Часть третья

Минск. Одно из городских кладбищ. У входа стоит знакомый зрителю «Москвич», за рулем Прыщ. Слышен троекратный оружейный салют. К автобусам потянулись люди в милицейской форме. Отдельно сел оркестр и милиционеры с автоматами. Когда все разъехались, Прыщ идет с цветами к могиле. Оглядывается, поправляет ленты. С портрета на него глядит Андрей Бусел. Прыщ кладет цветы, шепчет:

– Знали бы ментяры, кому салютуют! Вот умора! Тебе повезло, сучонок!.. Кстати, как тебе там, внизу, в милицейской шкуре? Не жмет?

Знакомая зрителю лесничовка. Раннее утро. Бусел спит в сарае на чердаке. Слышен шум двигателя. К дому подъезжает «каблук». Прыщ выходит из машины, идет к избе. На крыльцо выходит Филин. Бусел подхватывается и через заранее проделанные щели в шифере наблюдает за происходящим. Изба, двор, поляна – как на ладони. Прыщ кричит, размахивая газетой:

– Все вышло, как ты задумал, менты проглотили наживку. Тащи нашего, пора с ним посчитаться, у меня руки чешутся.

– Наш слишком шустрым оказался, – равнодушно бросил Филин и, взяв у Прыща газету, развернул ее: – Ну, вот и некролог… Своевременно, – он снисходительно похлопал Прыща по плечу. – Мент пытался убежать, пришлось замочить. Пойдем, покажу, где засыпал, только на ноги что-нибудь обую.

Прыщ зло сплюнул.

– Жалко, что без меня.

Филин и Прыщ скрылись в лесу. Бусел скользнул по сену вниз и быстро, профессионально осмотрел машину. Кроме нескольких буханок хлеба, десятка палок копченой колбасы да ящика водки в машине ничего не было.

Он вновь забрался в свое укрытие и стал ждать возвращения Филина и Прыща. Они вернулись довольно скоро, зашли в избу. За целый день бандиты два раза выходили к колодцу и обливались водой.

Ближе к вечеру Прыщ залил в бак машины бензин, а две полные канистры поставил в багажник, туда же притащил два больших рюкзака. Как только начало темнеть, Филин и Прыщ закрыли дом, сели в машину, и красные огоньки габаритов исчезли в ночной чаще.

Ключ от замка Бусел нашел в щели между бревнами. В избе зажег керосиновую лампу, сбросил с кровати одеяло и набитый сеном матрац. На ржавой сетке лежала газета, из нее выпала фотография белобрысого широколицего мужчины, снятого в полный рост возле дерева. Снимок был помечен крестиком.

На первой странице милицейской газеты «На страже» в черной рамке увидел свою фотографию в парадной форме. На полях газеты Филин сообщал, что на снимке – Гнилой, что в тайнике ключи от минской квартиры Бусла и деньги.

– Ну, теперь, когда я для всех покойник, когда в кармане ни копейки, деньги я возьму, – вслух проговорил Бусел. – В долг…

Минск, переулок Добромысленский. Управление внутренних дел. Кабинет полковника Кочана. Майор Астровский докладывает Кочану о запланированных им оперативно-розыскных мероприятиях по раскрытию убийства капитана Бусла.

– Я ознакомился с материалами расследования, которое Бусел проводил по убийству шофера фармацевтической фабрики. Убийство – следствие, а причина, конечно, в наркотиках, на которых прогорел Кузовков. Первым делом думаю внедрить на фабрику своего человека, пусть «понюхает», что там за «погода» и кто ее заказывает. Это первое. Второе. Арестованный Буслом Князь, он же Павел Скакун. Информация о нем пошла от человека, которого капитан Бусел в своих рапортах называл «доброжелателем». Кто этот доброжелатель – неизвестно, но все его сообщения подтвердились. В хранении оружия Скакун признался, в причастности к убийству Кузовкова – нет, и вероятнее всего, он не расколется. В СИЗО в камеру к Князю я внедрил лучшего агента.

Ниже этажом в это самое время, закрывшись в кабинете, в кресле сидит подполковник Ковалев в наушниках. Он прослушивает весь разговор Астровского и Кочана. Когда разговор у Кочана закончился, Ковалев прячет наушники, отмыкает дверь и тут же звонит по сотовому. Говорит резко:

– Это я. Нужно встретиться. Срочно!

