плакать и мочиться в штаны. Я принимаю, что мир жесток, там ежедневно бесследно пропадают люди. Там происходят криминальные разборки. Там проститутку сажают на бутылку. Там обколовшиеся студенты трахаются в ванной, не приходя в сознание. Там странная секта голубоглазых блондинов тратит 77 лет, чтобы устроить коллективное самоубийство 23000 человек. Там собаки умирают, в конце концов. Это мир книги Сорокина или наш реальный мир? Пожалуй, реальный. Вот только что-то лишнее: ботва про божественные лучи света или ботва про возможность вечных высоких чувств и отношений между людьми? Сложный вопрос. А еще какой-то странный лед. Пошел бы ты куда подальше, автор, со своим льдом, без тебя тошно.

Совершенно неважно, чем заполнять клубящуюся пустоту дней. Можно коллекционировать фантики, можно добиваться звания скандально известного писателя Всея Руси, можно стремиться к власти над телами и душами человеческими. Можно пилить лед и гнать его в Европу за валюту. Можно схватиться за идею об арийской расе и убить 5 миллионов евреев. Можно создать транснациональную корпорацию по отбору «правильных» блондинов. Можно попирать неправильных сапогами, убивать их без жалости, быть готовыми уничтожить весь этот мир ради идеи-фикс. Все равно все пройдет, все вернется к пустоте, которая не терпит природы. Даже круг света, однажды вспыхнув, погаснет навсегда. А мы останемся на планете Земля продолжать клубиться. Если ты, автор, об этом, да пошел бы ты куда подальше, товарищ Сорокин, со своей Ледяной трилогией.

Нет, даже не так. Я принципиально не использую открыто матерную лексику, и сейчас не буду. Но оставлю возможность читателю рецензии самому ее додумать (или интеллигентно заменить эвфемизмами при желании). Я напишу звездочки – символы, от которых расходятся в разные стороны лучи. Целых 23 раза в знак уважения перед авторской задумкой.
Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор.

Уф, полегчало.

С творчеством Сорокина я знакомлюсь впервые и могу сказать, что этот опыт вполне себе не плохой. Не скажу, что это подойдёт всем, но жизнь «Очередь» очень хорошо освещает. Мне никогда не приходилось наблюдать это явление, но дедушка говорит, что примерно так оно всё и было. Очередь представлена как своеобразный организм и олицетворение человеческой сущности.

Читать было действительно забавно. Каждый, кто стоит в этой очереди, даже примерно не представляет, зачем и с какой целью он стоит, и нужно ли ему это вообще. Стоят женщины с детьми, семейные парочки, молодые студенты, пожилые. А вдруг что-то хорошее дают и это нужно? Да даже если и не нужно, то всё равно куда-нибудь можно будет пристроить. Здесь расстаются и создают семьи, своего рода свидание вслепую или клуб по интересам. Все тут шутят, обсуждают последние сплетни, решают кроссворды, готовятся к экзаменам, а так же выпивают. Очередь то уменьшается, то снова растёт, занимая улицы и дворы и, кажется, что финала у неё не будет. Всем это не нравится, но зато дома есть что обсудить, да-да то самое стояние в очереди.

Очень интересно, не приукрашено, хорошо показывает атмосферу прошлого. Поэтому если вы хотите поностальгировать, или просто узнать об этом явлении, советую прочитать.

Отчёт о первой ежегодной встрече санкт-петербургского литературного клуба «Найди лесоруба»,
проходившей в июле месяце на о. Капри, регион Кампания
Участники встречи: 951033, leykka

Сначала о главном: завтраки у участников встречи начинались в 06-45, что, учитывая запаздывание С-Пб по отношению к Капри на два часа, было вполне литературоугодно. 951033 завтракал обильно, плотно и с имперским размахом (шведский стол и не такое позволяет): омлет, изредка приправленный шкворчащим беконом либо сосисочками; пара ломтиков душистой фокаччи с тонкими покорными сырами; свежевыжатый грейпфрутовый сок (951033 несколько повернулся на грейпфрутовом соке, подчас выпивая, зачастую залпом, по два – два с половиной литра оживляющей жидкости в день (сделайте поправку на царящую в июле на Капри температуру воздуха), за что заработал приходящую изжогу, которую умело гасил послеобеденным йогуртом)…мы отвлеклись; пара нежнейших круассанов с мармеладом; две чашки капучино с сахаром и как финальный аккорд несколько ломтиков арбуза/дыни, либо консервированные персики.

