– И вам это интересно? – спросил он.

Я пробормотала, что не могу перестать читать его, и это правда, но мои слова прозвучали как-то неправильно. В любом случае он не придал им большого значения и перешел к вопросу о том, что подарить на свадьбу молодой леди.

– Мои книги не подходят для свадебного подарка, – сказал он.

– Ты должен подарить одну из них миссис Вулф, – заявила миссис Харди.

– Конечно, подарю. Но боюсь, у меня остались только брошюры в мягком переплете, – ответил он. Я уверила их, что этого будет достаточно, если он подпишет книгу (и тут же мне стало неловко).

Потом мы заговорили о Де Ла Маре. Его последний сборник рассказов⁴⁷⁶ показался им очень жалким. Но Харди понравились некоторые стихи. Люди говорят, что он, должно быть, жуткий человек, раз пишет такие истории, но в действительности он очень милый.

Он сказал другу, который умолял его не бросать поэзию: «Боюсь, что поэзия бросает меня». Правда в том, что он очень добрый человек и не отказывает во встрече никому, кто хочет с ним увидеться. Иногда у него бывает по 16 гостей в день.

– Полагаете, невозможно писать стихи, если видишься с большим количеством людей? – спросила я.

– Возможно – почему нет?! Это вопрос физической выносливости, – ответил Харди. Но было очевидно, что сам он предпочитает уединение. И все же Харди постоянно говорил что-то искреннее и разумное, из-за чего обычные комплименты казались абсолютно неуместными. Похоже, он совершенно не зависит от них; предпочитать много думать; любит описывать людей, а не вести абстрактные разговоры; например, полковник Лоуренс⁴⁷⁷ проехал со сломанной рукой, «держа ее вот так», от Линкольна до дома Харди, а потом стоял у двери и прислушивался, на месте ли хозяева.

– Надеюсь, он не покончит с собой, – задумчиво произнесла миссис Харди, все еще склонившись над чайными чашками и уныло глядя на них. – Он часто говорит подобные вещи, хотя никогда напрямую. Но у него синяки под глазами, и он называет себя “Шоу в армии”. Никто не должен знать, где он находится. Но это попало в газеты.

– Он обещал мне отказаться от полетов, – сказал Харди.

– Мой муж не любит все, что связано с высотой, – сказала миссис Харди.

С этого момента мы начали поглядывать на старинные напольные часы в углу. Мы начали прощаться и признались, что приехали только на день. Я забыла упомянуть, что Харди предложил Л. разбавленный виски, и это поразило меня, ведь он, как хозяин, знает толк в приеме гостей, причем во всех отношениях.

Итак, мы встали и расписались в гостевой книге миссис Харди, а мистер Харди взял мой экземпляр «Маленьких насмешек жизни» и быстро подписал; вместо «Woolf» он написал «Wolff», что, рискну предположить, вызвало у него некоторое беспокойство. Потом снова прибежал Уэссекс. Я спросила, может ли Харди погладить его. Он наклонился и по-хозяйски погладил пса. Уэссекс тяжело дышал.

Я не нашла в Харди ни намека на уважение к редакторам или званиям – лишь предельную простоту; что меня поразило, так это его свобода, легкость и жизненная сила. Он казался невероятно «именитым викторианцем», который все делает одним мановением руки (у него самые обыкновенные маленькие морщинистые руки), не придает большого значения литературе, но в высшей степени интересуется фактами и событиями; и почему-то представляешь себе, как он естественным образом погружается в воображение и творчество, не задумываясь о том, насколько это трудно или важно, но становясь одержимым и живущим в воображении. Миссис Харди сунула ему в руки старую серую шляпу, и он чуть ли не вприпрыжку провожал нас до дороги. «Что это?» – спросила я, указав на покрытую деревьями верхушку холма напротив, ибо их дом находится за городом, на открытой местности (с покатыми массивными холмами, увенчанными маленькими коронами из деревьев, спереди и сзади). И он с интересом ответил: «Это город Уэймут. По вечерам мы видим огни – не сами огни, а их отражение». И вот мы ушли, а он побежал обратно.

Еще я спросила Харди, можно ли посмотреть на портрет Тэсс, который описывал мне Морган. Тогда он подвел меня к ужасающей гравюре c картины Геркомера⁴⁷⁸, изображающей Тэсс, которая входит в комнату. «Примерно так я ее себе представлял», – сказал он. Я ответила, что, по моим сведениям, у него есть сама картина. «Это выдумка», – ответил Харди. – Раньше я время от времени встречал людей, похожих на нее».