Проходная фармацевтической фабрики. За ней из машины наблюдают Колесник и его помощник Гуща (он же Боксер). Гуща широк в плечах, у него бычья шея, нос кривой (очевидно, был сломан). На проходной появился невысокий, среднего телосложения мужчина в черном плаще. На голове шляпа, лицо клином обрамляет бородка. Опираясь на зонт, как на трость, он направляется к автобусной остановке.

– Вот и наш Карп Игнатьевич, – кивнул Гуща на человека с тростью-зонтом.

– Ишь кренделя выписывает, дворянин хренов! – усмехнулся Колесник. – Троих из-за него замочили, а с него как с гуся вода! Иди за ним. Я буду ждать за остановкой. Он на автобусе не поедет – ниже его достоинства, будет такси ловить.

Человек остановился за автобусной остановкой и вытянул руку с зонтом. Некоторые водители даже стали объезжать, боясь зацепить зонт. Колесник остановил машину как раз в тот момент, когда к человеку подошел Гуща.

– Карп Игнатьевич, машина подана, – Гуща открыл дверцу.

– Вы не имеете права, я профессор Сухой, я буду жаловаться, – испуганно закричал человек.

Колесник открыл переднюю дверцу.

– Карп Игнатьевич, Вы нас с кем-то спутали.

Увидев Колесника, Сухой приободрился, юркнул на заднее сиденье, приложил руку к груди.

– Вы, молодые люди, до смерти меня напугали. Разве можно так поступать со старым больным человеком? Я уж подумал, что это арест.

– Вам, Карп Игнатьевич, тюремная баланда пошла бы на пользу, – зло сказал Колесник.

– Зачем Вы, Сергей Николаевич, так? Одно дело делаем, вместе и ответ держать.

– Старый ты пень! – взорвался Колесник. – Тюрьма для тебя – все равно что санаторий, до нее дожить еще нужно! Что это за история с морфием? Кто позволил ставить под срыв производство фенциклидина? Тебе, старому козлу, что, денег не хватает?

– Не кричите на меня! – взвился Сухой. – Я профессор… Без меня вы – ноль!.. Да, да и еще раз да! Мне нужны деньги, я жениться намерен!

Колесник схватил Сухого за грудки, встряхнул, бородка профессора задралась вверх, в выпученных глазах появился испуг.

– Жениться захотел, козел ты старый! А три трупа тебе в приданое? – прокричал Колесник.

– Какие трупы? Я ничего не знаю! – испуганно зашепелявил Сухой.

– И Кузовкова не знаешь?

– Я н-не виноват! Слабое сердце у Кузовкова…

Колесник отпустил Сухого и уже спокойно продолжал:

– Хрен с ним, с Кузовковым, но почему Вы, Карп Игнатьевич, не рассказали о новом человеке, появившемся на фабрике? Вы что, забыли наш уговор сообщать о всех вновь принятых на фабрику?

– Кого Вы, Сергей Николаевич, имеете в виду?

– Грузчика Шевцова.

– Чем может нам помешать грузчик?

– Уже помешал. Это он навел ментов на Кузовкова, и, если бы шофер остался жив, хана Вам была бы, уважаемый профессор.

– Но на его месте уже другой. Фамилии пока не знаю. Так вы Кузовкова?..

– Пришлось, Карп Игнатьевич, исправлять Ваши ошибки, потому как рановато Вам на тюремную баланду, дел и на воле по горло.

– Слышал, что Шевцов пропал. Но он запойный, через неделю появится.

– Больше не появится.

– Вы и его? – вжался в спинку сиденья Сухой.

– Для Вас, Карп Игнатьевич, это наука. Поймите, наконец, какая ответственность на Вас. Это не мы их, это Вы…

Профессор дрожащими руками вытащил из кармана таблетку, положил в рот, закрыл глаза.

– Держите себя в руках, Карп Игнатьевич, – спокойно сказал Колесник, – и имейте в виду: скорую помощь, как Кузовкову, вызывать не будем – лишние хлопоты.

– Вы и меня можете?..

– И я Вас могу, и Вы меня можете. Жизнь мы с Вами выбрали такую.

– Волчья это жизнь, – зло бросил Сухой.

