«Очень верю, что получится…»

 
Очень верю, что получится.
Но на этом берегу
Нам еще с тобою мучиться,
В этом я тебе не лгу.
 
 
Нам еще с тобою маяться,
Быть самими и не быть,
И мосты сжигать, и каяться,
Ненавидеть и любить.
 
 
Удивительное варево!
Зла не меньше, чем добра.
Полыхает жизни зарево,
Прожигает до нутра,
 
 
Козырными ходит картами,
Рвет петельки у рубах
И кончается инфарктами
С пузырями на губах…
 

«Мне сорок два. Как скверно я живу…»

 
Мне сорок два. Как скверно я живу…
Какая это мука – ежедневно
Душою понимать, что всё неверно,
Что это всё – во мне и наяву.
 
 
Я руку протяну и прикоснусь,
И содрогнусь, от ужаса немея,
Всё выпукло и зримо, как камея,
И закричу,
Но крикнуть не умея,
На прошлое поспешно оглянусь.
 
 
А в прошлом вера и уменье ждать.
Не просто вера, а такая вера,
Что всё пройдет, придет иная эра,
Ведь должен быть предел, должна быть мера…
Вот там мы научились побеждать!
 
 
Я и сейчас сквозь прошлое бегу.
Я не обучен нынешнему веку.
Мне сорок два…
Легко ль с обрыва в реку!
Но я ведь ждал.
Я прыгаю с разбегу…
Ну, как вы здесь, на новом берегу?
 

«Вся страна, обезумев, читает…»

 
Вся страна, обезумев, читает.
Ей чего не хватало – хватает!
Не до жиру, а так, понемногу.
Понемногу – и то, слава Богу!
А ведь было…
Да ладно про это.
Каждый верил в возможность рассвета.
Твердо верил.
И вот – рассветает!
И страна, обезумев, читает.
 

«Прилетела синица…»

 
Прилетела синица,
Постучала в окно.
Ей, синице, не спится,
Ей совсем не темно.
Может, с весточкой кто-то,
Может, чья-то душа
Ищет очень кого-то,
Средь потемок кружа?
Может, я на примете,
Может, это за мной?..
 
 
Все бывает на свете.
 
 
…Шар качнется земной,
Захрипит электричка,
Поскользнусь, упаду…
 
 
Что ж ты, малая птичка,
Мне пророчишь беду.
 

Вятский Икар

 
Преданье помнил и в Дедала верил.
И по ночам, когда уснет село,
Задернув шторы и защелкнув двери,
Он мастерил из дерева крыло.
 
 
С женой ругался, враждовал с властями…
Пять лет назад (тот подвиг не забыт!..)
Свой первый взлет он оплатил костями,
Поверил в гипс и в то, что полетит.
 
 
Он полетит!
Вы только дайте время,
Да не мешайте воле и уму,
А он потом поделится со всеми
Тем чудом, что откроется ему…
 
 
И стружкою дымилась мастерская.
И был он весь и светел, и велик.
Упрямец!
И лицо его сияло,
Как у Икара в тот прекрасный миг.
 

«Я этапом не шел сквозь мороз и пургу…»

 
Я этапом не шел сквозь мороз и пургу.
Финский снайпер меня не прошил на снегу.
Я не падал на дзот, он заглох до меня,
Мне от жарких боев не досталось огня,
Не достался Афган
С серым пепелом камней…
Я не знаю, зачем мы вошли в ту страну.
Пишут наши газеты про наших парней,
Мало правды в газетах про эту войну.
 
 
Сын подрос у меня. Тень усов над губой.
Мне бы с ним на два года махнуться судьбой!
Я согласен свой кров поменять на Афган,
Если мне сорок два, разве страшен душман?
А пацан пусть живет. Пацаны не при чем.
Выводи из Афгана войска, Горбачев!
 
 
Это можно и нужно,
И нужно – скорей,
И тебе воздадут сотни сот матерей.
Смерть любого из нас – боль для нашей страны,
Но больней во сто крат, если гибнут сыны…
 
 
Их увозят из дома в мечтах и мольбах,
Их привозят назад в герметичных гробах.
Каждый цинковый гроб как бесстрашья пример,
И на каждом клеймо – «made in USSR…»
Вот покончим с бездарной войною – клянусь! —
Все дела отложу, в Божий храм поднимусь,
И, гася метроном в воспаленном мозгу,
Михаилу Архангелу свечку зажгу.
 

