На мне был наряд Роми времен её съёмок в Париже в фильме «Бассейн» с Ален Делоном. Звездой же она стала в Германии и Австрии, снявшись в целой серии картин про Сисси, австрийскую принцессу. Ты помнишь, Берти, меня в самых обычных брюках и блузоне, поэтому во мне не видели Роми, да и немногие о ней знают. Лицо хорошее, вернее хорошенькое, глаза добрые, располагают к доверию, таких очень много. Худенькая, миниатюрная, ещё добавляют – точёная фигурка. Часто улыбается, улыбчивая, смешливая. Похожа на подростка, с короткой стрижкой. Что-то в ней мальчишеское, ну вроде пацана или пацанки, если бы не одно но: когда была влюблена, в ней проявлялась женщина, слабая, беззащитная, нежная, проявлялась невесомость, сродни наслаждения, им упивалась. Безрассудство или лёгкое помешательство. Любовь как болезнь? Ну нет. Как безмерная радость, праздник каждый день. Знаешь, Берти, пишу тебе в Инстаграмм пост о Роми, но, поверишь, это обо мне. Я такая же, есть внешнее сходство и внутреннее, чувствую с ней близость. Не сомневаясь в моей искренности, не верил, что тебя может полюбить такая девушка. Я увидела мужчину в твоём грубоватом лице, не очень складной фигуре. Почему-то сердце вещало: ты тот, кто больше других нуждается во мне, и я решила, подарю ему любовь, от радости захотелось броситься к тебе, обнять и целовать, но не решалась, боясь, что примут за сумасбродку. Как художник по костюму, представляла свою любовь как продолжение необыкновенного платья, чудесной ткани, струящейся невесомыми ажурными складками. Прозрачное, в цветах, и дополнить ароматом изысканных духов, шлейфом следующих за мной. В этом наряде не блистать, любить, только объятия и поцелуи. Моё тело – продолжение образа, подчёркнутое одеждой. Почувствую себя леди утончённой и недоступной. Кажется, мои мысли так же тщательно уложены в сознании, как прекрасная причёска. Мой образ обязывает лишь улыбаться аристократической полуулыбкой. На руках атласные белые перчатки из французских романов 17-го века. Неужели я так состарилась, или романтический эпизод из жизни придворных всем женщинам хочется пережить хотя бы во сне. Ну что вы, право, господа, в 21-м веке, вновь самые дорогие и престижные балы: римский, венский, петербургский – вновь предел мечтаний романтических натур. Там принято быть одетым соответственно эпохе Наполеона. Роскошь во всём, хотя бы видимая и только на время бала. Костюм можно взять напрокат, как и кавалера во фраке. А потом ты, как Золушка, вновь вернёшься в реальный мир, где будешь утешаться грёзами, читая романы о любви или смотря фильмы на эту тему. Берти, в тот вечер ты был так убедителен, реален, когда мы встретились взглядами, мы ясно увидели, что нашли друг друга. Когда ты положил мне руку на плечо, я чуть не расплакалась. Я поймала твой взгляд и кивок головой, приглашающий к танцу. Мы пошли навстречу друг другу. Звучало танго, мой любимый танец. Ты не умел танцевать и не имел представления о танго, чувственная музыка заставляла сближаться, сливаться в объятиях. Танго любви, каждое движение, сердцебиение, испуг что-то потерять, узнать неизведанное. Всё кружилось в моей голове вместе с огнями зала, увлекая в многообещающие приключения.

Ты знаешь, Берти, если бы встретила тебя на улице, не постеснялась бы подойти, я не страдаю стеснительностью, возраст не тот, переросла это чувство, что бы я сказала тебе, что-то спросила: время или как пройти. Попыталась бы как-то дать понять, что заинтересована, а может, загипнотизировать.

Берти, танго – самый близкий танец, в нём, как ни в каком другом, чувствуешь партнёра и, главное, взгляд и глаза, двое стремительно сближаются. Ещё запах, что неожиданно выдаёт человека: приятный, отталкивающий, влекущий или оставляющий равнодушным, принимаешь его или нет. Запах дыхания, тела, мужской силы, резковатый, грубоватый, но такой притягательный, завораживающий страстью, будоражащий воображение. В этом танце самыми яркими были ритмы плоти. Каждый из нас чувствовал желание, непреодолимое и захватывающее сознание. На тебе был неплохо скроенный костюм из импортной ткани, такие шьют в Академгородке, там было лучшее ателье, хороший мастер, знала его лично. Но было заметно, что ты не так щепетилен в одежде, и в отношении к ней проскальзывало пренебрежение, ты словно бы её не замечал тогда, в декабре. И тем не менее ты был элегантен, высокий, в пальто, тёмный драп, не ошибусь, тоже импортный, хорошо на тебе сидел.

