Глава 5

Денис

Вечер того же дня. После встречи с Ульяной прошло 4 часа.

Моросил мелкий дождь и легкие сумерки опустились на город. Кругом мрак. Сырость. Вид размытый. И въедливый запах мокрой земли забивался в ноздри.

Под подошвами высоких черных берц расположилось пустое поле, когда, я, запрокинув к серому небу башку, медленно выпускал сигаретный дым под облака.

В глазах клубиться туман. Непроницаемая заточка* (лицо). Пальцы кололи и сводили от обыденного осеннего холода. В голове разворачивался мысленный хаос, превращая в жижу собственные мозги. Долгоиграющие мысли и чувства, которые делали меня безвольным слабаком. Поскольку ощущал в данный момент слабость и недомогание в кровоточащем мясе. Настроения нет от слова совсем, и внутри все скручено в тугой узел. Хотел бы усмехнуться, но плющит не по-детски от картинки перед глазами, от воспоминаний, где она сидит в машине и своим потерянным взглядом, мимикой, интонациями, перемалывает мой внутренний ливер.

Яркие мечты девочки-проказницы потухли. Ярая любовь растворилась в бесконечности. На смену пришел – смертельный страх, шок, ужас и чувство вины, что не сдала меня чекистам. Она не обмолвилась о ней – побоялась. Однако, не значит, что я не раскусил её. Я не чувствовал вины за мокруху, а она из-за того, что не заложила – да.

Заклеймила меня последними словами в глубине сердца и вслух, но, отдать должное, не газовала. Хотя, это не означает, что я эмоционально не попал под её каток.

И все-таки, не зря я ссал… Реалии самым ебанным способом решили рухнуть ей на голову. Ну, ни че. И это решим. И с этим смериться. Ни по своей воле, так по моей. Она и так долго жила в вакууме. Вечно бы это не длилось.

Подушечками большого и указательного пальцев взял зажавшую в зубах сигарету, и на шумном протяжном выдохе выпустил в последний раз струю белого дыма. Зажмурил пешки и открыл широко рот, перехватывая так какое-то время холодные капли дождя.

Зачастую так делал в Чечне…

Отморозился и опустил башку. Отбросил в сторону бычок, уставившись затуманенным взглядом на лысые кустарники и невысокие деревья, которые неподалеку от меня пролегали с двух полос вдоль обочины.

– Я тебе обещаю, ты будешь моим. Со мной будешь. Будешь молить простить тебя, и тогда уже я подумаю, достоин ли ты этого. Я единственная, которая будет с тобой. Ты – мой. Запомни это навсегда, Туманов!

Цокнул, припомнив её сказанное по малолетству. Котел окончательно начал протекать после воспоминаний.

– Сучка маленькая. Как в воду глядела, – глухо произнес с нескрываемой издёвкой.

В медленном темпе двинулся с места, не замечая, как подошва едва скользят по мокрой жухлой траве. Поправил закатанную вдвое черную шапку на голове, и, слегка встряхнув правой конечностью, с прищуром посмотрел на циферблат наручных котлов. Приблизившись к обочине разбитой ухабистой дороги, обломил веточку на кустарнике и сунул в уголок рта, крепко зажав ту зубами. В глубоком кармане черной болоньевой куртки завибрировала труба, когда я обернулся и склонил голову к плечу, чтоб в последний раз оглядеть открытую лесистую местность. Ведь к пустой поляне примыкал знакомый мне густой лес.

Извлек телефон и отбил звонок от Витали, кой означал, что Барин на подходе. Нагнулся и нырнул рукой в глубокий карман камуфляжных штанов за ежами* (колючки для прокола шин). С жестокой кривой насмешкой и с азартом в глазах, рывком отшвырнул на безлюдную дорогу шипы, ненароком звякнув на запястье золотым плетеным браслетом об циферблат металла.

Когда до ушей донесся далекий звук работающего движка, вынул из-за пояса ствол, и в предвкушение ожидал чепуху ебанную, которая, наконец, вернет мне должок.

