Тамарочка теперь тоже так думала.

– Что ж, Герман… Я на «ты», на «вы» нет сил, не против?

– Не против. Что расскажете?

– Присаживайся. – Она указала нежным движением на стул около тёмного стола.

Многих так к себе уже приглашала, уже выработала привычку. Эта нежность была и в её потухшем голосе, который звёзд не видел, от которых он не разгорался, даже если те блеснули. Угасла. Потеряла себя. Поэтому и решила уйти, освободить место, а занимать его никто не стремился, представляя себе то, из чего может состоять «место ментальной инвалидизации».

– У нас есть программа, куда занесены все ученики, здесь же есть их электронные дневники, наши дневники, доступ к которым можем получить только мы с тобой, а потом и только ты сам будешь. Тут можно записывать все наблюдения, замечания касательно учеников. – Прозвенел звонок и через пару секунд из коридора донеслись десятки торопливых шагов. – Большинство тестов ученики проходят в классе информатики, там им открывают тесты, они выбирают ответы, а мы потом получаем результаты. Если что-то нас будет волновать, мы уже можем обратиться непосредственно к ребёнку.

– Здорово, что этот процесс автоматизирован.

– Согласна. Не представляю, сколько бы времени уходило на ручную проверку. Моя работа тогда только из этого и состояла бы, – отшутилась Тамарочка без капли улыбки на лице. – Что ещё… Так же есть методики в печатном виде, – указала на шкаф, – по ним информацию тоже можно занести в программу. После, как ты начнёшь работать с детками, сможешь ознакомиться с тем, что я писала. Захочешь – удалишь, захочешь – сохранишь. Это лишь подсказки нам. Сложно передавать своих…

Череда громких стуков, и дверь открылась. Из щёлки выглянула мальчишеская голова.

– Тамара… Ой, – сказал парень и было попятился назад.

– Заходи, Лёша, что такое?

Парень всё-таки зашёл внутрь, перетёк из коридора, полный людей, в кабинет, где почти никого не было. Волосы тёмные, жидкие, распущены, до плеч не доходят. Веки полуопущены, придают сонный вид, когда мальчишка не выражает эмоций. На лбу косой шрам с правой стороны, который переходит на левую. Губы пухлые, яркие. Тело тонкое, вытянутое. Одет по форме: белый верх, чёрный низ.

– Да я заглянуть к вам хотел. Проведать перед тем, как уйдёте.

– Мне ещё три дня здесь.

– Ну вот, три дня! – взмахнул парень руками, шурша сильно свободной рубашкой. – Я бы не успел. – Он подлетел к столу. – Ну, может, останетесь? Ну куда вы от нас?

– Лёша, я говорила, что устала. К сожалению, я тоже человек.

Парень поджал губы, сложил брови домиком и опустил голову. В этот момент Лёша напомнил Герману девушку. При определённых ракурсах, при определённых эмоциях андрогинность парня выбивалась из общего контекста.

– Ну, тогда, может… это, как его… С нами хоть попрощаетесь? Ребята сказали, что купят всего, а мы проводим вас?

– Извини, Лёша.

Этого ответа было достаточно, чтобы Лёша поджал с одной стороны губы и принял своё поражение, соглашаясь со старшей парой кивков.

– А вы новым будете? – спросил он у сидящего рядом Германа.

– Буду. Надеюсь, что смогу заработать столько же доверия, сколько его есть у Тамары Олеговны.

Мальчишка на этих словах улыбнулся:

– Попробуйте. Но это будет непросто! Ладно, Тамара Олеговна, я к вам ещё потом загляну, так что ждите!

Дверь за ним закрылась, а Тамарочка вздохнула, потирая переносицу.

– С ним что-то не так? – спросил Герман.

– Много чего не так и много чего так. Лёша… Лёша Небесный – сложный мальчик, пусть и пытается казаться простым. У него тяжёлая история, но он очень старается сделать её лёгкой. Я ничего по нему не записывала, и, если он захочет, сам всё расскажет. Я не буду. Конечно, я тебе передаю деток, всех этих деток, но есть среди них особенные.

