Глава 2

«Сколько же времени прошло с той поры? – думал он сейчас, лежа в небольшом окопчике на возвышенности, и сам себе отвечал: – Три месяца». Как это много и как мало одновременно, всего чуть больше чем девяносто дней, четверть года. А сколько событий произошло за это время, сколько пришлось пережить! Тут и десяти жизней не хватит рассказать. Даже не верится, что совсем недавно была мирная спокойная жизнь. А ведь если бы не война, он бы уже демобилизовался и помогал родителям убрать урожай, заготовить дрова, готовясь к очередной зиме.

Петр снова грустно улыбнулся. Жалко, но папа с мамой никогда не узнают, где и как погиб их единственный сын. Наверное, через месяц-другой придет им казенная бумажка с надписью: «пропал без вести». Так и будут до конца жизни думать, что вот-вот вернется их Петенька. А его уже много лет не будет в живых. Бедные, они даже не смогут побывать у него на могилке.

Предательские слезинки от жалости к самому себе выкатились из уголков глаз. Петр отложил на время винтовку, которую сжимал в руках, и ладонью провел по лицу, вытирая выступившую влагу.

Первый день в окопах прошел неплохо, некогда было думать о боли, и ей пришлось на время затаиться. Наступил вечер. Солнце медленно большим оранжевым кругом, пробиваясь сквозь тучи, уходило за горизонт, неслышно призывая всех к спокойствию. Незадолго до этого немцы предприняли еще одну атаку на бугор, но на этот раз со стороны деревни, стараясь подобраться поближе, прячась за брошенными грузовиками, которых здесь стояло превеликое множество и которые вдруг, словно по взмаху волшебной палочки, превратились из хороших помощников в мертвые куски железа. Петр не участвовал в отражении этой атаки, лежа на другой стороне опоясавшей верхушку холма траншеи, в направлении реки. Оставалось только оглядываться, но так все равно ничего не было видно. Поэтому пришлось лежать молча, прислушиваясь к звукам доносящейся сзади перестрелки. Насколько он помнил, все поле возле деревни было заставлено грузовиками, стоявшими ровными рядами, как на параде. Там находились тыловые службы Юго-Западного фронта, как и они, попавшие в ловушку. И вот сейчас сотни машин – брошенных, разбитых, разграбленных – напоминали о былой мощи умирающей здесь армии.

Немцев отогнали, и они, напоследок нанеся очередной минометный удар по высотке, ушли ночевать, оставив дозорных на случай, если вдруг окруженные попытаются пойти на прорыв. Оставшиеся гитлеровцы всю ночь освещали небо ракетами, которые бледно-холодным мерцанием рассекали темноту.

Ночью некоторые из раненых красноармейцев, кто мог двигаться, сползали к стоящим автомобилям, принесли патроны, немного еды. Кто-то пробрался к реке и принес так нужную воду. Пусть она и отдавала болотной гнилью, но это была живительная влага. Первым делом ее залили в кожух пулемета и только потом раздали раненым. Получилось всего по нескольку глоточков, но зато разделили на всех, по справедливости. Снова собрав фляги, ходячие раненые пошли вниз к реке, чтобы запастись водой на завтрашний день. Но немцы услышали звуки и ударили туда из минометов, так что обратно на позиции вернулись не все.

В середине ночи к Петру подошла Наташа, обходящая раненых, принесла ему шинель.

– Давай повязку поменяю, а то загноение начнется, – она присела около окопчика и вытащила из сумки моток серого, десятки раз мытого-перемытого бинта.

– Зачем? – Петр пожал плечами. – Я не собираюсь жить вечно, а свой срок уж как-нибудь протяну. Оставь лучше для завтрашних боев. Наверняка другим понадобится. Фрицы будут с утра лезть, как тараканы у нас в столовке.

– Ну как знаешь, – медсестра убрала бинт обратно. – Там ребята конину варят в блиндаже, у тебя котелок есть с собой?

– Нет, вместе с ногами потерял.

– Да ладно ты, не ерепенься, – Наташа укрыла Петра сверху шинелью. – Ну вот, всяко теплее будет, прямо как в лучших домах. Ладно, котелок с ложкой я тебе добуду, не с голоду же теперь помирать, а мясной бульон всегда полезен, с ногами ты или без.

