Фаллоимитатор

Муха по полю пошла, муха денежку нашла… Везет же насекомке – сразу денежку обнаружила, а не черти что, которое еще надобно изловчиться кому-нибудь втюхать, чтобы этой самой денюжкой разжиться, с тяжкого бодуна соскочить…

Так думал отнюдь не ветреный, и уж тем более не повеса, а некто Шкалик, профессиональный хроник и убежденный холостяк. Думал чуть ли не вслух, нисколько не стыдясь своей черной зависти к литературному персонажу.

Пошла муха на базар и купила самовар…Ну да, как же, самовар она купила… Самогон она купила! С тем в поле с утра пораньше и выскочила: на опохмел капустки надыбать… Вот и он, Шкалик, тоже в схожей ситуации очутился: трубы горят, башка гудит, грабли дрожат, словом, весь организм гневно протестует против преступной халатности и пренебрежения. На фиг ему самовар? Или вот это вот безобразие в красивой коробочке, что он на лавочке во скверике, как муха денежку во поле, обнаружил? Нет чтобы пару чириков там же забыть вместо этого непотребства!.. Вот и ломай теперь хворую тыковку. каким образом это дело к делу пристроить. Ведь не выдашь прямым текстом, дескать, люди добрые, а кому хрена искусственного импортного за пол… нет, за четверть цены? Враз в мудозвоны произведут. И хорошо, если только этим и ограничатся, а то ведь могут запросто и по шее накостылять. Этим самым хреном. И будут правы. Сам бы на их месте таким же естественным образом на подобное отреагировал…

«Милая моя, мутная холява, видно ждет меня подлая подстава» – затянул вдруг кто-то над самым ухом с мерзким лиризмом интонаций. Шкалик от неожиданности сначала вжал голову в плечи, затем, наоборот, вытянул ее до вертикального предела немытой шеи, подозрительно огляделся – так и есть: глюка словил. Пока что – слухового…

А ведь стоит этот лжехрен, как пить дать, недешево. Вон в какой нарядной коробочке торчмя томится, применения по назначению дожидается. Ему-то что, у него же вечный полдень с полночью. Завсегда готов, как пионер, всем мужчинам пример…

Интересно, если за него стольник заломить, не слишком жирно будет? В смысле – выдержит морда или треснет?

Как он там у них по-научному прозывается? Не то фулис, не то пунис… В общем, хер моржовый, ус китовый, суперчленюга силиконовая. А на коробочке, как положено, не по-нашему написано. Да еще и с завитушками. Тут и нормальную печать хрен разберешь без пол-литра, а они, затейники, еще и с выкрутасами паспортные данные рисуют.

Фал-ло-им… нам… вам… всем…

И тут в башке и у Шкалика что-то как бы щелкнуло, что-то там в запущенных извилинах прояснилось. Фаллоимитатор, – без труда прочитал он по-американски. Ясно: фалло он имитирует. Стало быть, так и буду к народу подъезжать – шепотом и с оглядкой: фаллоимитатор, импортный, нецелован- ный, новье, по дешевке, почти задаром, мировой продукт…

Легко сказать – к народу. А к какому именно? С таким товаром к

кому ни попадя не сунешься. Тут, как говорится, диффирентный подход нужен. Во как!

И Шкалик, пользуясь моментом внезапного прояснения в своей кочерыжке, принялся усиленно размышлять, в смысле – диффирентировать, а еще точнее, дифференцировать необъятный рынок своих потенциальных клиентов.

Малолеток, педерастов и лесбиянок сразу отверг. Первых по моральным соображениям, а двух остальных по чисто техническим. Потому как некоторые пидоры только с виду пидорами кажутся, а как дойдет до гамбургского счета, так вдруг выясняется, что нормальный мужик, только на моду шибко падкий, оттого и кажется окружающей братве натуральным гомосеком. А с женским полом в этом смысле вообще полный завал. Вроде смотришь – ну чисто мужик, хотя и баба. Такой только юных да нежных девок подавай. А выпьешь-разговоришься, оказывается, ни фига подобного: она сама вся изнутри юная и нежная, и принца своего на белой кобыле – с охапкой роз в одной руке и справкой об освобождении в другой – ждет – не дождется уже целых три полных срока по 182-й статье…

С головой у Шкалика явно творилось что-то неладное: она одновременно пухла с похмелья и вовсю соображала, как бы его побыстрее унять. Иначе, то есть ближе к теме говоря, кому сей непотребный фалльно-свальный предмет пристроить. Допрояснилось в этом органе до того, что предложил он избрать в качестве сегмента рынка одиноких женщин среднего возраста. Шкалик аж оторопел. В смысле, офанарел, но без возгласов матюгального удивления. Он и слов-то таких отродясь не знал. Что еще за сиг-мент рынка? Почему слитно? Сиг с ментом на рынке или наоборот?.. А средний возраст – это сколько лет-годочков? От последнего развода до первой пенсии?..