До сих пор не верится, что ухватился за шанс, и сейчас за все отыграюсь.

Одинокий черный «Мерин» пролетел мимо меня, а спустя незначительные секунды в воздухе просвистел истошный визг тормозов и оглушительный хлопок, ознаменовавший, что у Лепилы лопнули покрышки.

Позднее вылез из зарослей на дорогу, являя себя перед новым водителем Ишака. Рамиль, выпрыгнув из тачки, с недоуменным фейсом обшаривал руками разорванную резину, а заметив меня, молниеносно вскочил на ноги, но не успел ничего предпринять, как и сказать. Наступая на него, не мешкая выпустил из ПМ три пули. Чужая туша напротив после выстрелов застыла, а вскоре и вовсе замертво и неестественно повалилась на холодный асфальт.

– Выходи! – равнодушно и хрипло крикнул в наступившую тишину, согнав с верхушек деревьев вмиг расшумевшуюся стаю воронья.

Ствол с рукой не опускал. Целившись в бензобак навороченного аппарата, держал его наготове.

Спустя несколько мгновений дверца машины отворилась, и из нее при параде неуверенно вышел Центровой. В черных брючках, белой рубашке, и с вытянутой ебасосиной. Но, ключевое, что руки раскрытые поднял на уровень плеч и пристально посмотрел мне в глаза.

– Туманов, не делай того, о чем после можешь пожалеть. Включай кабину* (голову).

– Салют, Амиго… Как житуха? – улыбнулся я хищно, словно перед прыжком. – Ну, давай перетрем, – хмыкнул, уперев на хитровыебанного типа ледяной без каких-либо эмоций пристальный взгляд.

– Догадываюсь, стайка завистников и гиен присела тебе на уши. Я не знаю, о чем ты думаешь, но, как только ты меня уберешь – они тебя замочат. Ты им не нужен. Они опасаются тебя. Ты – лютый шакал… Жадный, безжалостный и неблагодарный. Ты никогда не станешь им приятелем. Никогда ни опустишь голову и не будешь в чьих-то руках безвольной игрушкой на побегушках. Ты – соперник, враг, Туманов. Они это прекрасно осознают.

Слушал его в пол уха, но зацепиться было за что.

– Так, если, ты это понимал, – отстраненным сухим тоном обращаюсь к нему. – То, почему, раньше не завалил меня?

– В народе есть такая пословица: «Держи друга близко, а врага еще ближе».

– И второй вопрос: кто тебе сказал, что я тебя убью? – сжал зубы, играя желваками.

Барин выпучил зенки, но не успел должно обдумать мысль, как я прошил его коленные чашечки свинцом. Всадил в каждую ногу по несколько пуль.

– АААААААААААА! Блядина!

Под отчаянный и мучительный крик, лениво перезарядил ПМ.

– Да что ж вы все ведетесь… Бесполезно дергаться.

На ходу поменял магазин, а достигнув содрогающееся, обессиленное тело, присел на корты и спокойным взглядом отыскал его синие заволокшие болью глаза.

– Влад, мне по ушам никто не ездил. Всё изначально спланировано мной. Все играли в мою игру. По моим правилам. И всё-таки, я, простой голодранец, – мысленно вернулся в начало – тебя нагнул.

– Я взрастил тебя! – на что я развязано рассмеялся ему в лицо. – Где бы, ты, мразь, был, если б я из задницы тебя не вытащил?! – продолжал он с побелевшим рылом и налившимися кровью глазами. – Ты захлебнешься в дерьме, ненасытный сученок! – надменность так и перла из всевозможных щелей.

Ну, дурилово картонное…

– С этим бы я поспорил. Отсосал у меня пока ты, Владислав Владимирович, – нагло усмехнулся, собрав сухие губы в трубочку, и воссоздав характерное звучание. – Или, думал, большевикам закон не писан? Сейчас счастливым отвалишь с мира бренного в море пенное.

– Тумано…

– Пустой базар, – устав от болтовни, жестко перебиваю Барина.

