Папа перевел дух, налил в кубок воды, чуть не отбив горлышко графина, выпил быстрыми крупными глотками. Академик смотрел на его дергающийся кадык, и в глазах его читалась какая-то странная отрешенность. – Это ответ на первый вопрос. Теперь второй. Он, собственно, вытекает из первого. Поэтому я скажу коротко: Церковь – это люди, плоть от плоти людей. Церковь страдает их болью, радуется их радостям. Нужно ли еще говорить, мессир академик, Ревиал Дерпент?

Академик закинул руки за голову, вытянул было ноги, но, спохватившись, изменил позу, выпрямился.

– Я внимательно слушал вас, Ваше Святейшество. Безусловно, ваши аргументы впечатляют. Но… Audiatur et altera pars^[10].

Сколько лет учится послушник в семинарии или духовной академии?

– Мессир академик, я знаю все ваши аргументы. Да, духовное образование занимает десять лет, а волшебное пятьдесят и более. Но это знаю я. Важно, что знает народ. А он знает то, что я считаю нужным. Я! И хватит дискутировать. Помолчите! Вы пришли ко мне, значит, вы уже сдались. Вы уже проиграли, мессир академик. Поэтому я буду диктовать условия, а вы их примете. Вы поняли меня?

– Хорошо, ваше святейшество. Вы безусловно правы. Но ответьте мне еще на один вопрос, последний вопрос, – поспешно добавил волшебник, увидев протестующий жест Урбана. – В конце концов, я же признаю вашу победу.

Черты Папы смягчились, он чуть заметно расслабился. Чудовищная тень, стоявшая за его спиной все эти недели, исчезла. Урбан почувствовал ни с чем несравнимое облегчение. Но он знал, что следующая битва – за условия – еще впереди. Он вновь заставил себя собраться.

– Хорошо. Я слушаю.

– Итак, вы все продумали. Но неужели вам, отцу церкви, Святому престолу, ваша жизнь дороже, чем благополучие мира? Вы же знаете, какая чудовищная катастрофа образовала этот мир, зашвырнула нас сюда. Оставим другим сказки о Драконе. Он существует только в названии Континента и воображении людей. Вы же знаете, что только волшебники, рассредоточенные по просторам Континента, смогут спасти мир в случае повторного падения. Вы знаете, что мы копим волшебство именно на этот случай и не тратим его зря. И вы готовы рискнуть миром, миллионами, сотнями миллионов жизней ради одной жизни?

– Помогите мне встать.

Академик вскочил, поддержал Урбана под руки. Урбан, шаркая ногами подошел к окну, откинул занавеску, поманил волшебника.

– Идите сюда. Смотрите. Что вы видите там, внизу?

Академик вытянул шею, заглянул Папе через плечо.

– Площадь… площадь Святого престола. Священнослужители, монахи… два кардинала.

– Правильно. Я не такой глупец… и вовсе не такой мерзавец, как вы думаете. Жизнь… дело не в ней. Вам этого не понять, у вас вечность. Церковь – это моя жизнь. Она – жизнь этого мира. Сотни лет мы строили ее – Единую церковь. Вы же должны знать… Много ли осталось от той, первозданной, Святой католической церкви, которая была до падения? Титул Папы, Святой крест. Мы жертвовали формой, мы сливались… И вот она, Единая церковь. Единое тело мира, а Церковь – его плоть, его кровь, текущая во всех странах. Мир без религиозных столкновений, без бесноватых сект… Думаете, триста лет без войн – от вашего волшебства? Нет… Это Церковь. Но мы бываем жестоки. Мы не даем взойти на престол тем, кто представляет угрозу Церкви, а значит, и миру. Мы удаляем заразу, чтобы тело жило.

Волшебник задумчиво кивнул.