– Не волчья, а по понятиям.

– Выпустите меня, – взмолился профессор. – Мне трудно дышать, не хочу слышать ни о каких понятиях!

– Вот и поговорили, – тяжело вздохнул Колесник. – Теперь Вы всё знаете. Напоследок хочу еще раз напомнить о новых людях на фабрике.

– На место Шевцова пришел новенький. Мне он не понравился, шустрый такой, грузчик, а нос везде сует. Даже в лабораторию пытался что-то принести без всякой на то надобности.

– Вот Вы его, Карп Игнатьевич, и нейтрализуйте.

– Я не могу этого сделать! – возмущенно крикнул Сухой. – Я не убийца!

– Убивать не обязательно, я попросил нейтрализовать на время. У вас в руках столько медицинских препаратов, сами найдите способ. Пора научиться жить без нянек… Или прикажете вновь нам это сделать?

– Нет-нет, я сам, я нейтрализую. Вдруг он ни в чем не виноват!

– Вот и славненько, вот и поговорили. И все же, Карп Игнатьевич, зачем Вам столько денег? Кажется мне, что не только в женитьбе дело. Что, снова проигрались?

– Женюсь – это правда, как правда и то, что снова не повезло в картах. Проигрался, каюсь.

Изолятор временного содержания по улице Володарского. В камере четыре человека. Двухъярусные койки. Ближе всех к окошку (на почетном месте) на верхнем ярусе лежит Князь. Под ним на нижней койке арестованный с книгой в руках. Ему лет тридцать. Лицо узкое, тело мускулистое. В камере жарко. Все арестованные по пояс раздеты. У каждого на туловище татуировки. Два другие играют в шашки, сделанные из хлебного мякиша. Князь наклоняется с кровати.

– Воробей, ну-ка почирикай про что-нибудь смешное.

– Пусть чего соврет о своих любовных похождениях, – говорит один из шашистов.

– Это можно, – откладывает книгу Воробей. – Вам, господа зэки, анекдот или из жизни фраера?

– Давай из жизни, – откинулся на плоскую подушку Князь.

– Ну, тогда о том, как я был террористом. Этак годков пять тому откинулся после второй сидки. Братва деньжат подбросила, я в Минске и объявился, не запылился: костюмчик в блестку, рубашечка с малиновым отливом, бабочка, штиблеты по последней моде. Прикид, одним словом, кобзоновский, не меньше. В ресторане и присел, да так, что только под утро выплыл. Помню такси, а дальше – провал, черная дыра в башке. А утром обнаружил себя в чем мать родила в огромной кровати. Комната незнакомая, рядом барышня сопит голая. Меня тут как шандарахнет по башке: где я, что за девка, был ли секс?

– Ну чешет, прямо Мопассан. Туфта все, – съязвил один из шашистов. – А ты, – сопернику, – чего коробочку разявил, ходи давай или пять сигарет выкладывай.

– Хрен тебе, а не сигареты, – огрызнулся второй шашист.

– А ну, замолчали! – рыкнул сверху Князь. – А ты, Воробей, подробней, подробней про секс.

– Чего подробней, если фраер девку проспал, – засмеялся один из шашистов.

– Вот и я так в тот момент рассуждал, – продолжал Воробей, – и, чтобы окончательно не ударить лицом в грязь, решил ошибку исправить. Подруга только этого и ждала. Не успели мы разогреться, вдруг входная дверь соскакивает с петель, и в комнату влетает человек семь в камуфляжной форме и в масках. Я и опомниться не успел, а в затылке уже ствол торчит. «Руки за голову!» – кричит какая-то горилла, а мамзель моя как ни в чем не бывало свое кричит: «Продолжай, не останавливайся! – и внимания на них не обращает. – Это все шутки бывшего моего». Какое продолжай, какие шутки, если у виска пистолет, а на руках браслеты – нечем уже, братцы, было продолжать. Да и в мыслях совсем иное: неужели, думаю, чего спьяну натворил? И суток на воле не побыл, не разговелся как след, неохота опять на казенный хлеб, – Воробей замолчал, закинул руки за голову, потянулся. – Ничего нет хуже неудовлетворенной бабы. Смотрю: уже и не баба подо мной – тигрица. Самое время соскочить, да не могу – прижали сверху.