Привстав над Мордоворотом, отвел правую руку и с размаху сжатым кулаком въебал несколько раз с такой силой, на что был горазд. Повторял действия и крошил его хрюхальник, пока тот не уронил веки и не отключился. Пальцами проверил пульс, и, убедившись, что окончательно не убил падаль, достал окровавлено-сбитой рукой из кармана мобилу.

– Всё? – замогильный голос прозвучал в динамике.

– Всё! Газель подгоняй. У тебя две минуты, – спрятал трубу и с чувством сплюнул в отключившееся изуродованное чучело. – Долбаеб! Надо решать первым, пока не решили тебя! – с брезгливостью пнул носком берца безжизненную культяпку. – Самого себя же закопал, – воссоздав в памяти задвинутую дичь про врага.

***

– Аварийку подогнал? – поинтересовался у Виталика, когда тот с видом побитой собаки подъехал через несколько минут ко мне на газели.

Идиот.

– Да. Как и было оговорено. Дорогу ведущую из аэропорта перекрыл.

Выцепил я Барина еще тепленького. Не успел он сойти с чужой земли, как на своей мигом прилетело.

– Хорошо. Тогда, тащи, братан.

– Ты не считаешь, что это перебор? – так и не выключив псевдораскаяния, с негодованием задался он вопросом, когда мы оба с ним схватили жмурика за копыта и лапти, потащив того в кузов газели.

– Нет. Кончай меня заебывать, Виталя, – недовольно огрызнулся с яростью в глазах. – И, да! Это тебе не ёбла крушить.

– Туманов, ты не Алёша!

– Туманов, он же Денис, – на выдохе выплевываю, когда закидываем сало в кузов.

Дальше происходит все в тишине. Открываю подготовленную мной ранее металлическую бочку с замешанным раствором цемента, и засовываем на пару с водилой, Барина в нее с головой. По телу умирающего пошли судорожные конвульсии, пока я некоторое время насильно топил того в вяжущей смеси. Желал именно так, чтоб сдох в мучениях.

– Ебаный в рот! – разносится за спиной, когда я уже законсервировал ублюдка, и закрывал крышку тары. – Весь в этой поеботе. Какой же ты отморозок, сука! Ненавижу тебя! – беснуется в отчаяние Виталик.

Безмолвно скинул с себя дутую грязную по локти куртку, оставшись в черном свитере, и с тяжелым грохотом спрыгнул на асфальт. Вытащил из-за пояса волыну, и с ходу пробил новой очередью пуль бензобак кабана.

Мощный взрыв заставил нас обоих вжать бошки в плечи и едва поморщиться.

– Расход! – порешав с Мерседесом, не глядя сказал Виталику, и направился в кабину на водительское.

– Сейчас ты… – впился водила напряженным взглядом в полыхающее пламя.

– Остальное моя головная боль. До завтра ты свободен, – оттирал с недовольным еблом руки от дерьма засаленной ветошью.

– Надеюсь, ты понимаешь, что теперь все изменится, – опомнившись и нахмурившись, обратился ко мне Виталя.

– А то…

– Мне бы твою уверенность, – приглушенно процедил он, прежде чем захлопнул водительскую дверь.

Сжал руль и сходу выжал максимум. Через полчаса залетел на все том же аппарате в кукашары* (у черта на куличках) к «определенному сварщику» в гараж, кой заварил крышку, и, перестраховавшись, дно бочки. Надежно замуровав с потрохами тару, обменялись крепким мужским рукопожатием, и однобоко улыбнувшись глядя друг другу в глаза, разошлись до следующей сходки. А позже, спустя полтора часа, подъехал к реке «Казанки», и без малейших колебаний скинул бочку с обрыва.

Вздохнул свободно, но радости, или облегчения, так такового не стало. Возможно, и прав был Барин, что мне всегда будет мало, и чувство голода никогда не покинет меня.

Но это уже другая песнь.

От Автора: спустя двадцать пять лет местные жители случайно обнаружат ту самую бочку на дне. Но, правоохранительным органам опознать при вскрытии останки так и не удастся.