Leykka обходился миской шокохлопьев с молоком и стаканом воды.

После завтрака составлялся план литературного дня: во сколько пойти купаться; чем и где обедать (неизменное одобрение участников встречи вызывали бутерброды с тунцом, креветками и сыром филадельфия с ближайшего mercato) и куда поехать искать диски (дело в том, что 951033 одновременно входил ещё и в аудиоклуб «В дым под водой» и периодически бегал к ним в соседний номер за штопором).

Параллельно в карманном молескине-путеводителе отмечались интересные точки острова, в основном места проживания - виллы, отели, пансионы, развалины различных знаменитых особ: Тиберия, Горького, Ленина, Годара, Карла Дифенбаха, Нормана Дугласа. Виллы были закрыты для публичного просмотра и спрятаны за заборами, которые приходилось всякий раз самоотверженно преодолевать. Чуткая охрана, если таковая находилась, поначалу настораживалась, но, увидав значки лит. клуба «Найди лесоруба» (эмблемой клуба является схематичное изображение человека, летящего на телепортационном ломе; логотип позаимствован у Норильской Ассоциации Телепортации с её молчаливого согласия), всякий раз расступалась, пропуская гостей бродить по комнатам или по развалинам оных. Тиберий как обычно пялился на совокупляющихся отроков и мановениями бровей отправлял всех неугодных вниз с пятисотметрового утёса, на котором был выстроен его особняк – Villa Jovis. Горький и Ленин постоянно бегали друг к другу в гости и плотоядно смеялись, неизменно обыгрывая в шахматы Богданова. Годар миловался с Бриджит Бардо и запечатлевал её в купальнике на красном диване. Дифенбах в обнимку с Дугласом разгуливал в сумерках под кронами лимонов и рассуждал о вечной жизни.

Под конец встречи участники отважились добраться до маяка, сие предприятие окончательно вымотало измученного грейпфрутовым соком 951033, и он, споткнувшись, упал лицом в маяк, где с успехом выбил себе передний зуб. Но свято место пусто не бывает: в результате удара от основания маяка откололся маленький камешек, который 951033 намеревается вставить себе вместо зуба. Фотографию камешка я привожу в конце своего сегодняшнего отчёта, чтобы вы даже не могли допустить и тени сомнения в том, что всё вышеизложенное – чистая правда

Болит сердце. Отдается тупой болью в грудину. Тяжело глубоко дышать. Снова и снова болит. Говорят, если чувствуешь боль, значит, ощущаешь себя живым. Ползет лента кардиограммы, ровные ритмические движения, вверх-вниз. Все замечательно, пороков нет, заболеваний нет, на экране аппарата УЗИ тоже красивая правильная картинка, говорят врачи. Чистая психосоматика, говорят врачи. Нужно быть спокойным, говорят врачи. Нужно радоваться жизни, говорят врачи. Будет правильное настроение, будет и физическое здоровье, говорят врачи. Сердце сделано из мяса, говорят все кому ни лень. Мясо оно такое уязвимое, говорит патологоанатом. Мясо плохо выдерживает удары ледяным молотом, говорит судмедэксперт. Распнут тебя на древе, ударят пару раз, и все – нет больше соматики, и психо тоже нет. Может, и выживешь, попробуешь разобраться или отомстить, отправишься искать могущественных блондинов с безумием в глазах. Недобитого молотом добьют пулей, туда мясной машине и дорога, говорят адепты света. Они ищут тех, у кого сердце говорит на языке света, до остальных им нет дела, клубящееся мясо, расходный материал. Неважно, что мясо может испытывать боль, говорят они. Боль – это хаос, в хаосе нет света, говорят они. Мясо, замороженное во льду, больше не болит, говорят они. Еще лучше абсолютное несуществование, говорят они. Священный лед, будящий сердца, пишет Сорокин. Какой еще лед? Пошел бы ты, автор, куда подальше со своим льдом, говорю я.

