Глава пятая

1

Они подъехали к гостевому домику, когда солнце уже взошло, но все равно было еще слишком рано. Рано для чего? Рано еще было петь такую песню, с которой они подкатили к этому двухэтажному зданию. А именно:

 
– Не для меня весна придет!
Не для меня Дон разольется!
Ой, сердце жалобно забьется!
Не для меня, не для меня!
 

– Уот? Что случилось? – спросила, высунувшись в окно, и протирая глаза, София. А ее парень в одних шортах выбежал на крыльцо с двумя пистолетами в руках, и двумя за поясом. Это были новые, не кремневые, а капсульные, надежные пистолеты.

– А самое главное, – сказал Атаман, – выстрел происходит без задержки. Так что сдавайтесь, ибо времени передумать у меня уже не будет.

– Ты что? Это же мы! – выкрикнула из окна кареты Даша.

– Кто мы? Более того, если мы знакомы, ты должна знать, как меня зовут.

– Так естественно, – ответила дама, и вылезла из кареты. В чем была, в том, как говорится, и вылезла, а именно: безо всего, голая.

– Вот это рыба! – восхищенно воскликнул Атаман.

– Не понимаю, что здесь удивительного, – ответила Даша, – неужели ты меня еще не видел? Я думала, ты, как все.

– Нет, – ответил парень. – Я, как обычно – последний.

София выбросила из окна бархатное платье.

– Наконец, я тебя узнала, – сказала она, – а то могла бы и выстрелить. – В руке у нее был пистолет. – Возьми платье, оденься, а то с утра комары здесь кусаются.

В карете София пила кофейную пенку из фляжки и молчала.

– О чем ты думаешь? – спросила ее Даша.

– Не могу вспомнить, зачем мы сюда приезжали. Честно.

– Так потрахаться. Зачем еще?

– Ты тоже не помнишь?

– Думаешь, было еще что-то?

– Кажется, было.

– Что бы это могло быть?

– Не знаю.

– Я тоже ума не приложу. Более того, я не понимаю, зачем мы уезжаем? Мне здесь понравилось.

– Я даже не сплавала на ту сторону.

– Я тоже.

– А ты вообще, где была?

– Так…

– Забыла? Вот и я тоже:

– Все помню, а зачем приезжали – забыла.

– Да забудь.

– О! кажется, вспомнила. Мы хотели отомстить.

– Кому?

– Так вот ему, – София показала большим пальцем через плечо, – сидит на козлах вместе с долбанным киллером.

– Почему долбанным?

– Потому что долбил, долбил, что всех здесь грохнет, а толку?

– Никакого?

– Никакого абсолютно. Даже не трахнул ни разу. Где был? Неизвестно.

– Н-да.

– Что?

– Я говорю:

– А платить все равно придется.

– Понятно. Вот, если он тебя все это время трахал, то ты и плати.

– Может быть, ты не в курсе, но он уложил троих.

– Палача Фрю, Оглоблю и Левшу.

– А Варвару?

– О! эта осталась почти в коме. Перестала узнавать даже знакомых.

– Жаль, что я не успела попросить ее спеть по-немецки, – сказала София.

– По-немецки? Это как?

– А ты не знаешь?

– Нет, еще не пела.

– Для этого надо лечь на спину, поднять ноги под прямым углом, и петь.

– Как Мар Ди?

– Ты слышала?

– Слышала, но никогда еще не видела.

– Увидишь. Я ее пригласила на праздничный концерт.

– Всё?

– Да. Разве это не интересно?

– Интересно. Надо где-то записать, чтобы в следующий раз не забыть, чтобы она нам так и спела. У тебя есть блокнот?

– У меня? Это у тебя блокнот, а у меня… что у меня?

– Вероятно… нет, я пока тоже не знаю. Кстати, ты зачем его взяла с собой? – добавила Даша. – Она тоже большим пальцем показала назад, туда, где сидел рядом с Потемкиным Атаман. – Можно, я шепну тебе на ухо? – София кивнула. – Хочешь казнить его на дому? Заманила, а там… хлоп! И без рук, без ног, а еще живой.

