Отзывы на книги автора «Владимир Набоков»

Черный квадрат окна, молочно-белые квадраты звезд, грузная фигура Короля на скользкой оконечности шахматной доски под названием Жизнь, мелкая слякотная изморось в лицо. Одно движение рук, всего один ход и перед Королем открыто свободное пространство великой вечности. Игра закончена. Защита выстроена. Пешки сделали свои ходы. Ферзь отошел в сторону, Король сам выстроил свою защиту.

Ах, Набоков - Мастер игры. Им разыграна безупречная партия – одна, но разными игроками: автор-читатель, автор-Лужин, читатель-Лужин. Партия филигранно выверенная, просчитан каждый ход и Набоков, как мастеровитый гроссмейстер делает свои ходы, разбрасывая в тексте намеки, зацепки, припрятывая их за словесные финтифлюшки: дебют партии – утрата Лужиным собственного имени, затем постепенно появляются марионетки, тропинки, аллюзии с судьбой Моцарта, миттельшпиль – игра с Турати, эндшпиль – красная сувенирная коробочка с шахматами, обретение имени собственного. Игра сыграна. Финал партии. Казалось бы, такая холодная препарированная партия-наблюдение за одним-единственным человеком – Лужиным. И Ферзя автор подарил Лужину абсолютно никчемного. Эдакую ''тургеневскую девушку'', которая непонятно что хотела от Лужина: либо себя в нем полюбила – я тебя спасу милый, либо от собственной жалости задохнулась и умилилась. А Лужин…Но Набоков создал изумительный образ гения, который живет своим внутренним миром.

Для Лужина весь его мир – это мир шахмат, расчерченный черно-белыми квадратами и наполненный ходами, как музыкой. Каждая партия – создание новой мелодии, в процессе одна мелодия может трансформироваться в другую: ход – нота, ход – нота. В результате Лужин творит музыку шахмат. Она у него внутри. В голове, в его удивительной голове: драгоценный аппарат со сложным, таинственным механизмом. Для любого нормального человека Лужин маргинален, вне любой социальной группы, он за пределами этого мира, но его внутренний мир прекрасен. Его невозможно познать, невозможно проникнуть в этот мир аутиста, его собственный мир, существующий исключительно у него в голове. Почти всегда в романах Набокова жизнь подражает искусству, в этом романе жизнь Лужина – есть шахматная партия, искусство создавать музыку, творить гениальные ходы, защиты и выигрывать. Тут неприятности на полу так обнаглели, что Лужин невольно протянул руку, чтобы увести теневого короля из-под угрозы световой пешки. Для него игра в шахматы – жизнь, творчество, воздух.
Всё, что вне игры – это не жизнь, это финал партии. Его поединок с Турати как высшая точка, предел – дальше ходов у Лужина нет, можно только выстроить защиту. Самому. А если ходов нет, если шахматы перестали звучать и создавать мелодию жизни – это конец. Конец игры. И мне, как читателю, остается только слушать музыку, рожденную в драгоценном аппарате...Лужина ли? Или Набокова?

Безумно трогательно читать у Набокова о России, о запахах (ведь набоковский Берлин не пахнет): быстрое дачное лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья; о горечи утраты, насмешка над лубочной Россией родителей Лужиной.

И как можно не восхищаться вот этим: быстрое дачное лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие листья; между тем, лестница продолжала рожать людей…; поздравляю, налимонился…; нафталинные шарики источали грустный, шероховатый запах; черный, свившийся от боли кончик спички, которая только что погасла у него в пальцах.

"Ну вот, - думал я в процессе чтения. - Читал "Приглашение на казнь", воспринимал как стилизацию под Кафку. Читаю "Машеньку" - напоминает Тургенева". И по привычке, как я это делал в последнее время с Тургеневым, я наперед загадал, чем все закончится.

Конечно, не угадал. И пришел от этого в восторг.

Конечно, чем ближе к концу, тем больше я понимал, что Ганин и Машенька не встретятся. Но никак не мог понять, почему? Может, поезд сойдет с рельсов, и Машенька погибнет? Или Ганин поскользнется с платформы и угодит под паровоз (впрочем нет, думал я, прием исчерпан Толстым). Ну хорошо, Алферов все поймет (а может и наперед уже все знал? - подсказывал внутренний голос) и пристрелит Ганина. Не-е-ет, на самом деле Алферов посмеялся над Ганиным и показал фото своей... допустим родственницы. А жена его - совсем не та Машенька.

Так я рассуждал. А когда прочитал. то понял, насколько все-таки мудрая эта на первый взгляд незамысловатая книга, в которой немного, но жуется резина. И Ганин дважды мудрец. В первый раз - когда ушел от Людмилы, просто сообщив ей, что уходит, потому что любит другую женщину. Второй раз - когда не стал встречать Машеньку, потому что понял, что старые чувства не вернуть, как и вчерашнюю воду в реке или прошлогодний снег.

