Об авторе

Книги Виктора Голкова:

– “Шаг к себе”. Кишинёв: Литература артистикэ, 1989.

– “Правдивая история страны хламов” (с О. Минкиным). Минск, 1991.

– “У сердца на краю”. Кишинёв: Литература артистикэ, 1992.

– “По ту сторону судьбы”. Тель-Авив, 1996.

– “Парад теней”. Тель-Авив, 2001.

– “Перекрёсток ноль”. Книга стихотворений. Тель-Авив—Москва: Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской (Э.РА), 2005.

– “Сошествие в Ханаан”. Избранные стихотворения 1970—2007. Иерусалим—Москва: Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской (Э.РА), 2007. Серия ЛЕТА-А.

– “Прощай, Молдавия: стихи 12-ти поэтов” (предисловие и подборка стихотворений). Москва: Издательское содружество А. Богатых и Э. РАкитской, 2010.

– “Эвкалипт и акация”. Эванстон: ОКНО, 2010.

– “Тротиловый звон”. Э.РА: Москва-Тель-Авив, 2014.

Стихи разных лет

«Пыль над городом – жёлтая маска…»

 
Пыль над городом – жёлтая маска.
Помутнело в машине стекло.
Сочиняется страшная сказка,
быть в которой – моё ремесло.
 
 
Стал я ближе не к небу, а к Мекке,
к иудейской отраве приник.
Человеки кругом, человеки,
да песок – вперемешку и встык.
 
 
Он когда-то торчал монолитом,
перерезать пространство хотел.
Всё равно: быть живым, быть убитым,
лишь бы он на зубах не хрустел.
 

«Золотая метка…»

 
Золотая метка –
Одинокий лист.
До утра над веткой
Слышен ветра свист.
 
 
Скоро заискрится
Чёрная вода.
Здесь не станет птица
Вить себе гнезда.
 
 
А чтоб ветер жгучий
Не унёс тайком,
Он на землю лучше
Упадёт ничком.
 

«Наутро белый саван сшили…»

 
Наутро белый саван сшили
Туманной осени.Как в шторм,
Сугробы-волны заходили,
И птичий затерялся корм.
 
 
В нас остаётся мысль о лете.
И только.Замерзает взгляд
На ветках, что в неверном свете,
Белесом, неподвижно спят.
 

«Вдруг подумал – может эта…»

Вдруг подумал – может эта

И была мне суждена?

Ту любовь, которой нету,

Перестала ждать жена.

Только жизнь ведь не уловка,

Не увёртка, не приём.

И скользнула, как воровка,

Мысль в забвения проём.

«Как всегда, необычайно странен…»

 
Как всегда, необычайно странен,
Вечер, расплескавшийся в тумане.
 
 
Как обычно, свыше всяких мер,
Спящий город тих, безлик и сер.
 
 
Только крылья настоящей птицы синей,
Голубее не бывает и невинней,
 
 
Над пустой столовой, на углу,
Машут мне сквозь уличную мглу.
 

«Оторвали от Москвы…»

 
Оторвали от Москвы
И великого Ростова,
И упало наземь слово,
Как корона с головы.
 
 
На другом краю земли
Пользую святое право,
Бросив мёртвую державу,
Лазить по уши в пыли.
 

«Мы шли по прозрачному лесу…»

 
Мы шли по прозрачному лесу,
Болтая о том и о сём,
Не чувствуя страшного веса,
Который сейчас мы несём.
 
 
А может в году достославном
Брели по дороге пустой,
Мечтая о чём-нибудь главном,
Какой-нибудь цели святой.
 
 
И вовсе не выглядел старым
Тот город, где крыши внахлёст.
И тени скользят над бульваром,
Касаясь верхушками звёзд.
 

«Снова смотришь взглядом…»

 
Снова смотришь взглядом
ностальгическим…
Знаешь, я тебя не выбирал.
Стала ты явлением логическим,
Даже если где-то я приврал.
 
 
Тронутая тенью увядания,
На исходе лета ты мила.
И струится холод опоздания
Возле нас, сидящих у стола.
 
 
Шепчешь мне свои слова горячие,
Принимаю этот нежный вздор.
Любят так одни только незрячие,
В комнате с исходом в коридор.
 

«Я мог бы родиться арабом из Газы…»

 
Я мог бы родиться арабом из Газы,
Бормочущим суры протяжно
В каморке, где нет ни ковра, и ни вазы,
Нет радио, впрочем, не важно.
 
 
Но я появился в Советском Союзе,
Кряхтящем под властью народа,
Мусолящем красную тряпку иллюзий
Бог знает с которого года.
 
 
И вот наконец-то в Израиле тесном
Я втиснут в железную рамку.
Манером, до тонкости в общем известным,
Я должен тянуть свою лямку.
 
 
Зачем же лукавить, какого, мол, чёрта,
Я не был китайцем и греком.
Не ел натощак шоколадного торта
В стране, истекающей млеком?
 