– Не понимаю, зачем?

– Ты передумала?

– А я так думала? Нет, – добавила София, – я обещала ему звание Маркиза.

– И он его получит?

– Почему бы нет? Конечно, получит.

– За что?

– Он заслужил.

– Тогда и второму что-то надо дать. Я обещала, что ты обещала ему Графа.

– Не много?

– Так нет, конечно.

– Ну, окей, окей. Только не понимаю, как он мог это заслужить без меня.

– Ну, еще насладишься, насладишься.

– Обещаешь?

– Обещаюсь, конечно. На все сто пятьдесят.

– А больше?

– А может, и больше.

– Насколько?

– Что?

– На сколько больше?

– Ой, да на много.

И вот так скакали они, граф да графиня, маркиз да герцогиня. Точнее, принцесса, и даже более того.

2

– Что-то случилось, – сказала Даша, когда они уже почти подъехали к Летнему Дворцу.

– Что бы это могло быть? – задумчиво спросила Со.

– А ты не знаешь?

– Нет вроде.

Граф Панин на полусогнутых подбежал к карете.

– Что случилось, Панюша? – сказала Со. И добавила: – Я не могу отлучиться на неделю, а здесь, что, уже началось восстание?

– Прости, я не могу говорить, – сказал Граф, покачиваясь на кривых ногах у окна кареты. – Вот он пусть расскажет.

– Беда, мать моя! – выдохнул подошедший Разумовский.

– Не спеши, говори по слогам Кирюша, – улыбнулась Со.

– Спасибо, дорогая, спасибо, что не назвали Кирюхой.

– Ну, гут, гут, конечно, ты Кирил. Прости, забыла за время отдыха:

– С одной или с двумя лэ тебя величать?

– Да не надо с двумя, сама ведь потом запутаешься. Зови, как Троекурова:

– Просто Кирила.

– Без второго лэ, но зато с лишней а, – высунулась в это же окно Да. На самом деле Да, Даш, и даже Даша, была ее фамилия. Но так как многие путали еще имена и фамилии, то здесь ее обычно звали:

– Романовна. – Или еще проще:

– Ром.

– Вот действительно, – говорили многие, – мы путаем имена и фамилии, а они ввели еще и отчества. Звали бы купцов по отчеству-то. Их Петр наградил этим отчеством, вот пусть бы и мучились:

– Запоминали.

– Ты помолчи пока, Ромка, – строго сказала Граф Панин, – ты, как говорится, еще не член.

– Что? Что?! Что ты сказал, Пантюха? – Даша вылезла из кареты через другую дверь, и попросила Графа повторить свои подлые слова.

– Нет, – Панин встал в стойку, – ты хочешь драться? Давай.

– Я буду секундантом, – сказала София, и тоже вышла из кареты. Разик подал ей ручку.

– Спасибо, Разумовский, я думала, никто уже не предложит мне руку.

– Все заняты только своими амбициями, – Гетман кивнул на Панина и на Романовну. На Дашу, имеется в виду. Хотя бы разобрались сначала, в чем дело, а уж потом бы вызывали друг друга на бойцовскую дуэль.

Почему бойцовскую? Еще действовал, был в силе Указ Петра Первого о запрете пистолетных и шпажных дуэлей, и о поощрении кулачных.

Как сказал Петр Первый:

– Мы не должны в общем отставать от Европы. Поэтому, поощряю некоторые вещи. В частности, некоторые английские достижения. Как-то:

– Бой на кулаках. – И более того, предложил тут же начать записывать в Бойцовские Клубы. Но пока люди раскачивались, думали, нужна им цивилизация, или пока что нет, Петр умер. Тем не менее, идея его жила. Жила, жила, и через тридцать-сорок лет прилично выросла. То есть, как раз к этому времени. Теперь не надо было ни на кого обижаться, спорить, рвать голос, портить нервы, сразу в стойку и погнали:

– Хук справа, джеб в нос, апперкот в подбородок, удар в солнечное сплетение. – Были разрешены по договоренности даже некоторые японские приемы. Как их здесь называли:

– Хуки яки. – И, как говорится, русские женщины никогда не отставали от мужчин. Более того, часто шли впереди. Так и Да считалась здесь одной из первых боксерш.