И ведь читал, и вспоминал себя, как в 17 лет ругал себя последними словами, за то что осенью позволил себе слабость и вернулся к девушке, отношения с которой были исчерпаны как раз летом. Эх, не хватало мне тогда мудрости, как Ганину. Да и сейчас - с каким упоением вспоминаю некоторые свои амурные приключения тех времен, когда был еще моложе. Но понимаю, что даже если будь возможность возобновить отношения хоть со всеми подряд или по очереди - ни с кем бы не стал. И даже не потому, что давно нашел свое счастье в жизни, а просто потому, что не надо так.

Одна из наиболее мощно впечатливших меня книг. Настолько мощно, что даже, поддавшись этой магии, несколько дней пребывала в странном состоянии, попытке написать что-нибудь... ну да, написать какую-нибудь повесть, и даже уже стала делать зарисовки, продумывать сюжет, эта идея захватила и не отпускала дня два или три, а потом, слава Богу, отпустило, иначе сложно вообще сказать, что бы от меня осталось.

Поразительно то, что все мои подспудные взаимоотношения с горячо любимой мною русской литературой оказались в таком сильном резонансе с тем, о чем говорит Набоков. Ну, кроме того, что я не считаю Советы чем-то страшным и ужасным, совсем уж неспособным ничего породить. Хотя тут, конечно, удивляться нечему, то, что доходило в те годы до Набокова, действительно было примитивно и ужасно.

Часть про Гоголя восхитительна. Про Достоевского - о, наконец-то я нашла родственную душу и перестала комплексовать, что никак не понимаю великие страсти Федора Михайловича! А уж ода Толстому - отдельная песня. Подробнейший разбор Анны Карениной пленителен. Захотелось и Каренину прочитать, и увидеть в ней все то же самое и даже больше.

Браво! Эта книга дает основания полагать, что действительно бывают талантливые читатели, и конечно надеяться, что такой талант есть и у меня самой.

Обманул, чертяка, обманул. Написал в заглавии "Король, дама, валет", а ты сиди и распределяй, кто из них есть кто. Набоков в это время радуется, потому что все персонажи на заявленные роли не тянут. Точнее, король-то есть, вот только не тот ожидаемый.

Драйер, без сомнения, не король, а туз. Всё у него в жизни где-то там, под прочным фундаментом непробиваемой уверенности в том, что всё будет ништячком, потому что почти во всех играх туз бьёт остальные карты. Туз, конечно, не самый значимый — бубновый (ходу нет, ходи с бубей), поэтому и тормошит его по жизни с такой раздражающей поверхностностью, но всё же карта знаковая.

Марта — вот это король. От дамы в ней только женский пол, но если так распределять по значению, то получается несправедливо. Марта царствует (королевствует?) на полную катушку, живёт по всем дворцовым стандартам. Дом большой - есть, галочка; муж солидный - есть, галочка; платья нарядные; машина быстрая; фитнес подобающий... Любовника не хватает. Так, ты будешь любовником, чтобы всё было как у людей. Дрессирует его, впрочем, не властно и по-царски, а вполне себе утилитарно и демократически: сидеть, стоять, служить, принеси тапочки, улыбайся, фас. Масть без сомнения - крестовая. Для пик не хватает глубины, для червей - страсти, а бубённый-забубённый король не стал бы обращать внимания на условности общества, у казённой же масти должно быть всё чин-чинарём.

Франц же не валет даже, а какая-нибудь сошка без картинки, бубнушка на размен. Вместо него всю дорогу мог бы быть условный без названия кусочек ватмана с нарисованной нелепой рожицей, ничего бы не изменилось. Разве что тапочки королю подавали бы не так эффективно.

В итоге из этих трёх пришедших на руку карт не получается ни одной вразумительной комбинации. Бубны, конечно, составляют пару по масти, но нелепую и бесполезную. Крестушку скинули бы и мы, и автор.

Это уже не "Машенька", но ещё не что-то полноценное. Хорошая задумка, но слишком пошаговое воплощение, которое создаёт атмосферу напряжённого тупого следования плану. Ни Франц, ни Марта, ни даже Драйер не обладают ни каплей воли супротив могучего и великого авторского замысла. Конечно, ни один персонаж (кроме, разве что, исторических) ей не обладает, но иллюзия свободы должна сохраняться хотя бы чуть-чуть. Тут же все трое катятся к финалу, прикованные чугунной цепью к стенкам вагонетки, остаётся только тоскливо озираться по сторонам и ждать, что ещё подкинет автор, чтобы облегчённо вздохнуть в финале, ну наконец-то, я свободен развоплотиться.

Второй минус, который сам бы по себе ещё ничего, но в сочетании с искусственностью сюжета стал виден ярче: неествественный натужный язык. В его красотах нет пока ещё лёгкости, которая придёт потом и отдельные изящные обороты тонут в громоздких "красивостях", явно воткнутых потому, что вот это слово редкое, а вот это ещё реже. Причём вот что интересно - оживление предметов мебели и прочих неодушевлённых сочетается с низведением до ранга вещи живых существ... И не всегда это гладко. "Обветшалая собака" - ясно, что хотел сказать автор и как он хотел поразить неологизмом, но увы, коряво. Ещё хуже - "насупленный ресторанчик", это что же, супа в нём много что ли? Впрочем, надо отдать должное, когда эпитет не единичный, а разворачивается в какую-нибудь мини-сценку с участием персонажа, то это смотрится вполне уместно.