Еще миссис Харди спросила меня: «Вы знакомы с Олдосом Хаксли?». Я ответила, что знакома. Они читали его книгу, которая показалась им «очень умной», но Харди не мог вспомнить название⁴⁷⁹. Он сказал, что жене пришлось читать вслух, – зрение у него стало совсем плохое. («Это была та книга, в которой…») «У них теперь все по-другому, – сказал он. – Раньше мы думали, что есть начало, середина и конец. Мы верили в теорию Аристотеля⁴⁸⁰. А теперь один из своих рассказов он заканчивает тем, что женщина вышла из комнаты». Он усмехнулся. Он больше не читает романов.

Все это – литература, романы и т.д. – казалось ему забавой, далекой от него и едва ли стоящей внимания. И все же он с сочувствием и жалостью относится к тем, кто до сих пор этим занимается. Но каковы его тайные увлечения и чем он занялся после нашего ухода, я не знаю.

Маленькие мальчики пишут ему из Новой Зеландии – приходится отвечать им. Еще нам показали «номер Харди», выпущенный японской газетой. Поговорили и о Бландене⁴⁸¹. Думаю, миссис Х. держит мужа в курсе творчества молодых поэтов.

Накануне своего 11-недельного летнего отдыха от Лондона Вирджиния провела ночь понедельника 26 июля в Лонг-Барне с Витой Сэквилл-Уэст, которая на следующий день отвезла ее в Родмелл. Они приехали раньше Леонарда, который также был на машине вместе с Клайвом и Джулианом Беллами. Вита подарила Вулфам щенка суки-спаниеля по кличке Фанни, позже переименованного в Пинки (Пинкер).

Приведенные ниже заметки с заголовками написаны в разные дни между концом июля и началом сентября и лишь изредка датированы. Судя по всему, Вирджиния избегала общения, чтобы работать над романом “На маяк”, хотя Рэймонд Мортимер провел у них выходные. В пятницу 20 августа Вулфы ужинали с Кейнсами в Тилтоне, фермерском доме в полумиле от Чарльстона, арендованном вместе с сельскохозяйственными угодьями Мейнардом на 99 лет у виконта Гейджа⁴⁸². После ужина все они отправились на уже традиционный фейерверк в Чарльстоне в честь дня рождения Квентина Белла.

Родмелл, 1926

Поскольку я не собираюсь доить свой мозг целую неделю, то напишу здесь первые страницы величайшей в мире книги. Именно такой она была бы, если создать ее из одних лишь мыслей. Представим, что их можно уловить до того, как они «пройдут переработку», поймать мысли свежими и внезапными, когда они только возникают в сознании – например, во время прогулки по холму Эшема. Разумеется, это невозможно, поскольку вербализация – медленный и обманчивый процесс. Нужно остановиться и подобрать слова, а ведь есть еще конструкция предложений, требующая соблюдения определенных правил.

Искусство и мысль

Я подумала вот о чем: если искусство основано на мысли, то каков процесс преобразования? Я рассказывала себе историю поездки к Харди и начала формировать ее, то есть акцентировала внимание на миссис Х., облокотившейся на стол и апатично, рассеянно смотревшей в окно, и вскоре факты гармонично выстроились вокруг этой доминирующей темы. Но в действительно все было по-другому. Далее…

Творения живых людей

Я почти не читаю их, но благодаря тому, что он дал мне книги, я сейчас читаю «К» М. Бэринга⁴⁸³. Я удивлена тому, насколько она хороша. Но насколько же она хороша? Легко сказать, что это не великая книга. Но чего ей не хватает? Возможно, того, что она ничего не добавляет к видению жизни. И все же трудно найти в ней серьезный недостаток. Меня удивляет, что у такой совершенно второсортной работы, а в год подобные книги выпускают человек двадцать, есть столько достоинств. Никогда не читая их, я привыкла думать, что они и вовсе не существуют. Если уж совсем честно, так оно и есть. Я имею в виду, что в 2026 году никто о ней и не вспомнит, но сейчас она определенно существует, что меня немного озадачивает. Сейчас «Кларенс» наводит на меня скуку, хотя я чувствую важность этой книги. Но почему?

31 июля, воскресенье.