– Ну, чё, Пантюха, начнем? – спросила она, и ладонью шаркнула Графа по щеке.

– Подожди, Да, – сказала София, – надо сначала разобраться, почему он обиделся.

– Ну, как же мне не обижаться, любимая, – обратился Граф Панин к Софии, – она ведет, – теперь он провел ладонью по щеке Да, – себя на равных со мной. Пусть она тоже Графиня, но ведь не имеет же никакого поста официального. А без поста человек, что собака без собачьей будки. Правильно я говорю? – и Панин опять прикоснулся к щеке своего противника. На этот раз Даша поймала его руку, и, поднявшись ногами вверх, провела болевой из стойки.

Панин понял только, что Земля и Небо завертелись перед ним, как в Калейдоскопе. Такую игру здесь недавно продавали. Потом он почувствовал в руке сильную боль.

– Как будто Вурдалак, впился мне в плоть длинными, острыми зубами, – уже расслабленно проговорил он, и закрыл глаза, постепенно теряя сознание.

– Хватит, хватит, Даша, мы теряем его, – сказала София. И добавила: – Разумовский, дайте ему несколько пощечин.

– Мне кажется, он уже умер, – сказал Гетман.

– Та не, притворяется, – сказала Со. – Дай ему несколько раз ладонью по щекам.

– Да, конечно, должен очнуться, – сказала Даша, отряхивая подаренное Софией зеленое бархатное платье.

Наконец, Граф Панин поднялся, и объяснил, что обиделся на неравноправное к себе отношение.

– Она же ж никто, – опять начал Панин, но тут даже Разумовский на него рассердился.

– Граф, я, – Разумовский указал на Софию и на Дашу, – люблю их обеих очень, поэтому получите без предупреждения:

– Снизу в челюсть!

– Вроде рановато, – хотела сказал Со, но поздно – удар уже состоялся. Панин опять упал. Упал, и пока больше не вставал.

– Поднимите его, – сказала София, – я должна ему все объяснить.

– Да пусть лежит пока, – сказал Разумовский. – Я лучше сам вам пока объясню, что здесь случилось

– Ну, говори, что тут могло такого случиться удивительного? – сказала София, и попросила Дашу достать из кареты фляжку с кофе.

3

– Так все вышло, как ты хотела, дорогая, – начал Разумовский. – Я отпечатал в типографию твою натуру, что мол, этого Петрушку вон, а ты теперь Пират Рицца.

– Как, прости? – не поняла Со. – Пират Рицца?

– Ну, да. Пират Рицца. Я не вижу ничего такого, чтобы теперь мешало тебе принять этот титул, – сказал Гетман, но теперь немного по тише.

– Так звали, кажется, какого-то древнего Викинга, – сказала Да, услышав имя:

– Пират Рицца.

– Я вижу, вы смеетесь, – сказал Разумовский. – Только не понимаю:

– Над чем?

– Да, нет, нет, я сама этого хотела, ты прав. Конечно, – сказала Со. И добавила: – Так, а в чем дело? Не вышло, что ли?

– Так нет, все вышло, – сказал, еще лежа на земле Граф Панин, – но он пропал.

– Кто? Петрушка? – Даша даже схватилась руками за щеки. – Ну, теперь будут дела!

Наконец, ребята смогли объяснить, что Петра Третьего, в простом графского-баронском обиходе Петрушку, как и было запланировано, грохнули братья Орлы. Грохнули, можно сказать, в честном боксерском поединке. Пятеро Орлов против троих. Как-то:

– Сам Петр Третий, его незаконная еще жена Лиза Ворон, и смотрящий, имеется в виду смотрящий за Петрушкой, сам еще малолетка, придворный поэт Державин. Петр его гнал, мол:

– А что ты можешь? – И действительно, парень никаких хуки яки не знал.