А лучший персонаж в этой колоде, конечно, джокер-старичок, который по мере надобности может стать конём, старушкой, курочкой, любой другой картой или просто заставить весь этот мир исчезнуть.

Над книжкой, в полутьме блеснувшей белизной,
склони ты голову, склони воспоминанья,
прими, пойми стихи, задуманные мной
на дальней пристани в ночь звездную изгнанья.

Ты будешь тосковать, угадывая, чья
лепечущая тень печалила поэта.

О том, что Владимир Набоков писал параллельно прозе всю жизнь и стихи, знала давно. Не догадывалась - знала. Однако особого интереса к поэтическим опытам любимого писателя у меня как-то не возникало. Давно сформированный круг моих любимых поэтов довольно узок и ограничен, с прозаиками проще: там у меня фаворитов намного больше.

Все же большую роль в нашей жизни часто играет случай. Просмотренный по ТВ документальный фильм "Возвращение Набокова" (показывали по причине годовщины смерти классика) интерес к его стихам возродил и приумножил: закадровый голос читал глубокие прекрасные строки, в которых чувствовались боль, горечь, в которых поэт размышлял и словно бы просил читателя присоединиться к этим невеселым раздумьям. Устоять перед чтением набоковского сборника оказалось в итоге невозможно. Хотелось прикоснуться лично к непрозаическому наследию Владимира Владимировича.

Немного забегая вперед: Набоков по прочтении не стал моим любимым поэтом. Все-таки сложно соперничать Набокову-поэту с Набоковым-прозаиком. Однако же из числа любимых моих писателей его никто исключить не сможет.

Своеобразное новаторство Набокова в прозе (вот эти стилевые решения, необычные метафоры, отсутствие штампов) в поэзии не находит отражения вовсе. Вот покажи мне кто эти стихи ранее, не говоря при этом, кто автор этих строк, я бы в последнюю очередь подумала на него. Стихи прекрасные - волнующие, глубокие, лиричные, трогательные, мелодичные (чтобы восхвалять понравившихся мне авторов, моего словарного запаса хватит надолго), с одним лишь "но" - классические. Их могли бы написать многие первоклассные русские поэты, а вот голос Набокова я здесь не слышала. Набокова-поэта, имею в виду. Слышала Набокова-человека. Кстати-кстати. Вот после этого сборника еще больше зауважала его именно как человека.

Тоску по Родине он переплавил в нежные рифмованные строчки, здесь нет обиды - только сожаление от горькой вынужденной разлуки с любимой Россией. Любопытный факт, который почерпнула из просмотра упомянутого выше фильма: Набоков писал прозу в том числе и на иностранном языке, но стихи он всегда писал только по-русски! Он преклонялся перед Родиной, нашей природой, русской речью и русским же языком, в отличие от того же Бродского. В своем эссе последний словно бы обвиняет язык за все произошедшее с ним (удивительно, как похожи трагические судьбы двух гениальных литераторов двадцатого века, вышедших из России). Набоков же выше этого, в одном из своих стихотворений, тоже. кстати, вошедшим в данный сборник. он справедливо замечательно: Родина - это не правители. Это не строй. Это не государственное устройство. Это люди. Это леса, луга, реки, просторы, усадьбы (о, бесчисленное количество раз появится на страницах этой книги воспоминание об его усадьбе, куда уж не суждено ему будет вернуться...). Это русская литература. Это Пушкин. Это величественный и прекрасный Санкт-Петербург. Это долгие вечера и завораживающие закаты. Любовный лирики как таковой в сборнике будет, на мой взгляд, немного, но и то она подернута флером вот этой природы, национального характера и прочего...

Он не обижен на Россию. Кажется, он с нетерпением ждет каждой ночи, ведь тогда приходят сны-воссоединения со страной. Он мечтал об этом, но не получилось: судьба бывает жестока и несправедлива. Белла Ахмадулина навещала его буквально за несколько месяцев до смерти, и он спрашивал ее: "А мои книги можно купить у вас в Союзе? Можно ли их взять в библиотеке? Знаком лия русскому читателю?" В этом не было тщеславия, он ведь был уже довольно популярен и известен на Западе и в Европе, но вот желание быть ближе к Родине, к тем, бывшим соотечественникам, оно никогда его не покидало, хоть, возможно, и слыл снобом...

В снах приходила Родина. В этом сборнике будет много о сновидениях - таких сладких, таких разочаровывающих поутру. Изгнанникам и странникам типа него, увы, остаются только сны:

Бессмертное счастие наше
Россией зовется в веках.
Мы края не видели краше,
а были во многих краях.
Но где бы стезя ни бежала,
нам русская снилась земля.
Изгнание, где твое жало,
чужбина, где сила твоя?

И если бы меня попросили (а вдруг?) выразить одним-единственным словом впечатление от сборника, я бы назвала меланхолию - эту светлую грусть-тоску по недостижимому. Увы... Не в этой жизни... Мы часто печалимся по каким-то надуманным и мелким причинам, а тут... человека лишили в одночасье Родины. Вот если печалиться в жизни, то вот о таком...