Мой мозг

Вот короткая история целого нервного срыва. Мы приехали во вторник. Я опустилась в кресло и не могла встать; все казалось пресным, безвкусным, бесцветным. Непреодолимое желание отдыхать. В среду – лишь стремление побыть одной на свежем воздухе. Погода восхитительна; избегала разговоров; не могла читать. С благоговением думала о своей способности писать, как о чем-то невероятном, принадлежащем кому-то еще; никогда мне больше не получить удовольствие. В голове пустота. Спала в кресле. Четверг. Никакого удовольствия, зато, возможно, чуть большая тяга к жизни. Отличительные особенности и характер Вирджинии Вулф полностью исчезли. Непритязательность и смирение. Не могла придумать, что сказать. Читала автоматически, как корова, жующая жвачку. Спала в кресле. Пятница. Чувство физической усталости, зато появилась небольшая активность мозга. Начинаю что-то замечать. Составляю какие-то планы. Нет сил строить фразы. Не могу написать леди Коулфакс. Суббота (сегодня) намного яснее и светлее. Думала, что могу писать, но сопротивлялась или считала это невозможным. В пятницу появилось желание читать стихи. Это вернуло мне ощущение индивидуальности. Немного почитала Данте⁴⁸⁴ и Бриджеса, не вникая особо в текст, но все равно получила удовольствие. Теперь у меня появилось желание писать заметки, но не роман. Однако сегодня чувства ожили. Нет пока сил сочинять, нет желания придумывать сцены для книги. Возвращается интерес к литературе: хочу прочесть Данте, Хэвлока Эллиса⁴⁸⁵ и автобиографию Берлиоза⁴⁸⁶; еще хочу сделать зеркальце в рамке из ракушек. Иногда эти состояния длятся несколько недель.

Изменение пропорций

По вечерам или в серые дни пропорции пейзажа внезапно меняются. Я видела людей, игравших в стулбол⁴⁸⁷ на лугу; они как будто опустились вниз, стоя на чем-то плоском, а холмы увеличились и окружили их словно горы. Детали были смазаны. Невероятно красивый эффект; цвета женских платьев казались очень яркими и чистыми на почти однотонном фоне. И я понимала, что пропорции ненормальные – будто я наклонилась и смотрела между ног.

Второсортное искусство

То есть роман «К» Мориса Бэринга. В своих пределах он не второсортный, вернее, в нем нет ничего такого, что сразу бросалось бы в глаза. Пределы и есть доказательство его незначительности. Автор может делать только одно – быть самим собой, обаятельным незапятнанным скромным чувствительным англичанином, – но он не способен выйти далеко за свои пределы или рассказать больше; все у него именно такое, каким оно и должно быть: легкое, бесспорное, пропорциональное и даже трогательное; текст гладкий, ничто не преувеличено, все взаимосвязано и пропорционально. Я сказала, что могла бы читать такое хоть всю оставшуюся жизнь. Л. возразил, что очень скоро мне это надоест до смерти.

Wandervögeln⁴⁸⁸

Из племени воробьев. Две решительные, загорелые, запылившиеся девушки в блузках и коротких юбках, с ранцами на спине, городские клерки или секретарши, бредут по дороге под палящим солнцем в Райп⁴⁸⁹. Я инстинктивно ставлю между нами ширму и осуждаю девушек, считая их во всех отношениях угловатыми, неуклюжими и самоуверенными. Большая ошибка! Эта ширма заслоняет меня саму. Не надо ширм, ведь они становятся нашей внешней оболочкой, не имеющей ничего общего с внутренней сущностью. Но привычка заслоняться настолько универсальна, что, вероятно, именно она и сохраняет наше здравомыслие. Не будь у нас этого способа не подпускать людей к своим чувствам, мы полностью растворились бы в них. Обособленность была бы невозможна. Но ширм гораздо больше, чем чувств.

Выздоровление

Проявляется в способности создавать образы; невероятно возрастает способность видеть окружающее и владеть словом. Шекспир, должно быть, обладал этим в такой степени, что даже в своем нормальном состоянии я больше похожа на слепо-глухо-немого человека, на каменную статую или рыбу. Бедняжка миссис Бартоломью⁴⁹⁰ почти такая же в сравнении со мной, как и я в сравнении с Шекспиром.

2 августа, понедельник.

Банковский выходной

Очень толстая женщина, девушка и мужчина проводят банковский выходной – совершенно прекрасный солнечный день, – навещая могилы родственников на церковном кладбище. Двадцать три человека, мужчины и женщины, таскаются с уродливыми черными ящиками и делают фотографии. Высокомерным и немного презрительным тоном мужчина говорит женщине: «Похоже, не все в этих деревнях знают, что сегодня вообще-то выходной».

Супружеские отношения

Арнольд Беннетт говорит, что ужас брака заключается в его «повседневности». Она сводит на нет остроту ощущений. На самом деле все обстоит примерно так. Жизнь – скажем, четыре дня из семи – протекает автоматически, но на пятый день образуется комок ощущений (между мужем и женой), который становится все больше и чувствительнее из-за автоматических привычных бессознательных дней, прожитых обеими сторонами. То есть год отмечен определенным количеством мгновений накала чувств. «Мгновения видения⁴⁹¹» Харди. Если этого нет, то о каких отношениях может идти речь?