Шкалик с трудом поднял окончательно отяжелевшую от похмелья и ума голову и принялся недоверчиво всматриваться во встречных женщин.

На дворе стояла осень – пора, как он помнил еще со школы, унылая, но глаз радующая. Наверное, своим унынием… Женщины были одеты в куртки, пальто, плащи и в нечто такое, что можно одновременно считать и тем, и другим, и третьим. И тоже радовали глаз своим унынием. Иди пойми, одинокая она или обременена мужем, детьми, любовником и случайными связями. С виду-то все они ужасно одиноки и смотрят явным средним возрастом. Ну то есть молодость давно прошла, а до пенсии еще пахать и пахать… И, главное, все с надеждой отвечают на его пристальный меркантильный взгляд взорами, исполненными романтических надежд, которые моментально гаснут, как только в поле их зрения, кроме честных, налитых похмельной мукой синевы, глаз Шкалика, попадает и все остальное: задрипанное полупальтецо, засаленная кепка, штаны неизвестного фасона, едва прикрывающие щиколотки, башмаки, один другого моднее, потому что разные, хотя номера почти совпадают – 42-й и 44-й, – наконец, носки цвета осеннего неба, в одну белесую полоску от соленого пота странствий, потому как лето, не в пример осени, нынче выдалось препротивно прежаркое…

Н-да, после такого облома к ним лучше не подходить, – уже не светило, а сияло в бедной черепушке Шкалика, – сочтут за издевку.

«Точно!» – согласился с ней Шкалик и, стыдливо потупившись, выгреб из кармана треснутые солнцезащитные очки, которые отчаялся втюхать кому бы ни будь уже с год как. Приходилось пользоваться этой роскошью самому. Вот и пригодились. Черные очки – не черные очи, реакции на них от среднего возраста никакой. А он им имитатор под нос: не угодно ли? А они ему в ответ: а что это за фиговина? А он им чего на уши вешать будет? Что это такая штука, которая фалло имитирует? А они ему по горбу пакетами с провизий. А там ее килограммов по-восемь в каждом. А могут и ментов крикнуть, за ними не заржавеет. А с ментами ему не резон, враз к стенке припрут наводящими вопросами: где агрегат скомуниздил, бомжина позорная? Кого радости последней в жизни лишил, синюха? И так далее , не считая поощрительных подза-тыльников и убедительных затрещин…

Да на фиг ему вообще ср…ся этот имитатор! Таким товаром торговать – себе дороже. И Шкалик убрал очки со своей личности обратно в карман. И немедленно пожалел об этом. Потому как в них он, может быть, еще имел бы шанс проскочить незамеченным мимо этого долбозвона Опохмельченки. И какого, спрашивается, фалло он со своего Лиговского отстойника к нам на Петроградку таскается? По делам он тут, видите ли. Знаем мы его дела: нажрется и давай орать про свою бабушку, которая в киевской женской гимназии русскую литературу преподавала. Мало ли чем нашим бабушкам в тяжкие времена разгула царизма заниматься приходилось. Вот у него, у Шкалика, тоже, может быть, бабушка была. И вполне вероятно, что и до сих пор где-то есть. Но он ведь о ней не распространяется даже будучи во крайнем хмелю. И не потому что знать не ведает, какой дурью она по молодости маялась, а потому что под балдой надобно не про бабушек благим матом вопиять, а про жизнь тихо и степенно калякать. Про общих знакомых вспоминать, про корефанов, с которыми по рюмочным да по скверикам соображали… Ну да мало ли о чем можно под газом негромко и невнятно с хорошим человеком потрендеть. А этот – орет. Активен как электровеник. Всё знает. Обо всем осведомлен. Учился в трех техникумах и двух институтах сразу, правда, неизвестно, кончил ли хотя бы один… А еще он Байконур строил, на советском шатле по кличке Буран летал… Испытательный полет, – заливает, – вошел в атмосферу. Двигатели отказали. Рация накрылась. Кругом темная ночь. Наверху звезды, внизу океан. А на нем реденькие светлячки еле ползут, – корабли, значит, сухогрузы, танкеры и сейнеры курс свой держат. И тишина… Потому что океан-то Тихий!..

Во брехло-то.