Он стремился в Россию все эти годы - при жизни не получилось. Но неисповедимы пути Господни. Он все же вернулся в Россию. В 2021 году фонд Владимира Набокова передал в Российский Пушкинский дом 135 коробок с его личными вещами, книгами, рукописями. Это хотел сделать лично его сын, Дмитрий, сохранивший в целости наследие своего знаменитого отца и приезжавший, кстати, в Россию в начале 90-х, но не успел передать, скончался...

Голос за кадром: "Он был бы рад, что его личные вещи теперь навечно будут храниться вместе с вещами его любимого поэта". Он боготворил Пушкина, он перевел "Евгения Онегина" на английский для своих студентов, а теперь - пусть и после смерти - его дух рядом с пушкинским. Меня удивило в этом фильме то, какие вещи были переданы. Книги, рукописи - это все понятно. Но передали в фонд Пушкинского дома даже бумажник Владимира Владимировича с его банковскими картами!..

Чудесный сборник, лиричный, под настроение. Чтобы лучше понять душу великого писателя, исстрадавшегося без Родины.

Красивые строки наверняка придутся по душе любителям классической поэзии и поклонникам набоковского таланта, думается, этот круг посвященных невероятно широк.

Выбирать лучшее стихотворение из сборника в этот раз мне было сложно. Разумеется, было много их и разных, цепляющих сразу или же не цеплявших вовсе. Вместе с тем зачастую даже проходные для меня стихи (чистое имхо, они все вполне на уровне) царапали душу пусть одной, но яркой строчкой или словосочетанием. Мне вдобавок были очень близки и понятны и повторяющиеся образы из поэтического сборника. Музы, к которой всегда так трогательно общается (в прямом смысле слова) Набоков, бабочки (куда же без них? О забавном случае, к слову. рассказывали в фильме. На таможне спросили о цене коллекции бабочек, которую перевозил В.В. Он ответил: "Бесценны!" Его жене пришлось долго доказывать таможенникам, что бесценны эти создания лишь для него и декларировать их вовсе не нужно...), Невы, странников (Бродский вспоминается с его пилигримами - все же русская поэзия думает в унисон). От пейзажей, часто наивных и бесхитростных, рисуемых пером автора, тем не менее было не отвести глаз: вот умеют все же поэты, на зависть остальным, схватить буквально одним-двумя штрихами реальность и выразить ее так, чтобы она вставала перед взором всех остальных. Ну реально очень зримо все это было! Лес, ландыши, шелест ветра, пение иволги - да все перед глазами встает как живое!

Мне было чертовски трудно выбрать среди всего этого чарующе красивого самое запомнившееся, но у меня получилось. Пожалуй, вот это, выписанное в блокнот, на память, и сюда заодно. Объемные строчки спрячу под спойлер:

Мы будем спать, минутные поэты;
я, в частности, прекрасно буду спать,
в бою случайном ангелом задетый,
в родимый прах вернувшийся опять.
Библиофил какой-нибудь, я чую,
найдет в былых, не нужных никому
журналах, отпечатанных вслепую
нерусскими наборщиками, тьму
статей, стихов, чувствительных романов
о том, как Русь была нам дорога,
как жил Петров, как странствовал Иванов
и как любил покорный ваш слуга.

Но подписи моей он не отметит:
забыто все. И, Муза, не беда.
Давай блуждать, давай глазеть, как дети,
на проносящиеся поезда,
на всякий блеск, на всякое движенье,
предоставляя выспренним глупцам
бранить наш век, пенять на сновиденье,
единый раз дарованное нам

Никогда не понимала (да и теперь, наверно, все же не до конца) фразу из одной популярной некогда песни: "Но нельзя же быть на свете красивой такой". Хотя сейчас гораздо ближе к ее пониманию - в свете прочитанного мною прекрасного романа Владимира Набокова. Вот нельзя же настолько красиво писать, поражая внимание читателя изящными метафорами, словотворчеством, невесомыми образами, рождающимися словно из ниоткуда, но при этом зримыми и осязаемыми - это своего рода настоящее "преступление" в сфере литературы, ведь читателю придется потом спуститься с небес на землю (к чтению книг, гораздо более просто написанных; представьте, какое это будет разочарование). А если серьезно: то такое уважение к русскому слову, такое мастерское владение им само по себе уникальное явление (я не перестаю удивляться, почему наши современные русские писатели не используют на 100% возможности родного языка?)

Набоковский текст - это всегда невероятное наслаждение для читателя вдумчивого, эстетствующего, ценящего гармонию и сообразность в любых их представлениях - в искусстве ли, в жизни, и в то же время это большое искушение (и наказание) для читателя увлекающегося (и это не в пику кому-нибудь, это я пишу прежде всего про себя) - трудно оторваться от слога и сфокусироваться на сюжете книги.