Люди обожают метафоры. Особенно общие, общепринятые и избитые (не молотом), о которых однажды договорились, и теперь все их используют направо и налево. Придумали когда-то связывать целый комплекс чувств (эфемерных и не очень) с сердцем, и все, хоть бисером льда перед ними рассыпься, никто не скажет любимому человеку: та моя часть нейрогуморальной системы, что отвечает за эмоциональное и сексуальное влечение к тебе, любит тебя, нет, все почему-то вспоминают сердце, и ведь не докажешь, что это просто мышца, качающая кровь. Оно понятно, сердце – короче, да и люди в основном не дураки, понимают, где метафора, а где мышца. Даже кончающие собой из-за несчастной любви ныне уже не в сердце стреляют, а в голову, так надежнее. И если кто-то захочет всерьез связать что-то чувственное, а то и мистическое, с куском мяса за ребрами, его вряд ли поймут. Разве что это будет какой-нибудь очередной постмодернист, у которого фиг поймешь, где он всерьез, а где издевается. Вот, Сорокин – всерьез или нет? Ушел в эзотерику в фантастическом ключе или издевается и над эзотерикой, и над фантастикой? Еще и загадочный тунгусский лед приплел. Очередной лед с аномальной структурой (помним про лед-девять). Оригинальнее ничего придумать не получилось? Семьсот страниц про ледяные молотки читать? Пошел бы ты куда подальше, автор, вместе со своими двадцатью тремя тысячами лучей.

Я спокоен. Я очень спокоен. Я читаю трилогию и наслаждаюсь стилем, стилями, сменой стилей. Я принимаю общепризнанные метафоры. Я готов верить, что и мое сердце может быть к кому-то там не равнодушно. Я беру на веру слова, что в сердце бывает заноза. Что сердце может вырываться терпкой весной. Что вообще между людьми бывают возвышенные чувства. Я принимаю, что автор может заставить сердца шептать, а людей плакать и мочиться в штаны. Я принимаю, что мир жесток, там ежедневно бесследно пропадают люди. Там происходят криминальные разборки. Там проститутку сажают на бутылку. Там обколовшиеся студенты трахаются в ванной, не приходя в сознание. Там странная секта голубоглазых блондинов тратит 77 лет, чтобы устроить коллективное самоубийство 23000 человек. Там собаки умирают, в конце концов. Это мир книги Сорокина или наш реальный мир? Пожалуй, реальный. Вот только что-то лишнее: ботва про божественные лучи света или ботва про возможность вечных высоких чувств и отношений между людьми? Сложный вопрос. А еще какой-то странный лед. Пошел бы ты куда подальше, автор, со своим льдом, без тебя тошно.

Совершенно неважно, чем заполнять клубящуюся пустоту дней. Можно коллекционировать фантики, можно добиваться звания скандально известного писателя Всея Руси, можно стремиться к власти над телами и душами человеческими. Можно пилить лед и гнать его в Европу за валюту. Можно схватиться за идею об арийской расе и убить 5 миллионов евреев. Можно создать транснациональную корпорацию по отбору «правильных» блондинов. Можно попирать неправильных сапогами, убивать их без жалости, быть готовыми уничтожить весь этот мир ради идеи-фикс. Все равно все пройдет, все вернется к пустоте, которая не терпит природы. Даже круг света, однажды вспыхнув, погаснет навсегда. А мы останемся на планете Земля продолжать клубиться. Если ты, автор, об этом, да пошел бы ты куда подальше, товарищ Сорокин, со своей Ледяной трилогией.

Нет, даже не так. Я принципиально не использую открыто матерную лексику, и сейчас не буду. Но оставлю возможность читателю рецензии самому ее додумать (или интеллигентно заменить эвфемизмами при желании). Я напишу звездочки – символы, от которых расходятся в разные стороны лучи. Целых 23 раза в знак уважения перед авторской задумкой.
Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор. Иди ** ***, автор.

Уф, полегчало.