«Есть связь в словах – “иуда” и “идея”…»

 
Есть связь в словах – «иуда» и «идея».
«Иудин поцелуй», «идейная печать»…
Всё зачеркнуть и заново начать!
 
 
…Иуды нет. На коммунизм надея
Еще мертва…
Жирует зверь в логах,
Ломают гунны южную границу,
Обходит фараон свою гробницу,
А на Семи Холмах лось мечется в снегах.
Церковный звон?..
Еще не слышно звона,
Еще Перуна славят и поют,
Ни КГБ, ни СОБРа, ни ОМОНа,
И деньги не печатают – куют…
 

«Как мне дороги эти ночные часы…»

 
Как мне дороги эти ночные часы:
Десять строк – до зари, пять минут – до грозы…
О косые изломы!
Окно распахну,
Пусть приходит гроза, я уже не усну.
Заклокочет вода, затрепещут кусты…
Ветер с запахом гари и пыльной версты
Распахнет занавески и словно щенок
Все обшарит углы и свернется у ног…
 

«Средь распада и лжи…»

 
Средь распада и лжи,
Где ничто не виной,
Я пошел бы в бомжи —
Пустота за спиной!
 
 
Ночевал бы, где мог,
Был на «ты» с анашой,
Но зато, видит Бог,
Не кривил бы душой.
 
 
Что подумал – сказал,
Да, так – да, нет, так – нет.
Жизнь – огромный вокзал.
Каждый третий – поэт!
 
 
Север лучше, чем юг,
И совсем не жесток…
Запад – это каюк,
И не лучше – восток!
 

«И жить, всё это не любя…»

 
И жить, всё это не любя, —
Вот наказание, вот пытка.
Скажи мне, добрая улитка,
Как защищаешь ты себя?
 
 
Но я ведь тоже вещь в себе,
И тоже панцирь свой имею,
А защититься не умею
Ни при гульбе, ни при пальбе.
 
 
Уж если пью, то откровенно,
А если бью, то наповал.
Но и убитый, я вставал
Хотя бы на одно колено…
 
 
И снова я в крови, в земле,
Но слышу, слышишь ли, улитка,
Как жизни ветхая калитка
Поскрипывает на петле.
 

«Звезды падают в реку и гаснут в реке…»

 
Звезды падают в реку и гаснут в реке,
И лежат в глубине на камнях, на песке.
 
 
Я стою на обрыве у кромки воды,
Что я вижу – звезду… отраженье звезды?..
 
 
Не шучу. Я, ей-богу, давно не шучу,
Вот живу и в себе разобраться хочу.
 
 
Что я? Свет, отраженье, осколок звезды?..
Ночь, река и всего два шага до беды.
 

«Пропела труба и роса засверкала!..»

 
Пропела труба и роса засверкала!
Окно распахнул, за рекою светало,
Щеколду привычно рванул у двери,
И – полные легкие алой зари!
 
 
Мой Бог, до чего же всё это красиво!
Обжегся росою и – птицей! – с обрыва!
Хрустальным стеклом раскололась река,
Хрустальной волной окатив берега.
 
 
Я звона не слышал, я чувствовал тело…
А что же душа?
А душа не хотела.
Она бастовала с утра, как всегда.
Ну, что ей хрустальная эта вода?
 

Молитва

 
То ли рок на роду, то ли выпала честь
И себя написать, и собратьев прочесть.
 
 
Но всё больше читаю, всё меньше пишу,
И всё чаще ночами покою прошу.
 
 
– Над рекой ли моей, Тоской,
Подари мне, Господь, покой,
 
 
Чашей горькою обнеси,
И меня от меня спаси…
 

«Не смотри, что я малого роста…»

 
Не смотри, что я малого роста,
Что живу удивительно просто —
Я такое с тобой сотворю!..
Хочешь, дом разверну на зарю!
 
 
Вот однажды проснешься, отрада,
Дом на солнце развернут как надо!
У порога хрустальный ручей,
В каждой створке окна – сто лучей!
 