Набоков-стилист всегда на шаг (а то и на два) опережает Набокова-рассказчика, и очарованные изяществом слога, мы легко и невзначай можем пропустить главное - смысловую наполненность его произведений. Вот потому-то мне всегда они так трудно даются: просто физически сложно оторвать фокус внимания от рассыпанных в вязи набоковского текста красот-жемчужин (выписывая понравившиеся цитаты из книги к себе в блокнот, исписала так, между делом, два блокнота) и сосредоточиться на происходящем, на, собственно, действии романа.

Сюжет незамысловат и незатейлив, но по-своему очарователен, ведь главным героем будет поэт (а впоследствии и писатель) Федор Константинович Годунов-Чердынцев; как водится у Набокова, эмигрант, живущий в Берлине, - так и хочется упомянуть про автобиографичность книги (ведь и сам Набоков тоже жил в Берлине и в те же самые годы), но, как признается сам автор в предисловии к одному из позднейших изданий своего романа, это совершенно не так и не надо искать аналогий между персонажем и им (и как тут не вспомнить в этой связи Владимир Набоков - Подвиг с той же псевдобиографической линией). Тема творчества, вдохновения, работы над созданием литературного произведения - как же все это я люблю (и самое интересное, что брала книгу для чтения, совершенно не знакомясь с аннотацией, поэтому все перечисленное стало для меня приятным сюрпризом).

По сюжету книги, Федор Константинович работает над созданием монументального труда - художественной биографии Н.Г. Чернышевского. И вот чего только я не ждала от романа Набокова, но роман в романе - это оказалось круче любых ожиданий. Нас ждет и довольно большая часть этого романа, и последующая затем критика на этот вымышленный роман - да и вообще по большому счету вся книга Набокова повествует о литературе. Литература словно стала главной героиней этого произведения: постоянные разговоры и споры героев на литературные темы, уже упоминавшаяся работа над книгой; литература проникает в каждую клеточку жизни, заполняя ее собой, облагораживая, видоизменяя, оттого и споры о литературе такие острые - это не что-то там для развлечения, это как новая форма жизни...

И на фоне такой масштабной и всеобъемлющей литературы фигура самого Годунова-Чердынцева съеживается, сужается до мельчайшей фигурки, а жаль...Его мечтания, его чаяния, его тонкая любовная линия с Зиной, чуть-чуть намеком и пунктирно, - как бы хотелось увидеть это в исполнении набоковского пера более выпукло, объемно, законченно, но отчего создается впечатление, что этот герой автору как будто и не важен или же он предлагает дописать его образ читателю самостоятельно - у Набокова ведь всегда такие умные и образованные читатели...

4/5 Возвращаясь на минутку к заглавию книги: "Дар" - это ведь не только новая книга, которую собрался писать Федор. Дар - это то мастерство и талант, которым набоковская проза пленяет поклонников уже долгие, долгие годы...

Жаль, что не существует машины времени, способной перенести меня на лужайку полную цветов и разнообразия бабочек. "Эй! Создающие бомбы, ракеты, ненужные автомобили, потоки рекламы, обзоры вещей и надоедливых распаковок... Займитесь хоть чем-то полезным!"

Клянусь! Я бы не нарушил тот самый эффект, связанный с одним легендарным рассказом и уже старым фильмом, и просто бы поговорил, подкинув яркие образы для написаний "Лолиты" и может быть чего-то более яркого, чем лоскуты последних романов.

Вы только вдумайтесь, если бы можно было переместиться в то время... Я бы непременно увидел там мужчину в элегантном костюме или в нелепых, коротких шортах, приправленных размером длинных носков, достающих практически до колена, но одновременно этот нелепейший образ, великолепно подходил для его аристократического носителя, не делая его смешным, причудливым стариком. Я бы помог найти ему редкий экземпляр, попутно находясь в светских беседах, обсуждая образы и слои лучших романов. "Чёрт! Почему эту машину так и не сделали?!" - думал я, стуча кулаком от досады. "Правильно говорить: "Чорт!" - поправлял меня другой голос внутри.

Возможно, я бы выбрал одну из лекций, где он разбирал на грани классиков литературы и надменно смотрел на студентов желая вложить в их головы что-то большее, чем было до этих занятий. Сидел бы, рядом с Пинчоном, неустанно поднимая руку и пытаясь спорить по поводу Достоевского. Говорил бы с ним по поводу Родины, впитывая прелесть метафор и восторгаясь пределами стати носителя. Я закрыл глаза и задумался... "Ах... И если бы была эта машина!"