– Видимо, его взяли по ошибке, – констатировала Лизка.

– Как это? – не понял Петр.

– Так приняли ямбы и хореи, которые он заявил, как свои верительные грамоты, за японские приемы бойбы и бокса. Но, – добавила она, – я хочу, чтобы он остался. И вообще, Елизаветинский Дворец – это мой дом.

– Это он тебе наплел? – спросил Петр, указывая на безалаберного, но вдумчивого поэта.

– Ну, а что тут нелогичного? И процитировала:

– Лиза, Лиза, Лизавета – сей Дворец твоя примета!

– Тебе нравится?

– Очень.

– Ладно, пусть остается.

Ну, вот, когда Орловы напали ночью, Петя был один-одинешенек.

– Ну, ты спал, и я пошла с ним поговорить, – указала умная дама на бессловесного поэта.

– Стихи послушать?

– Да. Хочешь, я и тебе расскажу? – И уже начала: – Лиза, Лиза… – Но Алехан ее прервал, сбив с ног первым же, но тяжелым ударом в подбородок. Другой брат, Григорий, обхватил сзади Державина, а малютка Федя ударил его головой в живот.

– Мал, да удар! – сказал старший брат, Ваня, хотя Федя был только на два сантиметра пониже его. Сам Ваня никак не мог справиться с Лизаветой, которая с достоинством выдержала удар Алехана, и по ошибке набросилась не на него опять же, а на старшенького Ваньку, который хотя и имел руки огромные, но никак не мог обхватить ими шейку незаконной жены Петрушки. – Слишком велика.

Тогда они вдвоем взяли ее под белы рученьки, и… хрясть о стену головой.

– Кажется, готова, – сказал Григорий.

А про Петрушу-то и забыли в горячке боя. А он был уже у дверей. Тогда Гришка взял с постамента фигуру греческого бога Аполлона, и его послал догнать убегавшего Пиратора. Аполлон, как говорится, бросился под ноги. Правда, сзади. Пиратор шлепнулся, а Иван сказал:

– Иди, Федор, добей его.

– Иду, – ответил Федор, слабея в ногах. Не любил он добивать лежачих.

– Ну, че? – спросил Алехан, когда Федя вернулся. Иван в это время допрашивал поэта.

– Так, Владимир, добил его, – ответил Федя.

– Младшинький? Молодец.

Державина решили не убивать, а просто подарить Со на именины.

– Он стихов много выучил, – сказал Иван наставительно. И добавил: – И вы учите, может, кому прочтете ночью-то. Как грится:

– Из-за леса, из гор показал мужик топор.

– И не просто показал, его к члену привязал, – остроумно добавил Григорий.

– Да ты точно поэт, Гриша, первым пойдешь докладывать Пират Рицце, – констатировал Иван.

– О чем докладывать? – спросил несмышленый еще Володя.

– Так, о победе.

– О какой победе? – не понял Вовочка.

– О нашей, разумеется.

Вовочка тут чуть не заплакал. Почему?

– Сбежал, подлец Петрушка, я побоялся его прикончить, – сквозь слезы рассказал всю правду Володя.

В общем, выгнал его Иван с глаз долой. Его и Федьку-неудачника.

– Сам хотел уйти в монастырь Иван-то, сильно убивался, что провалил все дело, – закончил повествование о трагическом происшествии Граф Панин. Закончил уже стоя. Стоя рядом и с вроде бы уже Пират Риццей, но пока что не совсем законной. Даже поспешил быстрее допить кофе, предложенное дамами. Боялся, теперь, после таких безрадостных известий, не дадут и допить, отнимут.

– Да-а! – только и протянула Даша. – А мы, можно сказать, отдались полностью. Сколько народу-то нас перетрахало! И все, можно сказать, бес толку.