Что за женщина следит за тобой? Потом выяснилось, что мама. В то Рождество первой нашей встречи, знакомства, я простыла, заболела. Вначале бронхит, потом воспаление лёгких. Ты пришёл ко мне в больницу, притом что очень занят, писал какую-то научную работу. Узнала об этом, когда стал навещать меня дома, долго была на больничном. Родители тебя приняли, не подозревая, что схватила простуду, когда как сумасшедшие после выпитого мотались по ночному Новосибирску. Помнишь салют, так ярко, разноцветно освещал небо, мне казалось – нашу встречу, нашу любовь. Оказалось, мой отец знаком с твоим, сошлись на каком-то педагогическом семинаре. Только разница была в том, что один технарь, а другой гуманитарий. Мой папулька преподавал литературу, а мамулька что-то строчила всю жизнь в жалкой местной газетёнке – «Новосибирской правде». В общем, никаких амбиций, поэтому никогда не была лидером, любила куклы, шила им платья, стала швеёй, хотя числюсь художником по костюму в Новосибирском театре оперы и балета, а вернее – латаю дырки раритетов, шедевры изрядно износились, подновляю их. Правда, в одном проекте мне доверили участвовать, главный художник дал возможность проявиться в спектакле «Драгоценности». Получилось неплохо, не случайно пригласила тебя в первую очередь на него. За семь лет первая самостоятельная работа, мне не обидно, лечу в театр. Всё в нём кажется сказочным, хотя за кулисами и в пошивочном цехе такая проза, но сами люди, сама атмосфера мне по душе, семейная, спокойная, несмотря на мелкие дрязги и человеческие слабости. У тебя-то на работе в основном крысы, ты говорил, ручные. Они так привыкли к твоим рукам, что через прозрачный пластик, что отгораживал их от внешнего мира, чувствовали тебя на расстоянии. Ночью, когда ты работал с ними, когда лаборатория чаще всего была свободна, ты разговаривал с ними, придумав каждой своё имя. Кофе уже не помогал, казалось, что он действует не бодряще, а как снотворное. Глаза закрывались, на несколько минут ложился на стулья на заранее припасённое одеяло и подушку.

Сколько бессонных ночей провела одна, пока ты был то с мухами, то с крысами. Берти, я так хочу спеть для тебя что-то такое, чтобы смог почувствовать, как моё сердце бьётся в тревоге за тебя. Почему мне жалко тебя? Никогда не говорила тебе об этом, знаю, что можешь принять за оскорбление. Жалости в отношении себя не мог допустить даже в мыслях. Ты пребывал во мнении, что ты стоик. Мой стойкий оловянный солдатик. Сказочный персонаж, нравился с детства, когда читала сказки Андерсена. Восхищалась его выдержкой, выправкой и преданностью своей возлюбленной маленькой балерине. Мне кажется, ты не читал сказок в детстве, сразу стал изучать биологию и химию. В общем, сразу родился с семью пядями во лбу, вундеркинд. Может, так тебя звала мама. Одна душа на двоих, как в романах. Берти, ты можешь в это поверить, или я выдумала и выдаю за правду. Берти, ты звал меня своей Куколкой, как Делон свою Роми.

«У тебя кукольное личико, такие мелкие черты лица, в отличие от меня. Когда-то я сказал маме, что с такой внешностью, как у меня, можно быть только фриком, потому не очень-то был расположен к общению, особенно с девушкой.

– А что, мама, фриком интересно, – настаивал, – только ещё не подобрал персонаж, а может и не надо, я и есть самый образ.

Мама уверяла меня, что комплексую. Если бы это было так, отвечал я, то не стал бы над собой подшучивать».

Вспоминаю рассказ твой мамы, как ты, увидев своего деда на старых фотографиях, известного санкт-петербургского математика, с окладистой бородой и бакенбардами, решил обзавестись такими же. Сейчас, кстати, борода в моде. Дед замаскировал таким образом все дефекты и изъяны. У тебя тоже получится сделать овал лица более правильным. Мне нравилась в твоих родителях способность всё обратить в шутку, но не скатываться до сарказма или злой иронии. Они как-то умели вовремя остановиться, не подчёркивая чьи-то недостатки. Как говорила твоя мама, заметив чужую зависть: «Как я себе завидую». Среди друзей и знакомых встречались те, что хотели бы так же обставить квартиру. Повесить замечательные картины. «Это не главное, – замечала она, – здесь часть любимого города». Не забыл, те две недели, что мы провели на канале Грибоедова, тогда была жива твоя бабушка? Сколько она всего знала о Санкт-Петербурге и могла бесконечно рассказывать о его истории. Помнишь, я решила стать лысой, как ты? Утром встала раньше всех, бабушка попросила сходить в булочную. Зашла в парикмахерскую, и лысостью решила проявить свои чувства. Я уже не казалась куколкой. Ты смеялся. На Дворцовой площади делали селфи. Мои и твои родители, увидев их в телефоне, тоже почему-то не огорчились. Нам было легко вместе, но твоей первой женщиной была наука, и ты оставался ей верен даже в Питере, среди шедевров Эрмитажа. В твоей голове тысячами шестерёнок крутились мысли об опытах, ты скучал о мышах, мухах и говорил о том, что уже созрело много новых мыслей. Удивительно, когда шли по каналу к заливу, нас встречало несчётное количество чаек, казалось, что продолжаем шагать по воде и будем идти до горизонта, а потом оторвёмся от водной глади и, словно две ракеты, рванём куда-нибудь. А куда, решишь ты. В тебе было неоспоримое лидерство, что чётко проявлялось не только во взгляде, но и в чём-то неуловимом, что исходило изнутри сознания своей правоты, что твёрже камня.