Она встала и пошла дальше вдоль окопов, останавливаясь возле каждого бойца. Через час Наташа вернулась вместе с двумя однорукими солдатами, аккуратно тащившими небольшой термос. Кто-то успел раздобыть в стоящих машинах кучу котелков, и под руководством того самого одноногого политрука каждый из живых получил по целой поварешке несоленого мясного бульона с маленьким кусочком вареной конины в придачу.

Петр, повернувшись на бок, выпил горячее содержимое котелка, чувствуя, как становится теплее внутри. Долго жевал жесткое мясо, не решаясь его выплюнуть. Силы обязательно пригодятся. А еда – это дополнительная энергия.

Неожиданно открылось кровотечение на левой культе, он почувствовал это по сделавшемуся вдруг мокрым краю шинели, которого он случайно коснулся рукой, пытаясь определить свой теперешний рост. Ощутив внизу что-то липкое, Петр перевернулся на спину и запустил руку к ногам. Под левой культей уже натекла небольшая лужица крови. Помогая себе руками, Петр сел. Немного кружилась голова. Подтянув шинель, он острым снарядным осколком, лежавшим рядом, сделал внизу нее небольшой разрез и, приложив усилие, оторвал узкую ленту. Этой полоской Петр перетянул себе ногу в середине бедра, как раз немного выше отреза. Наташу звать на помощь он не стал, решив, что сделает это, если кровь не остановится. Через какое-то время кровотечение прекратилось, но зато мокрая культя стала сильно мерзнуть. Обернув ее шинелью, Петр откинулся на спину. От слабости кружилась голова, ноющая боль внизу никак не успокаивалась, не давая возможности уснуть, чтобы хоть ненадолго отрешиться от всего в эту бесконечно тянущуюся холодную ночь.

Незадолго до рассвета пришел знакомый солдат, которого звали Миша, высокий и худой, словно жердь. Он служил в их дивизии в артиллерийском полку ездовым. Одно время позиции артиллеристов и пехоты были совсем рядом, поэтому солдаты хорошо знали друг друга. Несколько дней назад Мишу серьезно ранило в левую руку, ее пришлось отрезать выше локтя из-за начинавшейся гангрены. И вот сейчас в своей длинной шинели, пустой левый рукав которой болтался в такт шагам, он шел вдоль траншеи, разнося патроны. Узнав в мерцающей от осветительных ракет полутьме Петра, присел рядом, прямо на землю.

– В левом кармане, кажись, немного табачку было и кусок бумаги, скатай цигарку, а то сам не могу, – не поздоровавшись, хриплым голосом попросил Миша.

– Давай, – Петр повернулся на бок, чтобы удобнее было двигать руками. Сам он не курил, но часто видел, как самокрутки из собственного самосада делал отец, смоливший, как паровоз, из-за чего в избе всегда пахло крепким табаком.

В школе Петр попробовал с ребятами покурить, но, крепко затянувшись с непривычки, долго потом не мог откашляться от тяжелого дыма, попавшего в легкие. После этого желание стать курильщиком, как отец, пропало напрочь.

Вытащив из кармана Михаила тощий кисет и аккуратно сложенный обрывок газеты, Петр не спеша, стараясь не проронить в темноте ни крошки махорки, сделал свою первую в жизни самокрутку.

– Готово, – сказал он довольным голосом, рассматривая свое творение под тусклыми отблесками очередной немецкой осветительной ракеты, медленно падающей невдалеке.

– Огонь есть? – Миша взял самокрутку в правую руку.

– Нет. Я ж не курю.

– Эх, ладно, пройдусь поспрашиваю, – Миша встал и, оставив ящик с патронами, пошел вдоль траншеи. Вскоре он вернулся, держа в руке зажигалку, сделанную из патрона.

– Подсоби, а то самому никак, слишком высоко оттяпали, даже прижать не получается, – кивнул он в сторону культи.

– Наклоняйся, – Петр зажег огонь и поднес его к лицу Михаила. Тот с наслаждением затянулся, выпустив облако серого дыма, своим тяжелым запахом накрывшее Петра. Затем присел рядом, пряча огонек цигарки в ладони, – сказывалась привычка, выработанная на войне, чтобы не стать легкой добычей немецкого снайпера.

– Наши вчера прямо под огнем мост восстановили. Немцы лупят из пушек и пулеметов, а они бревна таскают. Командовал полковник, кавалерист. Ему взрывом руку оторвало. Кто-то из своих его и понес в тыл, здесь не оставили. Лишь бы дошли. Но молодцы наши, мост доделали и ушли по нему… Ну как ты? – немного помолчав, спросил Миша.