«Деток» Тамарочка очень любила. Это чувствовалось в её отношении, обращении к ним. Будто её собственные. Света так же говорит о своих маленьких пациентах, которые сидят в её стоматологическом кресле. Эту любовь ни с чем не спутать. Эта любовь основывается на том, что взрослые знают, что дети это – не цветы жизни, это капитальная ответственность, которая высосет из тебя силы: сначала физические, когда нужно будет в первый год жизни вставать по любому призыву, справляться со всеми проблемами, болезнями и изменениями, а потом и моральные, когда родитель поймёт, что он не доглядел, и теперь пожинает плоды своих ошибок. Эти взрослые любят детей несмотря на то, что они бывают сложными, трудными, неконтактными, злыми, агрессивными. Герман детей не любил, но и не ненавидел. Он относился к ним, как к любому человеку в этом мире – с долей принятия и благостного безразличия, когда никто никого не касается. В этом плане он завидовал таким людям как Света и Тамарочка. Они знали ценность детства чужого человека.

– Они будут по вам скучать, – сказал Герман.

– Я тоже буду. Но давай не отходить от темы, что я ещё могу тебе рассказать и показать? Можешь сам посмотреть, какие методики у нас есть, отложить себе те, которые ты используешь чаще всего. В шкафах находятся и листы бумаги, и карандаши, краски. Всё просила купить песочницу, но так ничего и не получилось, зато есть много кукол и игрушек. Дети сами приносили, теперь целый «Детский мир».

Её голос звучал трепетно, но лицо оставалось непроницаемым, железным как дверь сейфа банка из голливудского фильма, в котором хранились пачки долларов и золото – сокровища, которые нельзя отдавать людям просто так.

Тамарочка не могла отдать свои эмоции сейчас. Понимала, что если сделает это, то разобьётся на осколки. Она держалась этой напускной холодностью и «извини, Лёша». Она бы хотела провести время с детками, хотела бы с ними попрощаться как следует, поела бы с ними конфеты, рулеты, пироги, чипсы, выпила газировку, окрасила свой язык в оранжевый или коричневый цвет, посмеялась бы с ними, сказала напутственную речь, но всё это обрывалось воспоминаниями о том, что четыре ученика школы уже умерло. Будет ли больше или кошмар на этом закончится? Lieber ein Ende mit Schrecken als ein Schrecken ohne Ende. Это волновало её сильнее всего. Даже не то, что родители постоянно донимали и какие-то блогеры с ютуба, а именно то, что детки умерли. Её детки.

Герман понимал, как это будет некрасиво, нетактично, но у Тамарочки осталось три дня, больше может и не подвернуться возможности:

– Тамара Олеговна, вы общались с теми учениками, которые умерли?

Умерли, а не покончили жизнь самоубийством, чтобы не напоминать о способе ухода.

– Только с Сашей. Мельник который. Умный, способный, мог проскочить через несколько классов, но оставался со своими друзьями, пусть и было скучно. С Артёмом, Лизой и Анжелой мне не доводилось общаться, ко мне они не приходили, но я смотрела, – она защёлкала мышью, открывая данные учеников, – последние их тесты никаких отклонений не показывали. Но и тесты эти были проведены в начале года, а началось всё это… – «Всё это» бьёт десятикилограммовой гирей. – Позже. Но до этого за ними никаких… подобных настроений замечено не было. Никто не знает, в чём дело. Знаешь, Герман, – она посмотрела своими карими глазами, распахнула длинные, намазанные тушью ресницы, – наши учителя не идеальные, но не такие, которые могут довести людей. Я верю им. Я общалась с ними. Да, на них иногда жалуются, но они не такие… просто не такие. Совсем. Дело в чём-то другом, я уверена, просто… Может быть, полиция не всё рассказывает? Может, они не доглядели, что-то пропустили? Мне так кажется. Чего-то не хватает, но чего, никто не скажет.

Герман тоже верил в существование злостной вестницы несчастий. Что-то должно было повлиять на каждого из четырёх. Ничего не могло не быть. Если это не учителя, то кто? Что? Внутренние конфликты? Почему тогда никто не поделился этим с друзьями? Или друзья бояться говорить, потому что чувствуют вину за то, что не помогли, не уберегли? В чём дело? Кто «вестница»? Где она прячется? Как комета по небу, она не проскользнёт. Она будет прятаться в тени, действовать исподтишка. Но сначала стоит узнать о каждом из четырёх, чтобы понять, от чего отталкиваться.