– Ну, почему же, – вздохнула Со, – удовольствие есть. – И добавила: – Правда, только личное.

4

София с печальным видом сообщила Разумовскому и Панину, что:

– Больше не надо ссориться.

– Почему? – тут же спросил дотошный Панин.

– Несмотря на неудавшиеся похороны, я уже решила, тем более, я это уже давно ей обещала, назначить Графиню Дашкову Презитент… Президентшей… Нет, все-таки лучше:

– Президентом Академии Наук.

– Ну, почему?! – изумились оба сановника.

– Она больше вас знает.

– Не только знает, но и умеет, нам это известно, – хотел опять поспорить Панин. Но только махнул рукой, и резюмировал: – Теперь-то уж, конечно, она всегда будет права. Как же:

– Наука!

– Страсти нежной, – вздохнул и Разумовский. И непонятно было: то ли с осуждением, то ли с завистью. А может даже с удовольствием. Да скорее всего, даже с радостью.

– Наука страсти нежной, которую воспел Назон, за что напрасно кончил он… – Впрочем, это было уже после.

– Ну, и где он? – спросила Со.

– Кто?

– Петрушка?

– Та не, поэт, я имею в виду, которого мне обещались подарить.

– Так вон, стоит у ворот.

– Стоит и не падает, – добавил Гетман.

– Почему?

– Что почему? Так держат его эти братья разбойники, Гришка да Алехан.

– Пусть падет в ноги, – сказала Со.

– Зачем?

– Можа, я его помилую.

– Так напрасно, Со, – сказал Панин, – он же ж был в руках у Лизки.

– А после нее ничему хорошему уже не научишься, – добавил Разумовский. – Скотина, чистая свинья ведь.

– Ладно, ладно, пусть подведут, – сказала Со, и попросила Да налить ей кофе.

– Больше нет, – ответила наперсница.

– Пусть заварят.

– Где?

– У тебя на бороде.

– Хорошо, сейчас разведут костер. – И Даша обратилась к кучеру и его гостю Атаману, чтобы слезли, наконец, с лошадей и занялись делом. И видя, что ребята поправляют ремни, уточнила: – Только не здесь. И не сейчас. Пока разведите костер и сварите кофей.

Со смешками ребята слезли с козел на другую сторону кареты.

Подвели поэта. Он упал на колени. А скорее всего, его уложили в грязь лицом братишки Орлы.

– Ну, говори, что ты землю клюешь, – сказала Со, – может помилую.

– Так сейчас все скажу, – Державин поправил волосы:

 
– Дар напрасный, дар случайный
Жизнь! Зачем ты мне дана?
И зачем судьбой тайной,
Ты на казнь осуждена?
 

– Что?

– Каково?

– Добить его? – спросил Григорий.

– Та не, хорошо, – ответила Со, – пусть живет. Более того, вымыть ноги и ко мне в опочивальню.

– Это за что, же? – удивился Алехан.

– За стихи, естественно.

– Хорошие стихи?

– Так, божественные!

– И да, – добавила София, – сегодня вечером все встречаемся в большой зале Нового Екатерининского Дворца. Будьте при параде. И еще, – обратилась она к Разумовскому и Панину, – новые залы со столами на четыре и шесть персон готовы?

– Есс! – вскинул руку к голове Панин. И Разумовский тоже.

– Сколько залов со столами для кушаний?

– Так три, кажется, – сказал Панин. – Золотой, Изумрудный, да Бриллиантовый.

– Есть еще и четвертый, небольшой зальчик, – сказал Разумовский.

– Банкетка называется, – сказал Панин.

– Чтобы можно было отметить что-то с друзьями, – сказал Разумовский.

– С небольшим количеством друзьец, – сказал Панин.

– Мы боимся только, что эта новая, аглицкая манера приема некоторых шокирует.

– Даже многих.

– Ничего, пусть привыкают жрать… я сказала: