Часть I. Полет совы в сумерках ХХ века

Структура и субстрат: в защиту вещно-событийной реальности^[6]

1. Кризис субстратного мира

В окружающем мире принято различать вещи, свойства, отношения. Это деление практико-эмпирическое, широко распространенное, повседневное. Специфика каждого данного понятия представляется почти очевидной, их взаимообусловленность довольно хорошо изучена. Большинство авторов согласны с положением, что отношения не менее объективны, чем вещи, и что любую вещь можно описать через совокупность отношений или свойств, а отношения или свойства раскрыть через вещность. Взятые отдельно, ни реизм, ни атрибутивизм, ни релятивизм мира не описывают. Признание единства и связи различных характеристик бытия надо доводить до признания их взаимопревращаемости. Это самое глубокое проявление его динамического единства.

Было бы неверно утверждать, что деление на вещи, свойства, отношения утратило свое теоретическое значение, но нельзя не видеть, что в современном научном познании оно сильно трансформировалось и воспроизводится, прежде всего, в категориях субстрат, функция, структура. Воспроизводятся также и принципы их связи. Структура, функция, субстрат могут преобразовываться друг в друга, между ними существует определенное соответствие. Важно уметь соотносить результаты, полученные в этих терминах, с содержанием нашего повседневного сознания, с его выражением в понятиях «вещь», «свойство», «отношение». Тогда возникают новые значимые проблемы, заставляющие задумываться над ними уже не как элементами чистого знания, а как над элементами жизни, реалиями человеческого существования. Для специалистов по какой-то узкой теме или представителей конкретных дисциплин, способность «к усмотрению одной проблемы в обличьи разных определений», распредмечиванию и сравнению ее исторических, форм, вообще, по-видимому, наиболее существенная черта философско-методологической рефлексии. Эта черта особенно актуализируется в свете междисциплинарной интеграции знания, она, в конце концов, наиболее существенна и для практики.

В последние годы мы были свидетелями того, как окружающие нас вещи, «преобразовывались в системы». Прежде монолитные, далее неделимые и непроницаемые (в логическом, а не физическом смысле), они все больше предстают внутренне расчлененными и организованными. Простое, цельное уступает место сложности, системному. Мы уже не открываем эту сложность, а признаем ее заранее, априорно, до того, как что-то начали исследовать. Соответственно, в научном познании на первый план вышли системные методы. Их пакет весьма разнообразен и непрерывно пополняется новыми модификациями. При известных условиях системой можно признать всякую совокупность компонентов, связей и отношений. Ею является и совокупность устойчивых, инвариантных, повторяющихся связей и отношений. В этом случае система обычно определяется как структура. Структура – тоже система, только не любых, а закономерных связей и отношений объекта, обеспечивающих сохранение его свойств, тождественность самому себе, несмотря на внешние и внутренние изменения. Это абстрактно-теоретический уровень воспроизведения сложности явлений. В целом, учитывая возможность системных подходов к действительности на разных этапах познания, их чаще всего определяют как системно-структурные, системно (структурно) – функциональные, системно (структурно) – генетические и т. д.

Воспроизводя реальность через связи, отношения и функции, при системно-структурном исследовании отвлекаются от ее непосредственно «вещного», «событийного» выражения. Обобщенно говоря, отвлекаются от субстратно-качественного подхода к ней (в сущности, это философское название нашего жизненного мира), заменяя его количественно-информационным, в свете которого отдельные вещи и явления предстают в виде совокупности по-разному организованных отношений или функций, а многообразие форм движения материи как многообразие ее структурных уровней. Система, структура, функции в определенной степени независимы от своих носителей, природа которых может быть весьма различной. Как при сложении скоростей мы отвлекаемся от различия между птицей, самолетом, человеком и любыми другими объектами, если рассматривать их в качестве средств передвижения, так в процессе системно-структурного исследования мы отождествляем объекты с точки зрения выполняемых ими функций. Их качественная идентичность при этом только мешает и от нее – отвлекаются.