«Мы битый час не можем столковаться…»

 
Мы битый час не можем столковаться:
Прощать или карать – возник вопрос
Сначала в шутку, а потом – всерьез…
Нам было бы спокойней не встречаться.
 
 
Всё про Христа, всё про его величье…
Но есть сомненье, чем не удивлю —
Христос, конечно, парень симпатичный,
Но кто Иуду затащил в петлю?
 

«Солнце в окна, зуд по коже!..»

 
Солнце в окна, зуд по коже!..
Каждый день одно и то же —
Газ, кастрюли… Громко, нервно.
 
 
Это, друг, еще не скверно,
Я скажу тебе верней —
Есть места, куда скверней.
Не уехать, не умчаться…
Сослуживцы. Домочадцы…
 
 
– Кофе? Чай?..
Да нет, не надо,
Мне бы лучше чашку яда.
 

«Нам сказали, что он нехороший…»

 
Нам сказали, что он нехороший,
И словесной отвесной порошей
Заровняли всё, запаковали.
Мы к нему проберемся едва ли.
И тогда закричали кликуши…
Да услышит имеющий уши!
Да увидит имеющий очи!..
Это было уже после ночи,
После той сумасшедшей и страшной,
И вчерашней и позавчерашней.
«На огонь!» – закричали.
«На площадь!..»
Но никто не бастует, не ропщет.
Удивительно всё. Как в тумане.
Как в стране, где обман на обмане,
Где приучены к боли и травле,
Где слова заржавели и сабли.
На костер возвели, жечь пытались,
С факелами во мраке возились.
То ль сырыми дрова оказались,
То ль слепые глаза их слезились…
Развязали его, отпустили,
Но не верил никто, что простили.
Он пошел, не казнен, не оправдан,
По дороге меж ложью и правдой,
Где всеобщие наши печали
Как взведенные мины торчали.
 

Казарма

 
И всё же каждому свое…
И я, блуждая по планете,
Сумел спустя десятилетья
В глухой тайге найти ее!
 
 
Пустые окна, двери сгнили,
Гнилое мохом поросло.
Но всё равно под слоем гнили
Она хранит мое тепло.
 
 
Ведь, повинуясь жизни строгой,
В далеком памятном году
Я жил дневальным на посту
Здесь возле тумбочки убогой…
 
 
……………………………………..
 
 
…Мы спим в два яруса. Стеною!
Как? – низкоросла и мала —
Казарма эта в два крыла
Три роты уместить смогла
Со всею музыкой ночною?..
 
 
Дежурный прокричит тревогу.
Секундомер нажмет «старлей».
Сквозь топот ног и лязг дверей
В мозгу поет сверчок «скорей!»,
И смрад ночной течет к порогу.
 
 
И мы бежим, гремя железом.
Молчат хранилища. Темны…
Задраены, затворены
В проемах каменной стены
Под толстым каменным навесом
Контейнеры.
Их четок ряд!
Тележки – дышла строго набок! —
Чуть поддомкрачены. На лапах.
И медленных нейтронов запах
Отбрасывает нас назад.
 
 
Я помню этот кислый дух!
Моя казарма… Наша рота…
О как мне в прошлое охота!..
Через тайгу, через болота
Иду и напрягаю слух.
 
 
Тайга молчит, горчит брусника.
…Лишь местный житель иногда
В ответ кивнет: «Ну, да, ну, да…»
Они скупы на речь всегда,
Попробуй их разговори-ка…
 

«Каждый выберет сам дорогу…»

 
Каждый выберет сам дорогу,
И к дороге примерит посох,
Своему поклонится Богу
И в своих омоется росах.
 
 
Сотворит себе сам жилище,
Сам с дороги своей собьется,
И врага себе сам отыщет
И из чаши его напьется.
 
 
Содержимое чаши – ало.
Сатанинская светит сила…
Видно, жизнь меня охраняла,
Коль не до смерти напоила.
 
 
До чего же хмельна отрава.
Но судьба отвела от Бога.
Ни налево мне, ни направо —
Только прямо моя дорога…
 
 
И стучит о дорогу посох,
Устают, затекают ноги,
А мелькающих безголосых
Сколько шастает по дороге!
 
 
Чуть сверну – подойдут проворно,
Коротка будет их расправа…
Содержимое чаши – черно.
Ни налево мне, ни направо.
 
 
Если всё же душа застонет,
И закружит, как не кружило,
Разве яд меня остановит,
Подведет становая жила?
 