А иной раз как наулюлюкается, так вместо того, чтоб бабушку свою добрым словом помянуть, начинает ко всяким темнопопеньким приставать, вопрос национальный решать. У вас, говорит, кожа смуглая, глаза карие? Нерусский, значит. А вы слышали такой девиз: «Франция – для французов»? А один черенький, не будь дураком, возьми да и спроси у него в ответ: «Вы хотите сказать, что Россия – для алкоголиков?» Ну тут-то Опохмельченко враз о бабушке своей вспомнил, сирену свою включил. Орал, пока в дюндель не схлопотал. Не от черенького, а от своего же брата русака белолицего сероглазого. Чтоб, объясняет, собак не пугал. Они, говорит, у меня холеные, умные, воспитанные, призовые, им завтра на выставку медали зарабатывать, а ты, падла подзаборная, своим ослиным ревом их нервируешь, аппетита лишаешь…

Ну, дали Опохмельченке в дюндель, а он сразу брык с копыт и лежит, пиво из горла досасывает и о бабушке своей вспоминать продолжает. Потом еще и дедушку приплел, который, оказывается, в той же гимназии директором подвизался…

Брехло брехлом, короче. Но когда трезвый бывает, не орет. Про Буран не заливает. О бабушке ни гу-гу. В общем, нормальным мужиком кажется, когда трезвый. А когда он трезвый-то?

Вот и сейчас – уже с пивом в граблях. В личность Шкалику заглянул и молча это самое пиво протягивает. Шкалик от такой братской неожиданности даже не сразу понял, что происходит. На автопилоте бутылку принял, заметил, что на треть полна, хлебнул и коробку с имитатором протянул: дескать, гляди, чего у меня для народа имеется… Да, на душе слегка полегчало, а вот в черепной кубышке обратный процесс начался: от ясности к затуманиванию. Ну, до окончательного тумана с последующей тьмой еще дожить и добыть надо…

Опохмельченко тем временем коробочку обсмотрел, обнюхал, открыл, заглянул, но продукт вынимать не стал, в тему так въехал, без проб и экспертиз. А как въехал, так давай во всю свою луженую глотку встречных гражданок агитировать на покупку очень нужной в хозяйстве, особенно в женском, вещи. Ну ни на полхрена стыда в человеке не осталось, весь пропил!

– Мадам! – орет на всю Большую Зеленину, – неужели вам не хочется обрести хоть немного независимости от этих подлых, гадких, вонючих, вечно пьяных мужиков? Так берите и пользуйтесь! Вот оно – ваше спасение! Вот он – одновременно символ и средство вашей свободы! Само просится к вам в руки в обмен на какие-то несчастные триста рублей! Подумать только, всего каких-то десять поганеньких долларов и вы свободны, как птица, мадам!

Шкалик, услыхав сумму, едва остатками пива не подавился. А мадам, ясное дело, шарахнулась от них, как путана от пидора.

– Ну ты это… того, – высказал свои претензии Шкалик. – Аккуратней с ценами. Каких еще десять поганеньких баксов к ядреной фене?

– Что, мало? – оживился заскучавший было Опохмельченко.

Не найдя сходу слов для достойного ответа на такой идиотский вопрос, Шкалик вернул хозяину пустую тару и повертел пальцем у виска.

– Много? – догадался лиговский.

– Тут бы хоть стольник содрать, уже – во! – определил предел своих мечтаний Шкалик, проведя ребром ладони по срезу подбородка.

– Но стоит он явно больше, – не согласился Опохмельченко. – Может, даже сто баксов!

– Здоровье дороже, – мудро рассудил Шкалик, забирая свою находку у незваного помощничка.

–Слушай, – загорелся новой идеей обитатель Лиговского отстоя, – у меня тут на Гатчинской знакомый ларечник в газетном киоске. У него этой порнухи, как говна. А в ней, между прочим, всякая такая вот хренотень рекламируется… Сходим к нему, хоть настоящую стоимость разведаем. А то действительно, то десять баксов кричим, то сто рублей шепчем…

Шкалик хотел заметить, что о десяти баксах кричал не он, а о ста рублях они еще вслух народу не заикались, но тут к ним, воровато оглядываясь подошла неприметно одетая женщина неопределенного среднего возраста и, ни на кого не глядя, кроме коробочки с изделием, тихо поинтересовалась:

– А он током не бьется?

–Да что вы, мадам! Он же на батарейках! – принялся загибать во все свое воронье горло Опохмельченко. – Двух батареек, сударыня, хватает аж на три недели нормального замужества. Правда, на медовый месяц понадобиться раза в три больше, – добавил он с честной авторитетностью.