– А как отношения у Саши были с родителями?

– Я тоже об этом думала… Но я знаю лишь то, что он сам мне рассказывал, поэтому я передам тебе то, что он дал мне знать. – Герман принял правила игры. – Натянутость была, но не критичная. Он никогда на них не жаловался, не говорил, что они давят на него, заставляют хорошо учиться. У него были разные оценки, и они все их принимали. Если ему нужно было ехать по олимпиаде в другой город, давали денег, никогда не говорили, что у него нет такой возможности. Он говорил, что благодарен им за такую свободу, но при этом какого-то тепла в их отношениях не было. Они позволяли ему всё, иногда хвалили, но в целом он чувствовал, что всё не так просто. Что чего-то не хватает. Он ещё переживал, что это ему так кажется, что на самом деле его любят и ценят, просто он этого не чувствует. Пожалуй, это всё.

– И впрямь, сложно отсюда взять какое-то зерно.

– Либо всё – зёрна, либо ничего из этого, и искать нужно в другом месте, о котором он умолчал.

– А с остальными… Лучше спросить у их классных руководителей?

– Думаю, что стоит лучше у них, но я не уверена, что они дадут достаточную информацию, ведь полицейским не было что рассказать. Даже если вы зададите правильный вопрос, навряд ли у них будет правильный ответ.

– Ничего, я ведь просто собираю информацию.

– Герман, – вот здесь она усмехнулась, и улыбка эта была как трещина, ползущая по глиняной античной вазе, – ты решил расследованием заняться?

– Нет, однозначно нет. Я просто хочу понять, что произошло.

– То есть заняться расследованием, – провела она руками. – Если что-то узнаешь, обязательно расскажи полиции, это будет важно. Тем более сам познакомишься со всеми учителями, посмотришь, могли они… довести или нет. Сам решишь. Может, ты примкнёшь к тому лагерю. Тебе говорили, что из-за этого от нас ушли учителя русского и математики? Теперь у нас по два учителя на эти предметы. Замену сложно найти всё-таки. Удивлена, что ты пришёл.

– Совру… – Он остановился, подумал. Снова хотел сказать лишнее.

– Соврёшь? Сразу признаёшься в таком?

Герман засмеялся и махнул рукой.

– Скажу лишь, что мне была необходима работа, а тут объявление, вот и пришёл.

– Понятно. Смотри, чтобы с таким отношением тебя не выжали эти родители.

– Читал, что это началось из-за родителей Лизы… Про них речь или про всех?

– И про всех, и про них. Они к нам часто заглядывают. Всё требуют правды. А какую правду мы можем дать, если сами не знаем, в чём дело? Каверзный вопрос.

Звонок на урок, шаги ускорились, голоса утихли.

– Покажу я, что ли, как работать с программой. Подсаживайся поближе, а то на два фронта неудобно работать.

Тамарочка показала интерфейс, рассказала про кнопки, назначения, как с чем работать. Сложного было мало. Они договорились, что Герман придёт завтра, а на сегодня они заканчивают знакомство с обменом телефонов для поддержания связи. На три дня. Потом телефон Тамарочки можно смело удалять – сама так сказала, но Герман переубедил. Вдруг помощь понадобится? О ком-то что-то узнать? Такие номера нужно держать под пальцем, слишком много значат.

Тамарочка даже улыбки не удостоила, благосклонно опустила голову и согласилась, держа на губах «извини, Лёша». Извини, Герман.

Она чувствовала себя виноватой, уходя с поля боя. Думала, что оставляет всех своих: и деток, и взрослых коллег. Для неё это тоже было непростое решение, но это было лучшее решение для того, чтобы сохранить себя и не повторить участь тех четверых. Она бы не смогла такое выдержать. Она не могла. Улыбка была лишь одной из трещин, вся ваза была уже ими покрыта. Достаточно прикосновения – и она развалится, и собрать её не сможет никто. Тамарочка себе такой участи не желала. И правильно сделала, иначе бы сгорела с концами, и спасать уже надо было бы её.