 
Если будет и этого мало,
Я – пока еще солнышко ало —
К полушалку рассвета вдали
Побегу хоть до края земли.
 
 
И не горько мне будет, не жалко
Оторвать от того полушалка,
И в дому от тебя до двери
Раскатать этот свиток зари!
 
 
Ты проснешься и крыльями птицы
Удивленные вспыхнут ресницы,
И в дому осиянном таком
Ты пойдешь по заре босиком!
 
 
И душа у тебя встрепенется,
И поймешь: это счастьем зовется,
И в начале огромного дня
Ты улыбкой одаришь меня.
 
 
Ну, а большего мне и не надо,
Лишь бы ты была рядом, отрада,
Лишь бы дом обходила беда,
Лишь бы ты улыбалась всегда.
 

«То ли воздух дурманит лесной…»

Л.

 
То ли воздух дурманит лесной,
То ли жажда, что пить – не напиться?
Это надо же так заблудиться
Нам с тобою под этой сосной!
 
 
А сосна до небес. Высока!
А вверху журавлиная стая…
А трава-то, какая густая!
Облака-то, смотри, облака!..
 
 
Вот бы головы в них окунуть,
Вот бы сбить это жаркое пламя!..
Что ж ты, Господи, делаешь с нами?..
Но уже не уйти, не свернуть.
 

«И нежность рук, что нет дороже…»

 
И нежность рук, что нет дороже,
И все слова – до одного! —
Мне говорят, что я хороший,
И мне печально от того.
 
 
Летела жизнь, и… пролетела,
Как ты, подковками звеня.
Куда ж ты, милая, глядела,
Мелькая около меня?..
 

Ермак

 
Навострили бердыши.
Ткнули лодки в камыши.
Осмотрели степь – гола.
Ханская луна светла.
 
 
Стань на страже часовой!
– Этот панцирь золотой
Снять бы на ночь. До врага,
Если прямо, два шага!
 
 
Он не слушает меня.
Подвожу ему коня.
Подгоняю стремена…
– Лодка лучше скакуна!..
 
 
Ханские стрелки метки.
Сабли их не коротки.
Хоть и вольно бердышам,
Не пробиться к камышам.
 
 
Холодна в реке вода,
Но не в холоде беда,
И не страшно, что темно.
Тянет золото на дно…
 
 
Перемяли камыши,
Потопили бердыши…
Хан, ликуя, в тишине
Молча молится луне.
 

Бесево

 
Бродит мысль, от которой невесело,
От которой живу как чумной…
В детстве мы белену звали – бесево.
Видно, правда. И что-то со мной
 
 
Сотворила та травка поганая…
По канавам, среди лопухов,
Разрослась сумасшедшая, пьяная…
Если б знать, что дойду до стихов!
 
 
Если б кто подсказал – Что ты делаешь?
Когда я с этой травки в цвету,
Обрывал граммофончики белые —
И приятно сладило во рту.
 
 
И теперь всякий раз поздним вечером,
Когда в окна заглянет луна,
Мне такие картины мерещатся,
Что не знает и сам сатана.
 
 
И, обученный слову и грамоте,
Я, листы свои кровью кропя,
Вынимаю такое из памяти,
Словно сам ухожу от себя.
 
 
То, как птица парю в невесомости,
То лечу за крутой перевал,
То срываюсь в бездонные пропасти,
Где никто до меня не бывал.
 
 
Но куда ни пойду, что ни делаю,
Я всё вижу и вижу сквозь тьму —
Рвет дитя граммофончики белые,
И никто не подскажет ему…
 

«Мы во сне откровенны как малые дети…»

 
Мы во сне откровенны как малые дети.
Я, к примеру, скандален, драчлив и люблю
Отдышаться во сне. Но проснусь на рассвете
И опять в скорлупу залезаю свою.
 
 
В скорлупе, как в надежной броне,
Я качусь по огромной стране,
Сквозь ресницы взирая на Русь.
Не скандалю ни с кем, не дерусь.
 
 
Мне такое порой подсмотреть удается!
И душа, что казалась глуха и слепа,
Вдруг прозреет, и слух обретет, и взовьется,
И с меня, словно плесень, сползет скорлупа.
 