- Бери таксомотор и поехали прочь из этого душного города! - сказал мне мужчина в элегантной рубашке, держа в одной руке сачок, а другой указывая направление, приправленное семью степенями крайнего недовольства. - Нас ждут другие берега!
- Э-э-э-э-э-э-м-м-м-м! Что? Неужели это возможно? - сказал я, пробуя протереть глаза, но чёрт возьми, моя мечта стала явью!
- Молодой человек, Вы выглядите, как натуральный чорт, но я не задаю Вам лишних вопросов! Просто остановите таксомотор и едем в поиске бабочек. Через несколько часов у меня лекция перед полчищем лоботрясов и мне нужно привести в порядок уставшие нервы! Едем!
- Да-да! Хорошо! Сейчас попробую отыскать такси.
- Таксомотор!
Я словил такси и позвал своего путника присоединиться ко мне на заднем сидении.
- Вы журналист из "The New York Times"? - спросил он рассматривая мою одежду и мой греческий нос, торчащий из поверхности субтильного лица, полного растерянности от происходящих событий.
- Боюсь, что Вы слишком высокого мнения о моей скромной персоне, но прошу, не выставляйте меня вон на полном ходу. Всё гораздо... Хуже. Я хочу написать рецензию на Ваши мемуары "Другие берега", чтобы популяризировать книгу, но я абсолютно не знал с чего мне начать, чтобы вызвать интерес и не просто однотипно пересказывать её содержимое.
- Всё равно Вы скатитесь к этому, молодой человек. Это также неизбежно, как полное отсутствие понимания творчества Гоголя и вероятность того, что кто-то не в облачную погоду дочитывает до этого места в рецензии. Разве что совы, которые не могут уснуть по ночам или коротают время в поисках упитанной мыши... Рецензии - дело неблагодарное, потому что ты выражаешь свою эмоцию, может быть не поняв сути книги, многослойности образов и Вы осмеливаетесь карикатурно заявлять о своих впечатлениях! Боже, правый!  Ведь обычно их пишут те, кто ничего не мыслит в литературе, а строит из себя литературного критика, набивая потоком ленту друзей, чтобы выйти в рейтинг экспертов или не скатиться в самый подвал.
- И здесь с Вами не поспоришь... - сказал я и на секунду взгрустнув, уставился в окно, разглядывая мчащийся внутри его створок пейзаж.
- Может быть Вы писатель?
- Боже правый! Нет! Мне кажется, что если человек не способен создавать шедевры, что либо-новое, поразить слогом или многослойным сюжетом... Ему не стоит так называться. Я даже не балуюсь формами. Просто текстом рецензий. - сказал я, развернувшись к писателю. - А сейчас я это делаю, чтобы "не скатиться в подвал" и напомнить о Вашей замечательной книге. Вы мне поможете с текстом? Почему "Другие берега" именно такие? И какие они по Вашему мнению?
- Ну слушайте, молодой человек. "Другие берега..."Предлагаемая русская книга относится к английскому тексту, как прописные буквы к курсиву, или как относится к стилизованному профилю в упор глядящее лицо...
- Храни Господь, Ваши метафоры!
- Спасибо! Я думаю, что он будет стараться! Так вот... Чорт! Вы меня перебили, хоть и по славному поводу. - писатель улыбнулся и быстро продолжил, задумчивым голосом лектора. - «Другие берега» — автобиографическая книга. Повествует о периоде почти в сорок лет — с первых годов двадцатого века по май 1940 года, когда автор переселился из Европы в Соединённые Штаты Америки. Создание автобиографического сочинения Набоков начал с небольшого очерка, написанного на французском языке — «Мадемуазель О.» (1936, соответствует пятой главе книги «Другие берега»). В дальнейшем Набоков продолжил работу над созданием автобиографии: в 1946—1950 годах он создал англоязычную книгу «Убедительное доказательство» (англ. Conclusive Evidence), о недостатках которой потом сообщал в предисловии к «Другим берегам». Вольный авторский пересказ английского текста на русском языке был осуществлён в США летом 1953 года в промежутках между ловлей бабочек и творчеством (написаны романы «Лолита» и «Пнин») в Портале (штат Аризона) и в Ашленде (штат Орегон). В переводе участвовала и жена Набокова, Вера. Книга, получившая название «Другие берега», была издана нью-йоркским русскоязычным «Издательством имени Чехова». По словам Набокова, «предлагаемая русская книга относится к английскому тексту, как прописные буквы к курсиву, или как относится к стилизованному профилю в упор глядящее лицо...». Позже Набоков вновь обратился к английскому тексту книги; результатом работы стала расширенная окончательная английская версия автобиографии — «Память, говори» (англ. Speak, Memory (издана в 1966 году). Несмотря на то, что версия автобиографии под названием «Память, говори» была в 1990-х годах переведена на русский язык, она издавалась на русском языке лишь однажды (в 1997 году), в то время как её более ранний авторский русскоязычный вариант «Другие берега» издан 30 раз и ещё дважды в формате аудиокниги. Вы, кстати, её слушали или просто читали?
- Читал и слушал! Аудиокнига в одной из озвучек на "Яндекс Музыке" - просто великолепна. Можно с головой нырнуть в Ваш слог и рассказ и просто закрыв глаза наслаждаться, представляя яркости образов.
- Льстец! Но продолжайте хвалить!
- Почему Вы написали о себе только самое лучшее?
- А что я по Вашему должен был написать? Воспоминания детства, юность, жизнь... Худшее обо мне скажут враги или критики, а лично я, как право и Вы, как мне показалось... В восторге от своей персоны. Хоть иногда. Что Вы из неё поняли или узнали?
- Множество цитат, формирование личности, детство, интересы и взгляды. О том, что «высшее»  наслаждение для Вас — это «любой уголок земли, где вы можете быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это — блаженство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем поддающееся определению. В ней не то, чтобы заглядываешь за ширму или узнаёшь болевые точки, укромные закоулки души или что-то другое. В ней просто очаровываешься автором, погружаясь в рассказ. Абсолютно не зря её путают с романом, потому что теряются грани реальности в определённый момент. Вам было несоизмеримо приятнее делить день своего рождения с Шекспиром, а не с ненавистным Лениным. Вы много рассуждали. «Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству», подчеркивая, что Вы тоскуете не по России, а по своему русскому детству. Поэтому, несмотря на возникавшие мысли приехать «с подложным паспортом, под фамилией Никербокер» и побродить по местам, где Вы выросли, Вы так этого никогда и не сделали,  в глубине души понимая, всё то, что так дорого его сердцу осталось только в  воспоминаниях, а в реальности превратилось в оскверненные большевиками осколки былого. Мне знакомо и понятно, когда воспоминания тянут в какие-то места, но остужает понимание, что какое-то место само по себе ничего не значит. Только сочетание определённых людей, определённого времени, мыслей и настроения наполняют географическую точку смыслом. А так приезжаешь с ворохом своих прежних эмоций и понимаешь, что даже воздух уже стал другим. «Другие берега» наполнены атмосферой счастья, юности, лета, солнца, любви. Через книгу лучше понимаешь Вас. Почему Вы так пишете и о чём... Можно пересказывать здесь все факты, детство, отношения с отцом, няньку, но какой смысл, если это нужно читать и прочувствовать? Наблюдательность, память, восторг! Какой в ней слог, образность и жизнь! Лиловая меланхолия, подчёркнутая карандашом.
- Ладно! Хоть вы и скатились в банальщину... Хоть мне и нравится её пронзённая суть! - можете публиковаться. А сейчас мы приехали... Позвольте половить со мной бабочек!
- С огромным удовольствием, жаль, что я в этом не мастер...
- В рецензиях тоже! Но Вы же пишете тексты! Главное - сам процесс... Чтобы мозги не стали жидкими или слабыми. Поэтому и писателем может быть любой человек! А вот мастером... Мастер здесь Я! А с Вас хватит образа статиста и носителя моего сачка! Вперёд!