Исторически первым и наиболее осознанным способом подобного отражения реальности была математика. Ориентированная на количество, на число, она «по определению» жестко противостоит иным, качественным подходам, воспроизводящим действительность в чувственной форме и описывающим ее естественным языком. Долгое время считали, что одни сферы бытия (немногие) поддаются количественному выражению, другие – нет. Постепенно, однако, математика, преодолев узкие рамки фрагментарного использования, стала применяться в большинстве научных дисциплин. Математизацию науки начали расценивать как показатель, иногда даже синоним, высокого уровня ее развития. Идея mathesis uni-versalis пронизывает всю рационалистическую мысль Нового времени. Книга природы, говорил Галилей (Кант, Маркс) написана на языке математики. В ходе дальнейшего развития наук, математика, количественные методы перестают отождествляться с числом и практически приравниваются к методам формализации (в широком смысле слова), к логико-теоретическому воспроизведению реальности. Математика определяется как иерархия знаковых структур. Это не значит, что структурный и функциональный анализ, теория информации, логика и математика совпадают по роли, которую они играют в познании, но тем не менее ясно, что по важнейшим признакам – уровню и принципам подхода они в сущности едины. Не все абстрактные теории, не все функциональные зависимости нуждаются в численном и графическом выражении, но они это допускают, они могут моделироваться на математических машинах, компьютерными устройствами. Все рационально-логическое исчислимо, вопрос о конкретном обращении к этой процедуре является или вопросом ее целесообразности или «делом техники». Уверенность в возможности структурно-информационной обработки своих материалов овладела представителями большинства отраслей знания, полагающих, что ограничены лишь практические возможности измерения и построения математических моделей, но эта ограниченность будет преодолена по мере развития науки. Более того, с расширением структурно-функциональных подходов в познании, конструирования интеллектуально-информационных систем в технике, появились мнения, что наука вообще не имеет дела с субстратами, что они являются пережитком донаучных форм восприятия мира. Структурализм родился с лозунгом антисубстративизма, сознательно противопоставляя себя предметному (вещно-событийному) воспроизведению реальности. «С научной точки зрения, – писал один из его основоположников, – вселенная состоит не из предметов или даже «материи», а только из функций, устанавливаемых между предметами. Предметы же в свою очередь рассматриваются как точки пересечения функций».^[7] Учитывая, что функциональность является предпосылкой формализуемости, структурализм повторил поставленную прежним позивитизмом задачу превратить все человеческое знание в строгую формально-логическую науку, которая является предтечей цифрового мира. И нельзя отрицать значительной оправданности этой тенденции, особенно в связи с разработкой проблем искусственного интеллекта. Но именно только значительной, а не полной, имеющей свои онтологические и смысловые границы, о которых мы как раз намерены вести речь. Принципиальные трудности в осуществлении максималистских установок структурализма, в том числе стремления выразить все наше знание в объективированных структурах, а процесс его получения свести к переработке информации, обнаружились довольно скоро. Причем трудности эти выявились не только в социально-гуманитарных дисциплинах, но познании в целом. Каковы они и возможно ли их преодоление? А главное, в какой мере оно необходимо, является ли формализованное описание действительности высшей целью исследования (даже если не думать о его воплощении в практику)? Короче говоря, ситуация когда, по словам известного болгарского философа Савы Петрова, субстрат и субстанция вытеснены на периферию науки, а на первый план выдвинулось рассмотрение структур и функций, заслуживает гораздо большего внимания, чем ей обычно уделяется.^[8]

2. Структурализм и мир информации

Обсуждая взаимоотношения системно-структурных функциональных и вещно-событийных, субстратных методов в науке, важно избежать малодушного сглаживания остроты существующих между ними противоречий. Надо признать принципиальный антисубстративизм системно-структурной методологии. Она не субстратна по определению. Представлять мир через связи и отношения, когда любой объект, вещь, любое явление, событие – не первичная, монолитная и самостоятельная единица ( «субстанция», «тело», «элемент», «квант»), а нечто сложное, производное, некая совокупность или компонент системы – ее differentia specifica. В этом сила системно-структурной методологии, обусловленная тесной ее связью со специальными научными исследованиями. По признаниям физиков, если описания твердых тел в классической физике носили феноменологический характер, то современная теория твердого тела, основанная на концептуальном и математическом аппарате квантовой механики, все свойства веществ, материалов объясняет структурой ( «конфигурацией») атомов. Подобный подход, по мнению некоторых методологов, является одним из главных измерений «нетрадиционной» науки второй половины XX века, имеющей дело с «такими системными проблемами, в которых преобладают информационные, реляционные или структурные аспекты, в то время как сущности, формирующие систему, являются для них гораздо менее важными».^[9]