Если собрать время, что были вместе, его будет обидно мало. Небольшой клубок тонкой мохеровой шерсти, что тогда была в большом дефиците. Минуты нашей близости, те мгновения твоих нежных слов, из них сплела лёгкий пуховый платок, что согревает меня, когда вдруг одиночество душит отчаянием. Простой рисунок твоего дыхания и слова, шёпот на ухо, ты касался языком, губами моего лица. Искал в темноте, а я молчала и думала, как коротко время. Однажды осталась с тобой в лаборатории на ночь, измучилась, пытаясь заснуть на стульях. В будущем решила исключить это, болело всё тело, отлежала руки, ноги. Удивлялась, что тебе всё нипочём, меня не замечал, крысы пищали, видимо, тоже хотели спать. Чтобы связать большой роскошный платок, в который можно было обернуться, нужно больше времени нашей любви или глубже прочувствовать то, что было, или иметь способность воспроизвести, воссоздать в памяти всё, что так дорого нам обоим. Если бы было продолжение наших отношений (как хочется верить, что так и будет), я непременно соберу все наши ощущения близости во что-то впечатляющее, но во что, ещё не придумала. Ты поможешь мне в этом, твоя Куколка изнемогает от желаний. Когда мы встретимся вновь и где это будет? Я сколько раз выражала сомнение, зачем куда-то ехать, неужели в Академгородке исчерпаны все ресурсы? Думаю, что открытие можно было сделать и здесь. Берти, как ты мог оставить меня? Я ревную тебя к науке. Мне так и не удалось открыть тебя, проникнуть в твоё сознание, отвоевать там хоть маленькое, крохотное место, еле заметное, хотя бы зацепиться, но ты всегда был в лаборатории, всегда что-то писал в записной книжке, не думая, как нещадно напрягаешь свой мозг. «Золотые мозги» – много раз слышала это выражение, да так и не поняла смысла, а когда просила объяснить, осыпал меня безудержным смехом, говоря, что это такая глупость, что вроде анекдота. Потом это выражение вызывало у тебя истерический приступ смеха. Ты умеешь смеяться, шутить, весёлый человек. Подкупало то, что запросто иронизировал над собой. Смело мог рассказать о себе, на первый взгляд, нелепицу, вроде того, что перепутал крыс, их имена, одну звали Звезда, а другую Ночь, и что они понимали, как их зовут и на чужое имя не откликались. Наверное, крысы любили твои руки, удивительно изящные, тонкие пальцы, как и я. Божественные руки, волшебные, чудесные.

Берти, мы встретимся, иначе зачем жить? Ты же знаешь, без тебя нет смысла. Где будет встреча после разлуки, в Нью-Йорке или в каком-то другом городе Штатов? Я боюсь, береги себя, у меня странно ноет сердце. Хочу всегда встречать Новый год с тобой. Может, там, в Америке, тоже есть рождественские балы у губернатора, надену твой любимый простенький наряд Роми, и ты вновь будешь звать меня Куколкой. Берти, почему ты не хотел регистрировать брак со мной? Ты сказал, что сейчас не важно, кому делается вызов, что в Штатах сейчас другой порядок получения виз. И всё же мне хотелось стать или быть твоей женой. Прости, может быть, это глупость. У моих подруг не получилось счастье, их всего-то две. Ты знаешь их, мы бывали как-то и у Гали, и у Саши. У обеих родились больные дети: у первой мальчик с ДЦП, у другой девочка с дистрофией почек. Мужья ушли, странно, куда девалась любовь, бросили больных детей, платят алименты и только. Какой бы родился у меня ребёнок, не знаю, может быть и здоровый, а потом вдруг стал бы наркоманом или голубым, что сплошь и рядом. Не прими это за бред, пишу, что в голове: сумбур да чехарда от одиночества.