«В охапку осень соберу…»

 
В охапку осень соберу,
В костёр отправлю злую нечисть.
И через сутки поутру
Я у зимы в гостях отмечусь.
 
 
В объятья бросится мороз,
И упадёт мороз на шапку,
И я расчувствуюсь до слёз
И первый снег сгребу в охапку.
 

«Не верится в близкую зиму…»

 
Не верится в близкую зиму,
В большие её холода.
Пока что проносятся мимо
Во Внуково все поезда.
 
 
А значит, летят самолёты,
И манит азартно тепло,
И есть на земле ещё кто-то,
Кому в этот час повезло.
 

«Перевернёт октябрь страницу…»

 
Перевернёт октябрь страницу
Настенного календаря.
Я не могу с тобой проститься
И каяться не стану зря,
 
 
Что неминуема разлука,
Что без тебя тотчас умру.
Но ты не знаешь, что за мука
Стоять и дрогнуть на ветру.
 
 
Стоять, тоску сейчас глотая,
И чувств не выдавать своих.
А ты, как птица золотая,
Кому-то машешь в этот миг.
 

Предзимье

 
Расшиты золотом подлески,
И запах прели всё острей.
Рябин кровавые подвески
Ещё не манят снегирей.
 
 
Но вот когда мороз ударит,
Примчатся снегири сюда.
Рябины горький сок подарят
Голодным снегирям тогда.
 
 
А нынче ягоды рябины
Летят в пожухлую листву,
И электрички, выгнув спины,
Бегут по рельсам на Москву.
 
 
И, может быть, среди дороги
Накроет крыши снег густой,
И осень кончится в итоге,
Зима примчится на постой.
 

«Сколько брошенных собак…»

 
Сколько брошенных собак
И таких же диких кошек.
Их с улыбкой на губах
Кто-нибудь кормил из ложек.
 
 
Каждый шаг предупреждал
И по лаю, вздоху, писку
В их столовую бежал
Молоком наполнить миску.
 
 
И не чаял в них души.
А душа держалась верой.
Но отъелись малыши
До немыслимых размеров.
 
 
Стали чаще раздражать,
Стали донимать всё чаще.
Вот и стали обживать
Дачные сады и чащи.
 
 
Вот такая тут судьба —
Шаг лишь от любви до брани.
У позорного столба
Кто-нибудь за них предстанет.
 

Идут снега

 
Снега идут скупее и скупее,
Не торопясь, как в юности, кружить.
И я боюсь, а вдруг да не успею
Как надо жизнь короткую прожить.
 
 
Снега идут, меня не задевая,
Снежинки тают, не найдя земли.
И влажных глаз от них не отрывая,
Грущу о тех, что от меня ушли.
 
 
Снега идут своею чередою,
Пугает плачем близкая пурга,
Одна беда приходит за другою,
Идут и не кончаются снега.
 

К тебе

 
Не бойся, ветер, я тебя не трону,
Не стану уговаривать уйти.
Иду и вижу, чёрная ворона
Пытается дорогу перейти.
 
 
Как чёрный кот… Вразвалочку шагает.
Ей нипочём спешащий человек.
Она стихи, безумная, слагает,
Впечатывая когти в первый снег.
 
 
Леплю снежок, чтобы спугнуть ворону,
Которая забылась на снегу.
Я молодой, и я такой влюблённый,
И никого обидеть не могу.
 
 
Глядит ворона, кто идёт навстречу,
Кто ей стихи мешает сочинять?
Эх, знала бы, какой сегодня вечер!
Но ей меня, безумной, не понять.
 
 
Спешу к тебе, и ветер тише, тише.
Какой же белый выпал первый снег!
Иду к тебе, сквозь встречный ветер слышу,
Как бубенцы, заливистый твой смех.
 

Перо

 
Казалось бы, гусиное перо,
Но сколько лет творит оно добро.
 
 
Нет, не добро, историю творит,
И всё, что было раньше, говорит.
 
 
Цветут цветы в Лицее, как вчера,
И так благоухают вечера!
 