3 сентября, пятница.

Женщины в чайном саду в Брамбере⁴⁹²; душный знойный день; шпалера с розами; выбеленные столы; низший средний класс; постоянно курсирующие моторные омнибусы⁴⁹³; серые камешки валяются на зеленой траве среди бумажного мусора – все, что осталось от замка.

Облокотившаяся на стол женщина заказывает угощения для двух пожилых дам, за которых она платит, у официантки (толстушки, которой суждено вскоре выйти замуж, хотя ей пока примерно 16 лет, с золотистым цветом кожи и телом, похожим на нежнейшее сало).

Женщина: Что бы вы предложили к чаю?

Девушка (со скучающим видом, руки в боки): кекс, хлеб с маслом, чай. Джем?

Женщина: У вас тут много ос? Они обычно слетаются на джем (она как будто понимала, что джем лучше не брать).

Девушка соглашается.

Женщина: Ах, в этом году столько ос!

Девушка: Это правда.

В итоге женщина не берет джем.

Меня это немного позабавило.

Еще были Чарльстон, Тилтон [дом Кейнсов], «На маяк», Вита, поездки; летом преобладает ощущение купания в безбрежном теплом свежем воздухе – такого августа не было уже много лет; каталась на велосипеде; не засиживалась за работой, зато вдоволь надышалась чистым воздухом, пока ездила к реке или за холмы. Конец романа уже виден, но, как ни странно, ближе не становится. Пишу о Лили на лужайке, но не знаю, последняя ли это сцена с ней. Сомневаюсь я и в качестве текста, а уверена лишь в том, что, проветриваясь по утрам в течение часа под открытым небом, я обычно пишу с жаром и легкостью до 12:30, и выходит по две страницы.

5 сентября, воскресенье.

Итак, я закончу роман, то есть допишу его, по моим прогнозам, через 3 недели, начиная с сегодняшнего дня. Что может помешать? Сейчас я размышляю о концовке. Проблема в том, как свести Лили и мистера Рэмзи вместе и соединить их интересы. Я мечусь между разными идеями. Последняя глава, к которой я приступлю уже завтра, называется «В лодке»; хочу закончить тем, что Р. взбирается на скалу. Если так, то что делать с Лили и ее картиной? Посвятить ли последнюю страницу тому, как они с Кармайклом смотрят на картину и обсуждают характер Р.? Но тогда потеряется острота момента. А если вставить это между Р. и маяком, то получится, по-моему, ни к селу ни к городу. Может, писать в скобках в виде отступлений? Чтобы создать ощущение, будто читаешь две истории одновременно.

Полагаю, я найду какое-нибудь решение. А потом передо мной встанет вопрос качества текста. Думаю, повествование бежит слишком легко и быстро, поэтому роман может показаться довольно коротким. Но в то же время я считаю его более утонченным и человечным, чем «Комнату Джейкоба» и «Миссис Дэллоуэй». Изобилие идей в голове вдохновляет меня писать. Думаю, уже не надо доказывать – то, что я хочу сказать, должно быть сказано именно так и никак иначе. Как обычно, пока я дописываю книгу и доделываю персонажей, прорастает множество побочных сюжетных линий; целый рассказ может вырасти из одного какого-нибудь предложения, из фразы Клары Патер⁴⁹⁴, например: «Вы не находите, что булавки Баркера никудышные?». Думаю, я бы могла расписать это, но меня останавливает безнадежное отсутствие драмы. Все это oratio obliqua⁴⁹⁵. Не все, конечно, – есть и прямая речь. Лирическая часть романа «На маяк» выстраивалась 10 лет, и она не сильно мешает тексту, как это обычно бывает. На сей раз мне кажется, будто все соединилось идеально, но я и представить себе не могу, что скажут критики. Сентиментально? По-викториански?

Потом я должна составить план моей книги о литературе для «Hogarth Press». Будет шесть глав. Почему бы не сгруппировать все идеи под какими-нибудь заголовками, например: Символизм; Бог; Природа; Сюжет; Диалог. Берем роман и смотрим, какие у него составные части. Выделяем их, называем и к каждой подбираем примеры книг, в которых соответствующая часть представлена наиболее ярко. Вероятно, получится подобрать примеры из разных эпох. Можно придумать теорию, которая объединит все главы. Но чувствую, что мне будет не очень интересно перечитывать ради этого книги. Скорее я хочу разобраться с накопившимися во мне идеями.