Герман вернулся домой, в свою маленькую студию. Лофт-студию, как они называли её со Светой. Красные кирпичи с одной стороны и белые – с другой.  Минимализм в интерьере, практичное отсутствие лишних деталей, которые при переезде остались в коробках, заняв место в зеркальных шкафах.

Света ещё была на смене, поэтому Герман занялся мелкой уборкой, а ближе ко времени её приезда приготовил поздний обед – ранний ужин.

– Привет! – крикнула она с порога, снимая с себя белый пуховик. Герман забрал её рюкзак и целовал в висок. – Как у тебя прошло? – Она погладила его холодной рукой по спине.

– Меня взяли.

– Как здорово! – выдохнула Света с заметным облегчением. – Я думала, придётся сложнее. – Она стянула с себя дутые валенки и оставила их на половике, чтобы снег не стаял на другую обувь. – Сейчас. – Она чмокнула Германа в щёку и скрылась в ванной.

Помыв руки и переодевшись в домашнее, села за стол.

– Там, правда, всё хорошо? – уточнила она.

– Ты знаешь, что там не всё хорошо.

– Ну да… – Склонила голову. – Я про другое. Что тебе дали это место… Что ты им подходишь. Ты только сам не напрягайся, а то я знаю, как ты любишь! Потом из кабинета тебя не вытащишь, и это мне придётся за тобой ездить. А знаешь, зимой несильно хочется!

– Да я понял, понял, – безобидно рассмеялся Герман, – постараюсь следить за собой тоже.

– Ты в первую очередь должен следить за собой, – наставила она.

– Как скажешь. А у тебя как на работе?

– Блевашка сегодня был, – грустно улыбнулась Света. – Лечили в седации, говорили же девочки-администраторы, чтобы за четыре часа не ели и не пили, а они поели. Понимаешь, там блинчик по частям собрать можно было! Ну как так? Я их не понимаю, ребёнок же задохнуться может, это опасно! А они всё равно кормят. Понимаю, жалко голодом морить, но тогда выбирайте утреннее время, а не дневное… В общем, мрак страшный с этими блевашками. Аня потом ещё пол мыла, а из-за этой блевашки и так задержали пациентов на десять минут.

Первое, о чём подумал Герман, услышав, «может задохнуться», – это Лиза. Девочка, которая отравилась таблетками в Египте. Наверное, тоже поела, перед тем как проглотить обезболивающее. Пять звёзд, all inclusive, шведский стол, последняя радость утром, а потом горсть таблеток, а потом ещё одна и ещё. Почему именно в Египте, а не дома? Что именно могло её довести там, где она была дальше всего от проблем, школы, одноклассников? Родители? Так ли это?

Второе – это детки. Деток Света жалела. Не любила, когда их родители за ними не следили, ведь детский кариес – это заслуга старшего, который не научил ребёнка тщательно чистить зубы или не чистил их тогда, когда ребёнок был ещё на грудном вскармливании, зарабатывая себе бутылочный кариес. Света всегда с пониманием относилась к детям, но родителей позволяла себе ругать, и при этом всегда лечила постоянных пациентов, а родители благодарили её за внимание к деталям и дельные советы по воспитательной части. Не обходилось без эксцессов, но Света знала, что права и свою позицию могла отстоять. Перед этой её чертой многие родители оказывались безоружными и слабыми, словно сами были детьми. Детьми, но не детками.

Третье – Света не была перфекционистом, но всегда старалась уложиться в задаваемые рамки. Это Герману особенно нравилось, что у Светы есть этот контроль над ситуацией, и она знает, как его достигнуть, при этом не пав жертвой невротического «я обязана это сделать». Время своё она любила, чужое – уважала, поэтому никогда не позволяла себе бездумно им распоряжаться. Герман на время внимание не обращал, только если это не касалось консультации, в остальном – он был свободен и нерасчётлив. Света его в этом плане тоже контролировала и частенько написывала, когда вернётся, если Герману это принципиально важно.

– Значит, родителей надо учить.

– У нас Поклаков учит.

– Ваш анестезиолог?