– А теперь посмотрите сюда, – продолжил Папа. – Видите? Вот этот, высокий, похожий на куницу, кардинал Сикст. А этот щеголь – кардинал Теодорих. Стервятники… Мой предшественник сделал роковую ошибку. По его указу кардиналы непосредственно курируют государства. Напрямую я не могу отменить указ – меня просто отравят или зарежут. Теодорих связан с шиэхами, а Сикст курирует Ганд. Если я умру, они устроят драку прямо на моем трупе. Понимаете?! Кстати, вы знаете, что там, в прежнем мире, в тысяча сотом году уже был антипапа Теодорих?…Они разорвут тело Церкви… И все погибнет. Они развяжут новые войны – за Святой престол. Что вы тогда будете делать? Вы, белоручки-волшебники?! Испепелять армии? А они погонят перед строем людей! Тех самых простых людей, о благе которых вы так печетесь! – Урбан вцепился в плечо волшебника холодными пальцами, дыхание со свистом вырывалось через сжатое спазмом горло.

– Что вы сделаете тогда? – вспышка гнева обессилила Папу. Он, шатаясь, добрел до кресла и, если бы академик не поддержал его, рухнул бы навзничь. – Что вы… станете делать?… Прикажете сжечь их?… Вместе с армией… Так кто же из нас… зверь?

– Ваше святейшество. Поберегите силы. Я же признал вашу правоту. Я исцелю вас. Все еще можно вернуть… я уверен, достаточно вашего слова – и смута уляжется. Я исцелю вас, а вы…

– Не-е-ет, мессир волшебник. Вы еще не слышали мои условия. – Урбан тяжело заворочался в кресле, выпрямился. – Вы помните, я сказал… Церковь – это плоть мира. А кто же тогда Папа?

– Не хочу показаться льстецом, но я бы сказал, что вы – сердце.

– Верно… Но это сердце каждый раз вырывают! И каждый раз Церковь отбрасывается назад. Все рушится!

– Но…

– Никаких «но»! Вам ли возражать? Вы дадите мне не только исцеление. Вы отдадите мне бессмертие. Свое собственное бессмертие.

Вот он, главный удар. Урбан впился глазами в лицо волшебника, не желая упустить ничего. Академик ссутулился, как будто впервые почувствовал на своих плечах титанический груз бесчисленных лет. Но лицо его оставалось бесстрастным. Он некоторое время молчал. Молчал и Урбан, собираясь с силами.

– А если я скажу, что бессмертия нет?

– Я вам не поверю.

– Но ведь менее ста лет назад академиком был Сигурд Латский.

– Человек с лицом Сигурда Латского… Сколько вам лет?

Академик пожал плечами: Если вам угодно точно, то двести шестьдесят два.

– А я вижу пятидесятилетнего мужчину. Так должен ли я придавать значение внешнему облику?

– Но это еще не доказательство.

– Мне не нужны доказательства. И вот еще что. Я внимательно изучал летописи Университета. Да-да, у меня есть копии, не делайте такие глаза. И что же я обнаружил? Все указы академиков, все их распоряжения на протяжении многих веков настолько последовательны, так вытекают одно из другого, что издать их мог только один человек. Вы.

– Однако цена слишком высока! Я могу отказаться, ведь сейчас уже вы хотите отнять мою жизнь.

– Только что вы говорили мне о благе мира и цене жизни. Или ваша жизнь идет по иной расценке? – Урбан саркастически усмехнулся.

Академик рассеянно кивнул головой, как будто думал о чем-то ином.

– Но так ли необходимо забирать бессмертие у меня, Ваше Святейшество? Ведь…

– Так ли, так ли, мессир маг. – Урбан уже не скрывал торжества. Как заядлый рыбак он чувствовал, что, хотя рыба еще бросается из стороны в сторону и гнет удилище, схватка уже позади. Он подался вперед, опираясь о стол скрюченными пальцами. – Два бессмертных могучих владыки. Подумайте. Рано или поздно мы встанем друг у друга на пути. Нет, один из нас должен быть смертен. До этого дня смертен был я. Теперь роли поменяются. И кстати, умение менять внешность мне тоже необходимо.

Академик, видимо, решился. Он встал, выпрямился во весь рост. Урбан тоже встал с кресла. Сейчас… сейчас все решится.