«Эта древняя повесть звенит, как металл…»

 
Эта древняя повесть звенит, как металл.
Лёд декабрьский был тонок…
Белым лебедем, кажется, так и не стал
Гадкий серый утёнок.
 
 
Значит, кожа свиная рябит сквозь узор,
ночь опять распростёрлась.
Хоть на пёстрой обивке как будто с тех пор
Позолота не стёрлась.
 
 
Что за дело – несчастную клячу хлестать
И корячиться в спешке?
Потесниться пора б, чтобы вовремя внять
Старой датской насмешке.
 
 
Снова пьяную песню горланит мужлан,
Где-то рядом, как прежде.
Значит прав был, воистину, Ганс-Христиан –
нету прока в надежде.
 

«Нельзя утверждать, что меня далеко унесло…»

 
Нельзя утверждать, что меня далеко унесло:
Уключины целы, волной не разбито весло.
 
 
И ветром солёным ещё не продуло насквозь,
Как если бы море всерьёз за меня не бралось.
 
 
За что-то жалея, меня утопить не хотело
И так притворялось, как только оно и умело.
 
 
Неужто и солнце хоронится этой водой?
Я видел, как пеной туман становился седой.
 
 
И в фосфоре море от всех затонувших сокровищ.
Я чувствовал шорох по дну проползавших чудовищ.
 
 
Мог дикие бредни единственно так отвести –
Я понял – от смерти одно остаётся – грести.
 
 
Безумие страха, я вырву проклятое жало!
От соли рубаха к склонённой спине прилипала.
 
 
Спасусь, я уверен, там берег маячит вдали.
Мне хватит, конечно, клочка задубевшей земли.
 

«Деревья листья скинули…»

 
Деревья листья скинули –
Со всех убор слетел…
Как будто сердце вынули
Из деревянных тел.
 
 
И вот они колонною
Стоят в одном строю,
Как будто осуждённые,
У жизни на краю.
 
 
Не стонут и не мечутся –
Хоть в ров, хоть на костёр.
Ты помнишь, человечество,
про братьев и сестёр?
 

«В сторону, в сторону от их столбовой дороги…»

 
В сторону, в сторону от их столбовой дороги.
В чащу глухую и сонную путешествие длится моё.
Туда, где под снегом прячутся медвежьи берлоги,
И где над верхушками кружится голодное вороньё.
 
 
Вижу, как ветками гнутыми прорастать начинает кожа,
Слышу, как замедляется ток кровяных телец.
И ноги корнями становятся у моего подножья,
И непонятно – это начало или конец.
 
 
Итак, прощайте.Пурга меня заметает по плечи,
Хоть подземные воды теплятся, силы мои храня.
Отныне дерево я, и ничто человечье
Больше меня не обманет, просачиваясь сквозь меня.
 
 
Буду стоять без устали, землю пронзив корнями,
И в непогоду лютую не задрожу на ветру.
И не склоню я голову, если даже забьют камнями,
Или начнут соскабливать живую кору.
 

«Дерево – извилистые ветки…»

 
Дерево – извилистые ветки,
Твёрдый ствол, застывшая кора.
Неподвижность и живые клетки,
На ветвях распятые ветра.
 
 
Заслонило солнца свет собою.
Рук моих кора не холодит.
Тихой жизни, скрытой скорлупою
Мёртвой кожи, – взгляд не разглядит.
 
 
И кипит, ничьим не видим глазом,
Жёлтый сок в артериях ствола,
И понятье обретает разум
О судьбе, что вглубь себя ушла.
 
 
Кем я был? О чём я прежде ведал,
На какой земле, в какой стране?
Почему молчание я предал,
Без меня живущее во мне?
 

«Обуглившиеся от бедствий…»

 
Обуглившиеся от бедствий,
Под ветром с четырёх сторон,
Деревья сонные, как в детстве,
Свой видят тридевятый сон.
 
 
Глуха броня, но как из глины,
Внутри их тёмные тела.
И изморозь до сердцевины,
Остановившись, не дошла.
 
 
Дышать ветвями, коченея
От холода.Вздыматься, петь.
Весёлым пламенем гореть,
случайного бродягу грея.
 

«Жизнь – безумная задача…»

 
Жизнь – безумная задача,
Но она проста.
Разве что-нибудь я значу,
Бхагавад –гита?
 
 
В этих джунглях непролазных
Как концы свести?
Тишине твоих согласных
говорю : прости.
 
 
Ни любовному ненастью!
Горю, мятежу.
Ни сияющему счастью
Не принадлежу.
 

«Если ты на излёте…»

 
Если ты на излёте,
То уже ни к чему
Откровения плоти
Ни душе, ни уму.
 
 
Шестьдесят ведь, ребята.
Значит рядом порог,
За которым расплата,
Завершение, бог.
 
 
Финиш – белая лента
Над зелёной травой,
Где рывок президента
Не быстрее, чем твой.