В рамках системно-структурной методологии довольно долго спорили о том, включать ли в структуру элементы или считать ее системой чистых отношений. Как более последовательная, победила вторая точка зрения, что еще раз подтверждает принципиальный антисубстративизм структурных методов. Ведь через элементы в структуру врываются вещественно-энергетические характеристики бытия, нарушающие ее выделенность, грозящие растворить в окружающей среде. Стремясь к строгости и точности познания, структурализм их как бы локализует, заключает в капсулу, лишая значения и рассматривая не более чем точки пересечения отношений. Этим достигается логическая однородность и целостность метода, его принципиальная формализуемость. Подобная тенденция прослеживается с истоков познания. Хорошо известно, что мышление, первоначально непосредственно включенное в предметную деятельность людей, постепенно эмансипировались от нее, теория отделилась от практики. Меньше внимания обращается на дальнейший процесс освобождения формы от содержания в самом мышлении, на происшедшее разделение абстрактных и эмпирических, структурных и субстратных методов, на образование единого языка науки (логики, математики), все более независимого от ее предметных областей. Этапным на этом пути стало образование понятия информации как самостоятельной общенаучной категории. Несмотря на различие взглядов на информацию, с ее первичной сущностной основой, которая нам именно и важна, согласны практически все: информация – это бытие, взятое со стороны его формы или, говоря современным языком, со стороны структуры. В силу того, что она является системой чистых отношений (той или иной их мерой), количеством без качества, формой без «содержания» (материи), она допускает неопределенно большое число конкретизации – может быть информацией о чем угодно, о любых предметах и явлениях. Ограничения на систему накладываются компонентами, субстратная природа которых задает ее определенную реализацию и тем самым позволяет интерпретировать теоретический формализм.

Ситуация нашего времени не требует развернутого доказательства превалирования абстрактной, информационно-рациональной стороны жизнедеятельности людей – в производстве, быту и, конечно, познании. Отражение мира современным человеком изначально пронизано концептуальностью. Не случайно в науке вместо чувственного познания говорят теперь об эмпирическом, предполагающем первичную логическую обработку чувственных данных. Исследования восприятия показывают, что оно далеко не автономно от рационального уровня отношения к миру. Также не случайно ведущим направлением в психологии становится когнитивизм. По вопросу соотношения теоретического и эмпирического преимуществом начали пользоваться взгляды, признающие не два качественно разных типа знаний – эмпирическое и теоретическое, а один – теоретический, вернее разные уровни его теоретизации. Научное знание неделимо, оно теоретично по существу – таков лейтмотив современной методологии. Речь таким образом ведется о двух уровнях одного интеллектуального способа освоения мира, а его чувственно-эмпирическое освоение как самостоятельная деятельность не выделяется. «Дихотомия» рационализма и сенсуализма, теоретического и эмпирического, сопровождающая всю историю познания, в настоящее время весьма определенно разрешилась в пользу теоретического. Соответственно этому предметы и вещи начали трактоваться, прежде всего как носители информации, как «исторически первые знаки». Естественный мир фактов и событий становится проявлением искусственного мира знаков и символов.

Так же легко превалирование структурно-логических подходов прослеживается в сфере социально-гуманитарного знания. В процессе интенсивного сближения истории с социологией большую часть пути проходит история. При классификации исторического знания описание событий, «нарратив», изучение деяний и биографий выдающихся личностей чаще всего относят к его низшему типу. Если потребность в дальнейшей разработке истории систем и структур ( «системной истории») не оспаривает никто, то оправданность «временной истории», выявления мотивов людей, субъект – субъектных отношений, то есть проблематика понимания, едва получив «права гражданства», вновь начинает объективироваться и рационализироваться, истолковываясь как вид объяснения, коммуникации и декодирования информации.