– Хреново, – не стал лукавить Петр. – Кровотечение открылось, пока остановил, много крови потерял. Сам-то почему не ушел? Ноги есть, шанс выйти, стало быть, тоже есть. Протез поставишь, будешь как все, никто и не поймет, что рука деревянная.

Михаил немного помолчал, продолжая вдыхать папиросный дым:

– Выйти-то, может, и смог бы, ты прав. Только кому я без руки нужен буду? Я часовщиком был на заводе. Знаешь, какая там точность нужна при сборке? Эх, брат, тут и двух рук мало, не то что одной.

– Но ведь правая-то на месте, что-нибудь другое делать начнешь. Писарем, например, устроишься.

– Хм, – Миша грустно улыбнулся, – так-то оно так, только, брат ты мой, я правой рукой пишу как курица лапой. Левша я. Все только левой рукой и делал. Да и не хочу товарищам обузой быть. Им немецкие кордоны проходить, тут не до раненых будет. А в плен мне не резон, еврейских корней много. Так что решил с вами остаться. Мне ребята пистолет дали, с ним пока управляюсь, а перезаряжать помогут. Вот патроны таскать могу, за водой ходить, так что пригожусь. Лучше пусть семье похоронка придет, чем я беспомощным инвалидом приеду. Хоть какая-то пенсия по потере кормильца будет. Для меня до ветру сейчас сходить и то трудно. А ты с какого времени в дивизии? – решил сменить он тему.

– С сентября 39-го, в осенний призыв попал. Дивизия тогда на границе с Эстонией стояла. Там и учились. А ты?

– С мая 41-го, на сборы призвали, – Миша смачно затянулся. – Только и успел жену с дочкой поцеловать напоследок. Думал, месяц-другой – и домой. Так в военкомате сказали. А тут как закрутилось! – он махнул рукой. – Финскую-то успел застать?

– Ага. С самого начала. Правда, нас, молодых, особо в бой не пускали, так что почитай все время во втором эшелоне просидел. Но насмотреться всего успел.

– Ребята рассказывали. Даже и не знаю, когда нашему брату тяжелее было, тогда или сейчас.

– Сейчас тяжелее, Миша, там земля чужая была. А здесь по своей отступаем. В глаза бабам да старикам смотреть боимся. Стыдно.

– Ну ладно, отдыхай, – Миша потушил окурок и спрятал его в карман. Затем встал, поднимая здоровой рукой ящик. – Пойду дальше. Патроны надо всем разнести. Бывай, может, еще зайду.

Петр снова улегся на спину. Ноги продолжали болеть, но усталость все-таки побеждала. Глаза закрывались, очень хотелось спать, несмотря на редкие выстрелы, мерцание осветительных ракет и холод.

Вдруг почему-то вспомнилось, как его провожали в армию. Кто-то говорил ему, что перед смертью всегда пролетает жизнь. А что у него сейчас осталось? Только память. Будущего нет, в его короткой жизни осталось только прошлое.

Когда пришла повестка, мама вдруг побледнела. Петр и сейчас, словно наяву, помнит ее испуганные глаза, зато отец был натянуто бодр:

– Служи, сынок, не посрами нас с матерью, а мы уж будем молиться, чтобы беды какой не случилось за это время.

– Все будет хорошо, папа, кто ж решится на нас напасть? Тут уж совсем сумасшедшим нужно быть. Мы этим империалистам проклятым так поддали на Халхин-Голе да Хасане, что они еще сто лет трястись от страха будут. Так что не переживайте, отслужу свое и вернусь. А тогда уж и жениться можно будет, – рассмеялся он.