Эффективность, распространенность системно-структурной методологии привела, как часто бывает, к сознательной или бессознательной абсолютизации ее значения. Сознательная абсолютизация выливается в различные концепции структурализма в духе неорационалистического философствования и в 70 – 80-е годы ХХ века привела к возникновению многочисленных вариантов «системной философии» (Э. Ласло, М. Бунге, А. Бам, А. Уемов и др.). При всем различии этих подходов общим для них является то, что на философию неправомерно переносятся особенности специального научного знания, что диалектические процессы взаимодействия теоретического и эмпирического уровней исследования заменяются абстрактными схемами логического порождения одних структур другими. Бессознательная абсолютизация не проявляется столь четко и концептуально, следовательно, анализировать ее труднее. Между тем во многих аспектах она носит глобальный характер. Вообще, мы видимо, слишком привыкли иметь дело с «готовыми направлениями», с концептуально оформленными односторонностями, а вот рассматривать тенденции самой реальности, различая среди них положительные и отрицательные, помогать формированию сознательного, то есть избирательного отношения к ним, способны далеко не всегда.

В чем же конкретно выражается абсолютизация структур и функций, приобретшая; в науке да и во всей современной культуре довольно широкие масштабы, и к чему ведет недооценка предметной, вещно-событийной компоненты в жизнедеятельности людей? Что означает и как проявляется это отрицание диалектики вещей и отношений, когда структурно-функциональные (в принципе – формализуемые, количественные) подходы считаются единственно научными, универсальными, обладающими монополией на постижение истины?

Если сначала квалифицировать, а потом доказывать, то кратко надо ответить, что односторонне функциональное воспроизведение реальности, без последующего учета роли ее субстратных элементов, специфики человеческого восприятия и человеческой меры вообще, есть, в широком смысле этого слова, сциентизм. Отрицание вещей, нужности дополнительного подхода, который бы начинал с эмпирических фактов, с «атомов», а не с целостности, означает отказ от признания существования чего бы то ни было самого по себе. Все и всегда берется через отношения, как функция, знак или манифестация другого. Отрицается самость, самостоятельность элементов, событий, ибо они, будучи включенными в систему, функционируют в ней ради целого и «для организации». Начиная с М. Фуко, Л. Альтуссера, провозгласивших «смерть человека», «теоретический антигуманизм», растворение истории в ее структурах, структурализм и системная философия опираются на предварительную дискредитацию значения явлений, роли чувственного восприятия мира как совокупности тел и вещей, на дискредитацию, в последнем счете, всей феноменологической предметной реальности нашего жизненного мира.

Структурно-функциональное снятие вещей, их превращение в точку пересечения отношений мировоззренчески означает снятие человека как эмпирического, телесного, чувствующего индивида, обладающего определенными природно-антропологическими константами. Растворяя вещи в функциях, мы растворяем необходимую основу для признания его первичности и идентичности, значения его собственного индивидуального бытия. Он становится элементом системы, который, в силу положения, всегда вторичен. Субстанциальная рациональность, предполагающая наличие непосредственных, неинструментальных связей между людьми, целиком вытесняется утилитарной, технической. Хотя признание чего-либо субстратом, телом не гарантирует существования у него человеческих качеств, отрицание подобного состояния разрушает почву для их формирования, ибо ясно, что безвещный и бестелесный предметный мир – это и бестелесный, безжизненный человек. (Лучше, пожалуй, слово «человек» писать тогда в кавычках, ибо на самом деле это будет уже только некий чистый, пустой, или чужой, разум).

К чему ведет абсолютизация методологического коллективизма, системных, в конечном счете формально-дедуктивных направлений рассмотрения человека, остроумно показал польский фантаст-философ Ст. Лем. Получается «антисолипсизм», симметрично солипсизму противостоящий, но столь же абсурдный: мир есть, меня нет, но я рассуждаю. «Солипсизм утверждает, что существую только «Я» – следует заявить, что существуют только другие. Эту доктрину, – иронически продолжает он, – можно отлично обосновать. Если бы другие люди не обращались ко мне, не отвечали на мои вопросы, захотели бы проходить сквозь меня, словом, если бы я ни для кого не существовал, разве не следовало бы мне признать, что меня в действительности не существует?.. Да если б и впрямь существовали только «другие», то среди бихевиористов, физикалистов воцарилась бы атмосфера всеобщего облегчения, успокоения, блаженства, исчезли бы миллионы забот, короче, возник бы сущий эпистемологический рай. Не придавая лично особого значения вышеизложенной абсолютно оригинальной концепции, я готов уступить ее заинтересованным лицам».^[10]