В поле притяжения сциентизма попадают сферы культуры, казалось бы, чуждые логико-информационной обработке материала, например, искусство. Его усиливающийся интеллектуализм, особенно ярко проявляющийся в абстракционизме, можно считать проекцией нарастающей рационализации духа художников. Поэзию убивает рефлексия. Это признают и творцы, и критики абстрактного искусства, в центре которого находится не чувственный объект, а система функциональных связей. Объект как бы растворяется в формулах, графиках, геометрических отношениях. Главным в изображении становится не содержание воспроизводимого на картине явления, а система связей между элементами картины, некая совокупность «организованных напряжений». Тезис «бытие есть структура» (ранее, в 20-е годы, «содержание есть форма») стал ведущим для его создателей. Концептуальность, наукоподобие абстрактного искусства проявляется как в изобразительных вещах, так и в музыке, литературе, где тоже можно видеть отход от воспроизведения явлений и бегство в мир, свободный от субстратов. Мыслительные компоненты в нем явно преобладают сравнительно с наглядностью изображения, рассчитано дискурсивное теснит эстетически образное, чувственная интуиция трансформируется в интеллектуальную. Вплоть до возникновения «технологического искусства» – «искусства» без человека.

Сциентизированное сознание готово все превратить в информацию. «Всякий процесс чувственного освоения тоже можно представить как процесс получения информации. Вероятно, с определенной степенью огрубления чувственное наслаждение можно было бы определить как получение информации из несистемного материала… Представим, например, в качестве текста кусок съедаемой пищи. Весь процесс его употребления может быть разбит на этапы взаимодействия с нервными рецепторами, кислотами, ферментами».^[11] В «научно-кислотной» форме можно представить любой акт человеческой жизни, но надо хотя бы осознать, что при этом достигается и что теряется, выявлять границы применимости подобных подходов и, включая их в философскую рефлексию, давать соответствующую мировоззренческую оценку. Иначе, окончательная цена такого научного познания, по-видимому, сам человек. И мы ее уже платим – собой (отчуждением, кризисом эмоциональности, профессиональным идиотизмом, одиночеством, зомбизацией).

Было бы странным отрицать право художника и обязанность теоретика отражать мир, каким он становится под воздействием научно-технической революции. Вполне понятно ее многообразное влияние на восприятие действительности. Однако столь же ясно, что содержание человеческой жизни не исчерпывается дискурсивно-логической стороной. Пределы этому ставит природа человека как естественного существа. Хотя его сознание развивалось в процессе социализации, оно зависит от его биологического субстрата, от способов восприятия реальности с помощью 5 органов чувств и мозга, образовавшихся в ходе конкретной земной эволюции. Формы сознания не изолированы от «устройства» своего носителя. Потребность в образно-эстетическом, интуитивном, наглядном восприятии мира, в переживании неповторимости своего бытия в нем неотделима от человека как конечного телесного существа. Несмотря на социально-историческую изменчивость способов удовлетворения данной потребности, она сопровождает его всегда, проявляясь в сфере культуры прежде всего через искусство, основное назначение которого состоит в раскрытии жизни человеческих чувств и тех областей духа, на выражение которых не может, по самой своей сути, претендовать наука. Мерой проникновения условного, логического, границей абстрактного в искусстве служит оно само. Экспансионизм информационности не может быть беспредельным и при нарушении меры вызывает ответную реакцию в виде гиперреализма, фигуративизма, поп-арта и тому подобных течений, которые уже вообще отрицают духовность и культуру как враждебные человеческой чувственности, ведущие, в пределе, к ликвидации человека. Искусство не мыслимо без мысли, но равным образом оно перестает существовать, когда теряет образность, чувственную связь с реальностью, с материальным миром, с «традицией».^[12] Его специфика именно в способности превращать любые абстракции в нечто психологически понятное, переживаемое так же, как живет повседневный человек в мире своих жизненных представлений. Никакая умственная деятельность, совпадающая с художественным творчеством в других отношениях, но этой способностью не обладающая, не искусство. «Концепт-искусство» – это, в сущности, прикладная, игровая наука. «Бесполезное мышление». Говоря обобщенно, недооценка субстратного начала и вещно-событийного видения мира ведет к эрозии непосредственного жизненного окружения человека, к его превращению из целостного телесно-духовного существа в существо информационно-духовное, притом бездушно-духовное, у», которого все чувства замещены информацией.