Цитаты из книги «Человек, который смеется»

Навострите уши: если они малы, истины попадет в них немного; если они велики, в них войдет немало глупости.

Вошла Дея. Гуинплен взглянул на нее и больше уже ничего не видел. Такова любовь. Вихрь мыслей может на мгновение завладеть нами, но появляется любимая женщина, и сразу исчезает все, что не имеет к ней отношения, а она даже не подозревает, что, быть может, уничтожила в нашей душе целый мир.

Молчание – вот правило мудрости.

В нашем весьма благоустроенном мире есть счастливцы по праву и счастливцы случайные. Ты баловень случая. Ты живешь в подземелье, куда попала звезда. Эта бедная звезда досталась тебе. Не пытайся же выбраться из подземелья и держи крепко свою звезду, паук! В твоих сетях алмазом горит Венера. Сделай милость, не привередничай. Я вижу, ты задумываешься, – это глупо.

Неужели ты серьезно считаешь себя созданным для нее? Взгляни на свое безобразие и на ее совершенство. Подумай, какое расстояние отделяет ее от тебя. У нашей Деи есть все! Какая белая кожа, какие волосы, какие губы – настоящая земляника! А ее ножка! А руки! Округлость ее плеч восхитительна, ее лицо прекрасно. Когда она ступает, от нее исходит сияние. А ее разумная речь, чарующий голос! И при всем том, подумай, ведь она женщина. Она не настолько глупа, чтобы быть ангелом. Ее красота совершенна. Подумай об этом и успокойся.

Любовь! Ты знаешь, как Господь Бог зажигает этот огонь? Он сближает женщину и мужчину, а между ними пристраивает дьявола, так что мужчина наталкивается на дьявола. Одной искры, иными словами, одного взгляда достаточно, чтобы все это запылало.

Дея казалась воплощенной мечтой, грезой, принявшей материальную оболочку. Во всем ее существе, в ее воздушной фигуре, в стройном и гибком стане, трепетном, как тростник, в ее, быть может, незримо окрыленных плечах, в нежной округлости форм, говорившей о ее поле не столько чувствам, сколько душе, в почти прозрачной белизне ее кожи, в величественном спокойствии незрячего взора, божественно отрешенного от земного, в святой невинности улыбки было нечто, роднившее ее с ангелом. А между тем она была женщиной.

Такое лицо – не случайная игра природы, но плод чьих-то сознательных усилий. Столь законченная отделка не свойственна природе. Человек бессилен сделать из себя красавца, но обезобразить себя – в его власти. Вы не превратите готтентотский профиль в римский, но из греческого носа легко сделаете калмыцкий. Для этого достаточно раздавить переносицу и расплющить ноздри. Недаром же вульгарная средневековая латынь создала глагол denasare[120].

Минута, с которой женщина перестает вести счет годам по вёснам и начинает вести его по зимам, действует на нее раздражающе. В ней пробуждается глухая злоба на время, бег которого она начинает ощущать. Молодые, только что расцветшие красавицы, источающие для других благоухание, обращены к ней одними шипами, и каждая из этих роз колет ее. Ей кажется, что это они отняли у нее свежесть, что ее красота вянет лишь потому, что расцветает в других.

Ум, как и природа, не терпит пустоты, Природа наполняет пустоту любовью; ум нередко прибегает для этого к ненависти. Ненависть дает ему пищу. Существует ненависть ради ненависти; искусство ради искусства более свойственно натуре человека, чем принято думать. Люди ненавидят. Надо же что-нибудь делать. Беспричинная ненависть ужасна. Это ненависть, которая находит удовлетворение в самой себе. Медведь живет тем, что сосет свою лапу. Но это не может длиться без конца. Лапу надо питать. Медведю необходим хоть какой-нибудь корм. Ненависть сладостна сама по себе, и на некоторое время ее хватает, но в конце концов она должна устремиться на определенный предмет. Злоба беспредметная истощает, как всякое наслаждение в одиночестве. Она похожа на стрельбу холостыми патронами. Эта игра увлекает лишь в том случае, если можно пронзить чье-либо сердце. Нельзя ненавидеть только ради того, чтобы прослыть ненавистником. Необходима цель – мужчина или женщина, кто-то, кого стремишься погубить.