Я открыл глаза... Машину времени так и не изобрели. Благо у меня есть хоть немного фантазии, чтобы придумать какие-то образы и желание что-то сказать немного сильнее, чем лень. Но это не сбрасывает ответственность с тех, кто до сих пор делает бомбы! Эй! Займитесь, чем-то полезным! Например...

"Читайте хорошие книги!" (с)

Мы знакомимся с Пниным, русским эмигрантом в США, через третье лицо. Рассказчика истории можно, вероятно ошибочно, спутать с самим Набоковым. Хотя черты автора безусловно просматриваются в нашем беспристрастном или не таком уж беспристрастном рассказчике.

Пнин - - любопытная личность, которая вызывает симпатию, а почему, объяснить не так просто. Жизнь у него не то чтобы не складывается, но и успешным его назвать нельзя. Главный герой преподает русскую литературу в вымышленном колледже Уэйнделл. Пнин не молод, не женат и испытывает сложности со снятием жилья на новой родине. Обратите внимание, причины этих сложностей, главным образом, звуковые.

Когда я читала, в том числе описания внешности персонажа, возникла мысль, что такого человека я бы выделила в толпе. Он неуловимо притягивает внимание к своей персоне. Пнин, к тому же, принадлежит к людям, которые из категорий "иррациональных чисел". Здесь хочется улыбнуться.

Пнин из тех, кого часто пытаются использовать. Он кажется беззащитным перед холодными ветрами внешнего мира. Даже сесть на правильный поезд у него не всегда получается.

Его бывшая жена, которая всегда вела себя эгоистично, ожидает, как само собой разумеющееся, что Пнин будет помогать её сыну от другого мужчины. Старые привязанности, в случае Пнина, оказываются слишком сильными, чтобы им противостоять. Но почему бы и не сделать доброе дело?

На работе героя ожидают неприятные сюрпризы. Его преподавательскую деятельность мало кто ценит. И все же Пнин, будучи довольно мнительным человеком со сложным здоровьем, умеет пользоваться приятными моментами, которые жизнь ему время от времени подкидывает.

Повествование скачет между временами. Воспоминания из прошлого то и дело вклиниваются в настоящее. Иногда можно забыть, в каком времени мы находимся. Давно умершие родители оживают. Память Пнина возвращает его то в благополучное и окутанное заботой детство мальчика из состоятельной семьи, сына известного столичного окулиста, то в эмигрантскую молодость в Европе, где Пнин закончил образование и познакомился со своей женой Лизой. Революция, безвозвратно разделившая его жизнь на те самые до и после, изменила жизнь Пнина и многих его друзей молодости.

Щемящим и выбивающимся из общего, скорее ироничного и (местами) подтрунивающего тона оказалось одно воспоминание из дореволюционной жизни героя. Пнин был когда-то, очень давно, увлечен девушкой Мирой. Он узнает о ее смерти во время Второй мировой войны. Эта новость "разбередила его". И это очень верное определение чувств героя.

Судьба Миры - - одна из многих миллионов похожих судеб.