«Проверка: кто за перестройку?..»

 
Проверка: кто за перестройку?
Сдаем экзамен… Тот – на тройку,
Сосед на двойку,
Друг на минус…
Меня экзаменатор вынес!
Он не дослушал мой ответ.
Я говорил – возможна драка…
Он головой качнул – «однако»,
И предложил вернуть билет.
 
 
Не понял он мою печаль.
А жаль.
 
 
Не мог он знать, что вечерами
Я слышу ясно за ветрами
Как сквозь завесу дрязг, обид
Во тьме ружейных пирамид,
Привстать пытаясь на носки,
О чем-то шепчутся курки.
 
 
Я был в строю.
Имею опыт.
Я понимаю этот шепот.
 

«В твоей душе живет полкан…»

 
В твоей душе живет полкан,
А я зверей боялся с детства,
Как чуть позднее – фарисейства,
И как сейчас пугаюсь действа,
Где цедят радость по глоткам.
 
 
Как будто запалят свечу,
Прикроют доступ кислорода,
И пламя – язычок урода —
Под осуждение народа
Едва мерцает:
– Жить хочу…
 
 
Гори, свеча моя, пылай!
Да хватит воздуха и воли.
Не уступлю ни капли боли —
Она моя! И лучшей доли
Мне в мире этом не желай.
 
 
Живу, о будущем скорбя…
Не потому ль в аллеи сада
Вновь манит шорох листопада,
Но я шепчу себе: «Не надо…»
И отрекаюсь от тебя.
 
 
Из сердца вырываю вон!
Как хорошо – опять на волю!..
Но падают слова невольно:
«Как больно, Господи, как больно…»
Ужели это всё не сон?
 

«Это – как в пропасть!..»

 
Это – как в пропасть!
Распахнуты крылья…
Дни, будто ночи, и ночи, как дни.
В замкнутом круге смешались они…
Славный полет.
Никакого усилья.
 
 
Что же нам души тревожит и мучит?..
Пропасть всё глубже, туманнее мгла.
Слышишь – как холодом студит тела?
Кто нас найдет и спасенью научит?
 

Ленинград – Ташкент – Кабул

 
…И ставлю многоточие
На полуслове гаснущей свечи.
 

Антон Балакин

 
Прожектор под крыло и… мимо.
Смерть отложила торжество.
Прожектор ищет серафима
И стингер ждать устал его…
 
 
Примерил выпускник погоны…
О, эти грязные вагоны!
 
 
Уже домой вернулась мама.
В ночи растаял Ленинград,
И ночь как долговая яма
Заглатывает всё подряд.
 
 
Летит состав в ночную тьму
И дела нету никому.
 
 
«Подписано и с плеч долой…»
Спит дома военком в кровати,
А рядовой, как на полати,
На эту жизнь ничуть не злой,
Лежит на полке, школа мнится,
И рядовой не спит. Не спится…
 
 
А стингер ждет и носом хищно
Обнюхивает небеса.
Прожектор вылупил глаза.
Радар мерцает. Тоже ищет…
 
 
Горбатый ИЛ, гремя крылами,
Идет, прикрытый облаками.
 
 
У ИЛ-а в брюхе лейтенант,
И горсть солдат (из-под присяги)…
Ударил хищник, нету тяги,
И распахнулись двери в ад.
 
 
Кому-то в ад, кому-то в рай,
И… выбирай не выбирай…
 

В метро

 
Шея длинная, в мочках золото,
Там, где ямочка, свет души.
Вы, простите, не Нефертити,
Больно очень уж хороши!
 
 
Я всё это, конечно, мысленно,
Я ж не тать, не наглец, не вор,
Но хотелось бы очень пристально
Синеву рассмотреть в упор.
 
 
Что в зрачках – холодны, охочие,
Жажда пропасти, иль темно?
Были всякие, даже очень уж,
Египтяночки не дано.
 
 
Ленинградочка, россияночка,
Настоящая египтяночка!
 
 
То ли мысль ей моя понравилась?
Что ж, приличная мысль вполне,
Посмотрела, слегка слукавилась,
Ей понятно и ясно мне.
 
 
– Проводите…
А мне ж охота.
– Помогите…
А мне ж не лень!
Что – работа? Плевать – работа!
Нефертити не каждый день…
 
 
Размечтался…
Но двери порскнули,
Нефертити пошла домой,
В пирамиду свою… с авоськами,
С хеком, с курами…
Боже мой…