 
Встают полки на бой из-под пера,
И падают на землю юнкера.
 
 
И плачет кровью хрупкое перо,
Всю жизнь свою творящее добро.
 
 
И невдомёк гусиному перу,
Что я в пример его себе беру.
 
 
И, может быть, в трудах из-под пера
Кому-то вздох послышится с утра.
 

Скворец

 
Дождусь усталого скворца,
Прожившего и эту зиму.
Но сам останусь без отца,
Что жутко и непоправимо.
 
 
С кем поделюсь своей бедой,
Кому теперь открою душу?
Скворец, охрипший, молодой,
Меня не станет даже слушать.
 
 
Скворцу сейчас не до меня,
Он ждёт, когда родятся дети,
А мой отец, моя броня,
Скворечник ладил на рассвете.
 

Дача

Сергею Луконину

 
Сосны седые стонут
Ночью над головой,
Но охраняют кроны
Сон беспокойный твой.
 
 
И у крыльца не тает
Белый душистый снег.
Белок лишь не хватает,
Как и тепла, на всех.
 
 
Высохнут в красках кисти,
Вызреет полотно.
Глянешь, проснувшись, в высь ты,
Оно или не оно?
 
 
На полотне запляшут
Ласковые глаза.
Разве бывает краше
Зимняя бирюза!
 
 
Утро раскроет двери —
Холст, а на нём звезда.
Господи! Я не верю,
Что ты со мной всегда.
 

Шаржи

Памяти поэта и художника

Виктора Гончарова

 
Он меня не знает даже,
Только встретились – и вот
Набросал в блокноте шаржи,
Где перо моё поёт.
 
 
Ну грустит, не это важно,
Важен ракурс, важен свет,
Важно, что листок бумажный
Превращается в портрет.
 

Дуэль

 
А кто-то делает карьеру,
А кто-то свято чтит закон,
А этот вот кричит: «К барьеру!» —
И ставит жизнь свою на кон.
 
 
Ну ставь её, пока не поздно!
Чего над фактом размышлять?
Чего ты ждёшь и смотришь грозно,
Ведь страшно будет опоздать.
 
 
Давай безумствуй, но во благо!
Во имя чести и семьи.
Перо вот это и бумага
Сотрут сомнения твои.
 
 
…Соперник бьёт, а пуля – мимо
Летит, не задевая грудь.
Как всё-таки необходимо
Всей грудью вовремя вздохнуть.
 

Абакан^[1]

 
Абакан – река степная,
Не вода, медвежья кровь.
Тут явилась неземная
Сумасшедшая любовь.
 
 
Я в глазах её бездонных
Утопал, всплывая вновь,
Открывая, что бездомной
Может быть одна любовь.
 
 
Как она тепла хотела,
Оглушённая тоской,
И со мною в ад летела,
А не в рай, искать покой.
 
 
Чувства, вспыхнув с прежней силой,
Обжигали душу вновь,
И несла нас, и сносила
Абакан – медвежья кровь.
 

Бабочка

 
Холодно и темно,
Тускло мерцает лампочка.
Бабочка бьётся в окно,
Бабочка.
 
 
А на дворе апрель,
А над кроватью рамочка.
Стынет твоя постель…
Мамочка!
 
 
Скажете, ерунда,
Спит в это время бабочка.
Только вот не всегда…
Мамочка!
 

Бабье лето в Москве

 
Вновь сентябрь рассыпает монету,
Заставляя звенеть синеву,
И мгновения бабьего лета
Наполняют дыханьем Москву.
 
 
Чьи-то мысли над городом кружат,
Как вода из криницы, чисты,
И с опаской по глянцевым лужам
Разноцветные скачут зонты.
 
 
Я люблю это время шальное,
Время встреч и последних разлук,
Когда бисерный дождик – стеною
И сердец обезумевших стук.
 
 
Подбежишь к остановке трамвайной,
Мокрый зонтик в руках теребя,
И какой-нибудь голос случайный
Оглянуться заставит тебя.
 