– Ваше святейшество. Ваши требования тяжелы, если не сказать, непосильны. Поэтому я тоже ставлю условие.

– Слушаю.

– Поскольку я уже не смогу… всегда заботиться об Университете, эту обязанность должны взять на себя вы. Вы, ваше святейшество, – с нажимом повторил он, увидев, что Урбан пытается возразить. – Вы знаете, сколь важна в этом мире роль волшебников. И вы поклянетесь мне. Никогда не злоумышлять против нас. И не допускать злоумышлений третьих лиц. Я же проживу до шестисот лет, чтобы проверить исполнение клятвы. Если вы поклянетесь исполнить каждый названный мною пункт, я тоже выполню ваши требования.

У Папы затряслись ноги, и он сел. Хоть все было рассчитано и продумано заранее, и он был почти уверен в победе, она все равно оказалась неожиданной. «Бессмертен, бессмертен!» – стучало в голове. «Бессмертен, бессмертен!» – колотилось сердце.

– Бессмертен… – чуть слышно прошептал Урбан.

Академик внимательно и спокойно смотрел на Папу.

– Хорошо, мессир академик. Я принимаю ваши условия. Клянусь.

– Я принимаю вашу клятву, Урбан Пятый. Но знайте: я накладываю на нее заклятие. Ваше бессмертие и ваша клятва – единое целое. Без одного нет другого. Нарушите обещание – останетесь без бессмертия.

Урбан сверкнул глазами, сжал кулаки.

– Я дал вам клятву!

– Я знаю. И верю вам. Начнем.

Папа опешил:

– Как… вот тут, сразу?

– Да. Встаньте, пожалуйста.

Урбан повиновался, глядя на волшебника со странной смесью превосходства и благоговения.

Академик резко взмахнул рукой, и на кабинет пала тьма. Папа непроизвольно вскрикнул.

– Молчите, Урбан, если вам дорога жизнь. Не двигайтесь, что бы ни произошло.

В полной темноте медленно стал проявляться силуэт волшебника, окруженный оранжевым сиянием. Оно разгоралось, слепя глаза. Над его головой медленно кружились огни астральных созвездий. По телу академика, как щупальца, зазмеились синие молнии, на миг пахнуло грозовой свежестью. Воздух стал тугим, легкие старика с трудом справлялись. Урбан задыхался. «Обманул…» – мелькнула паническая мысль и сразу пропала. Воздух заполнился низким гудением. Огни резали глаза, созвездия неслись в колдовском хороводе. На столе лопнул графин. Пол задрожал под ногами. Волшебник медленно, с усилием развел руки и хрипло выкрикнул какое-то слово. Из его груди вырвалось ослепительное синее пламя и ударило прямо в грудь Папы, отшвырнув его назад. Урбан вскрикнул, и все исчезло.

Кардинал Сикст кормил голубей на площади Святого престола. Он ждал своего осведомителя, секретаря Папской канцелярии. Папа четвертый день не показывался на людях. Начались пересуды, но только Сикст знал о болезни Папы, и только ему было известно о посещении Святого престола главой гильдии врачей. Поэтому только он сделал верные выводы из внезапной кончины последнего. Кардиналу было тридцать пять лет, он отличался богатырским здоровьем, имел блестящие способности и уже мысленно примерял на себя папскую тиару. Каково же было его изумление, когда на широкой лестнице папской приемной вслед за суетливой монашьей мелюзгой появился папа Урбан V, спокойно беседующий с волшебником в коричневой мантии. У начала лестницы Папа величаво подарил склонившемуся волшебнику свое благословение и уже было повернулся к площади спиной, как вдруг его взгляд пересекся с удивленным взглядом кардинала. Папа милостиво улыбнулся и кивнул головой. Кардинал низко поклонился, по спине его пробежала дрожь. У Папы был странный, непривычный взгляд. Так богатые дамы Тиэра разглядывают платья, выставленные на продажу в широких окнах известных мастерских.