Судьба Тимофея, в которой отразились и проявились черты многих похожих судеб.

И все-таки каждая из историй уникальна. Всегда.

Ожидаемо, слог Набокова в этом небольшом романе цепляет в положительном смысле, некоторые речевые обороты хочется запомнить. В нем много сатиричных замечаний на тему преподавательства, педагогов и студентов.

Например, один из персонажей утверждает, что научить чему-то студентов можно, только если "запереть студента в звуконепроницаемой келье и упразднить лекционный зал" и заставить студентов слушать граммофонные пластинки по всем предметам.

У Леонарда Блоренджа, возглавлявшего кафедру Французской литературы и языка, были две интересные особенности: он не любил литературы и не знал по-французски.

Запоминаются некоторые меткие наблюдения за психологией людей, с которыми пересекается Пнин, немалая часть из которых иммигранты.

Только другому русскому была понятна эта смесь черносотенства с советофильством, свойственная псевдокрасочным Комаровым, для которых идеальная Россия состояла бы из Красной Армии, помазанника-государя, колхозов, антропософии, Русской Церкви и гидроэлектростанций.

Вот заканчиваю писать рецензию и чувствую, что мало о чем смогла сказать. Но это такое произведение. Его лучше читать и воспринимать на разных уровнях, эстетическом и аналитическом.

Хотела сначала поставить "4" из "5", но добавила полбалла. Книга доставила мне приятные минуты.

Ах, господин Набоков, ну что же Вы делаете? Ведь это же совершенно невозможно и даже невыносимо — хоть сколько-нибудь внимать сюжетному действу, когда слова Ваши и строки, эпитеты и метафоры, такие выпуклые, искрящиеся, сочные, барабанят по страницам, шуршат, и щекочут, и вздрагивают; когда раскаты и переливы их, шёпот и томленье, тихое ли журчание иль громогласный рокот... Упоительно, и мучительно, и разяще. Совершенно невыносимой бывает красота.

     Красота уходит, красоте не успеваешь объяснить, как её любишь,
     красоту нельзя удержать, и в этом — единственная печаль мира. Но какая печаль!
     Не удержать этой скользящей, тающей красоты никакими молитвами,
     никакими заклинаниями, как нельзя удержать бледнеющую радугу или падучую звезду.

И, читая, чувствуешь себя словно на берегу морском, в ожидании мощной волны: вот, накатило чуток, принесло сладость, но мало, надо еще... вооот, больше волна, больше, сильнее, ну давай же, когда же, и... она! Накрыла с головой, и сразу — кульминация, блаженство, экстаз.

До новых встреч, господин виртуоз!

«В действиях судьбы есть иногда нечто гениальное…»

Ностальгическими нотками пронизана вся мелодия романа, связывающая в одно целое тоску по навсегда утраченному: покинутой (но когда-то любимой) женщине и потерянной родине. Образ Машеньки явно соединён автором с образом России. Вынужденная эмиграция – испытание не из лёгких. И людям, на чью долю оно выпало, можно только посочувствовать. Каждый из них выживал, как мог, барахтаясь в засасывающем болоте «великого ожиданья», призрачных надежд и навязчивых воспоминаний.

В книге подробно описаны четыре дня из жизни русского эмигранта Льва Глебовича Ганина, проведенные в размышлениях о своей первой юношеской влюблённости, которая, как правило, бывает недолговечной и давно, казалось бы, забыта.

Живя в Берлине и мучаясь «тоской по новой чужбине», герой неожиданно обнаруживает в столе соседа своё прошлое: фотографию прежней возлюбленной Машеньки. И он с наслаждением глубоко погружается в себя, переживая воспоминания, как действительность. Вспыхнувшая вновь сентиментальная любовь Ганина оказалась смещённой во времени, превратившись в «живую мечту о минувшем». Перечитав сохранившиеся письма девушки, их получатель почему-то уверен, что она любит его и теперь, несмотря на прошедшие годы и наличие мужа. Но эта идеализированная форма любви стала лишь средством, облегчающим эмоциональный голод и одиночество Льва Глебовича.

За несколько дней Ганину удалось повторно пережить прежние чувства и снова их утратить, как это и было в далёкой юности. Жизненная ситуация, требующая завершения в сознании героя, достигла своего финала. И в незаконченных когда-то отношениях была поставлена жирная точка. Гештальт закрыт. На мой взгляд, такой исход – самый лучший и правильный.

Человеку сложно жить в настоящем (здесь и сейчас), если он несёт в себе незавершённые истории из прошлого, нарушающие целостность личности и заставляющие возвращаться назад или углубляться в мир фантазий. Для избавления от этого тяжёлого груза можно попытаться вновь мысленно проиграть прежние события, чтобы окончательно закончить их в своей душе. Такая работа над собой – важный шаг вперёд на пути к самому себе и к нормальной жизни. И Ганин этот верный шаг сделал, приведя в соответствие и равновесие свои два взаимно отражающих мира, на границе которых стоит любой человек. И в уходе прошлого не только из внешней, но и из внутренней жизни героя зазвучала «прекрасная таинственность».