 
Заслонивший собою полсвета,
Мне серебряный дождь не грозит,
Словно лодка по бабьему лету,
Запоздалый трамвайчик скользит.
 

«…А ты ушла, а я уехал…»

 
…А ты ушла, а я уехал,
И нам не встретиться уже,
И будет долго-долго эхо
Устало вскрикивать в душе.
 
 
Одно-единственное слово
Услышать было не дано,
Но в зоосаде Могилёва
Теперь поселится оно.
 
 
Ты будешь там, где дышат травы,
Щебечут птицы в вышине.
Собор Святого Станислава
И тот не вспомнит обо мне.
 
 
У Кафедрального собора
Стоит весенняя вода,
И мы увидимся не скоро,
А может, даже никогда.
 

«Ах ты, старость, глупая, слепая…»

 
Ах ты, старость, глупая, слепая!
Постареть на свете не хитро!
Вот уже и место уступают
Женщины роскошные в метро.
 
 
Вот уже и юноши в бейсболках
Привстают при виде старика.
Ах ты, юность! Ах ты, балаболка!
Как же ты сегодня далека!
 
 
Поднимает в небо эскалатор,
У него мальчишеская прыть,
Но и я, стальной, как экскаватор,
Я ещё умею землю рыть.
 

Перед грозой

 
Заматерели берёзы,
Соком исходят всю ночь,
Но собираются грозы
Ливнями землю толочь.
 
 
Душно на улице, душно,
Запах весенних цветов,
И засыпают послушно
Листья на ветках кустов.
 
 
Даже собаки не лают,
Нет до прохожего дел.
Годы летят, пролетают.
Вот и свои проглядел.
 

Баба Груня

 
Баба Груня, встань до света,
Загляни в моё окно,
Вспомним, сколько песен спето
Под твоё веретено.
 
 
Тихий голос, светлый локон,
Пальцы, клеящие нить…
Ты ушла в своё далёко —
И тебя не возвратить.
 
 
Из-за леса, из-за моря,
Из-за вросших в небо гор…
Только ворон на заборе
От прохожих прячет взор.
 
 
Никого он не боится!
Кто же тронет старика?!
Что ж ты взгляд отводишь, птица,
Что глядишь издалека?
 

Апрель

 
Свежие запахи прели
Листьев, покинувших снег,
Самый счастливый в апреле
Птиц возвратившихся смех.
 
 
Сетунь за дачей щебечет,
Гул самолётных турбин.
И понимаешь, что вечен
Мир недоступных глубин.
 

В Переделкино

Александру Николаеву

 
Собака не отходит от стола,
Она сжилась с домашней обстановкой.
И я ей объясняю с расстановкой,
Чтоб не мешала, что у нас дела.
 
 
А ей плевать на все мои дела.
И для неё не может быть секретов.
Через беседы множества поэтов
И через руки их она прошла.
 
 
Она сидит и слушает рассказ
Хозяина седого, ветерана.
И лишь вздыхает и моргает странно,
Поглядывая пристально на нас.
 
 
Неужто знает, что он говорит?
Не может быть, что сердцем понимает!
Сидит она и глаз не поднимает,
Не понимая, что со мной творит.
 
 
Спасибо, пёс, за чувственность твою,
За то, что ты друзей умеешь слушать.
Я по молчанью преданную душу,
Отзывчивую душу узнаю.
 

«Не помнится, какой была весна…»

 
Не помнится, какой была весна,
Когда не стало матери в апреле,
Но точно помню, дико ветры пели,
И лаяла собака у окна.
 
 
И для меня не наступил покой,
И перестали петь на свете птицы…
Так далеко служил я от столицы,
Где было до небес подать рукой.
 
 
Я там и растворялся в синеву,
Врастал в тайгу, в заоблачные сопки.
Никто меня не гладил по головке,
Не отправлял в далёкую Москву.
 
 
А дома снова пели соловьи,
И речка разливалась по лиману.
А я живой хотел увидеть маму,
Чтоб заключить в объятия свои.