Но хотя и жили они в глухой деревне Псковской области, туда уже доходили всякие тревожные слухи. Ситуация во всем мире накалялась. Германия под руководством новоявленного фюрера Адольфа Гитлера расширила свои границы за счет аннексии Чехословакии и Австрии. И теперь с азартом хищника, почувствовавшего свою силу, посматривала на другие страны Европы, желая поскорее избавиться от нехороших воспоминаний о Версальском договоре, заключенном после поражения в Первой мировой войне и, по мнению большинства немцев, являющемся позорным для всей страны. 23 августа 1939 года был подписан договор о ненападении между СССР и Германией, более известный как пакт Молотова – Риббентропа, тем самым Гитлер получил хорошие гарантии невмешательства в свои будущие конфликты мощного восточного соседа. А уже через неделю, 1 сентября, немецкие войска вошли в Польшу. Польские союзники, Англия и Франция, клявшиеся ей в вечной любви, через два дня объявили войну Германии, однако дело дальше не пошло. Они предпочитали не вмешиваться и не предпринимали активных действий, спокойно выслушивая панические крики польского правительства, которое, быстро сообразив, что совсем скоро война будет проиграна, поспешно покинуло страну, бросив ее на произвол судьбы. 17 сентября, выдержав необходимую паузу, с запада в Польшу вошли части Красной армии, воссоединив белорусские и украинские земли в единое целое, нарушенное в начале 1920-х годов. Это случилось после советско-польской войны, так бездарно проигранной амбициозными молодыми советскими военачальниками, получившими хороший опыт в Гражданской войне и увлеченными идеями мировой революции, но при этом совсем забывшими о том, что постоянно наступающей армии нужны отдых, пополнение и питание. И тогда произошло то, что поляки до сих пор называют «чудом на Висле»: голодные, оборванные, обескровленные и, самое главное, бесконечно уставшие части Красной армии просто не смогли сдержать под Варшавой последний натиск полуразгромленной польской армии и покатились назад, бросая имущество и сдаваясь в плен. В результате большая часть западных земель некогда великой Российской империи почти на двадцать лет перешла под покровительство Польши, разъединив родственников, друзей и соседей вновь установленной границей, заставив их жить в разных странах и лишив возможности безбоязненно и спокойно общаться, ездить друг другу в гости и даже писать письма. И вот сейчас эти земли снова объединялись, хотя и происходило это далеко не мирным способом. Оказавшись между двух огней, поляки предпочитали не вступать в вооруженные стычки с частями Красной армии, хотя мирной эту прогулку тоже нельзя было назвать. Однако, как бы там ни было, железной рукой двух европейских диктаторов, при молчаливом созерцании остальных правителей, государство Польша вновь перестало существовать. Договорившись с немцами о ее разделе, Советский Союз в обмен на Варшавское и Люблинское воеводства выторговал у них Виленский край и вернул его Литве, у которой он в 1920-х годах был нагло отобран Польшей и присоединен к своим землям. Наверняка это делалось не просто так, а исходя из каких-то стратегических интересов, но для литовцев это был щедрый подарок. Вдобавок к этим землям Литва получила кусочек уже освобожденной Белоруссии.

Одновременно с событиями, происходящими на западе, СССР обратил внимание на северо-западные территории, решив укрепить свой выход в Балтийское море за счет созданных не очень давно Эстонской и Латвийской республик. Кроме этого, велись переговоры об уступке Финляндией части Карельского перешейка, для того чтобы подальше отодвинуть границу, проходившую всего в паре десятков километров от Ленинграда, – справедливо полагалось, что такое близкое соседство со вторым городом в стране, «колыбелью революции», может негативно отразиться на его судьбе в случае какой-нибудь военной агрессии, если Финляндия вдруг решит сыграть на чужой стороне. Взамен этого финнам предлагались площади в Карелии в несколько раз больше тех, которые они должны были утратить. Но финны считали эти доводы несущественными и не соглашались ни на какие условия, стараясь сохранить земли своих предков, густо усеянные добротными хуторами и разросшимися кладбищами вокруг старых прочных кирх.

И вот в это время, когда над миром сгущались свинцовые тучи предстоящей большой войны, Петру и пришел срок пополнить ряды Рабоче-крестьянской Красной армии. Поэтому в указанный повесткой срок, рано утром, захватив заплечный мешок, собранный накануне матерью, попрощавшись с родителями, Петя по раскисшей от начинающихся осенних дождей дороге ушел в райцентр. А к вечеру в команде таких же новобранцев он уже ехал в грузовике в неведомую даль. Машина, то и дело подпрыгивая на кочках, резво неслась по дороге в сторону Пскова. Было шумно, немного холодно от задувавшего под брезент ветра, но весело. Тем более что строгий на вид молодой лейтенант, сопровождавший их, ехал в кабине, назначив ответственным за порядок в кузове призванного вместе с ними не очень старого сельского учителя, который сразу же уткнулся в книгу и пытался во время бесконечной тряски в полутьме прочитать хоть одну страницу. Ему это быстро надоело, и теперь он, надвинув кепку на глаза, делал вид, будто спит, лишь иногда посматривая, чтобы новобранцам вдруг не захотелось выпить чего-нибудь покрепче воды. Но взять с собой горячительное никто, вероятно, не решился, так что дорога прошла спокойно.