 
Я без кожи, как зверь на крюку,
Волны боли катятся к виску…
Не скандалю ни с кем, не дерусь,
Понимаю – великая Русь!
 
 
Я всю эту печаль понимаю с пеленок,
С тех апрельских проталин, когда на заре
Мы корову комолую, я и теленок,
Чередуясь, доили на нашем дворе.
 
 
И текло молоко по губе,
По рукам, по груди, по судьбе…
Не тогда ли, смышленый пострел,
Я любовью к словам заболел?..
 

«Мне казалось, что если окончатся сны…»

 
Мне казалось, что если окончатся сны,
То есть, если подножье кургана осилить
И подняться на холм, то мгновенья весны
Хлынут стрелами в грудь, и, конечно, навылет.
 
 
Я считаю, что если из стрел хоть одна
Будет чем-то отлична, то – от Купидона,
Потому что по городу бродит весна,
Потому что есть Анна, которая донна.
 
 
Если так, то зачем же сидеть одному?
Сны окончены. Сдвину плотней занавески,
И надену кроссовки, и тогу возьму,
И на холм поднимусь, в смысле выйду на Невский.
 
 
И меня сотни стрел продырявят всего,
Купидоновы тоже, ведь бьет без разбора,
Если так, то плевать на десницу того,
Кто известен со школы как месть Командора,
 
 
Потому что нет денег, и хочется жить,
Потому что апрель, потому что – погода,
Потому что часы у заветного входа
Крутят вектор по кругу и надо спешить.
 

«Говорил мне дядя Вася…»

В.Т., с горечью

 
Говорил мне дядя Вася:
– Ты Володю опасайся!
Вова с виду простота,
Только сука еще та.
 
 
Дядя правду рассказал.
Вова шибко наверзал…
Я хожу, смотрю на суку,
Не подам я суке руку,
Мне такое не с руки…
 
 
Пусть гуляет без руки.
 

Диалог

 
«…Собаки отвоют?»
«Собаки? Отвоют…»
«И тризну устроят?»
«И тризну устроят…»
«И пьяные будут?
«Конечно! И драки,
И черти завоют, не то, что собаки…»
«А холм будет желтый?
А крест будет белый?»
«Ну, что ты заладил,
Собрался, так делай!
Совсем задолбал, третьи сутки пытаешь —
Обмоют, отвоют?..
Умри и узнаешь…»
«А всё же?»
«Да что ты! Всё будет как надо:
И холм, и собаки, и крест, и ограда,
И кузов, обмотанный тряпкою алой.
Не веришь?»
«Нет, верю…»
«Согласен?»
«Пожалуй…»
 

Стансы

 
Видна Белухи снежная вершина.
Сломалась патефонная пружина.
Петух пронесся – гребень на боку,
И крыса топает, как конь, по чердаку.
 
 
Какая связь? А шут ее поймет.
Жизнь удалась, но все-таки не мед,
То лезу в грязь, то в очередь каку…
А крыса топает, как конь, по чердаку.
 
 
Какая связь? А вот пойди, пойми…
И кто поможет в этом, черт возьми!
Кто виноват?..
Стучится боль в виске…
И крыса топает, как конь, на чердаке.
 
 
Какая связь?.. Семь булек на стакан.
А крыса… Черт!..
Поставить, что ль, капкан?
Так обойдет же пройда, потому
Что на Белухе маковка в дыму.
 
 
К тому же патефон…. Когда б играл!
Когда б петух так сильно не орал,
Не кавардак бы, не барак-бардак,
Она б попалась, так ее растак…
 

«…И теснота, и дымный воздух…»

Ю.П.

 
…И теснота, и дымный воздух,
И суп, настоянный на звездах,
Что из пакета высыпал
Давным-давно, до нашей эры…
Какие все-таки химеры
Когда-то в голове таскал!
 
 
Теперь они ушли. Распались.
О чем мы в детстве волновались?
И волновались ли вообще,
Вдыхая горький дух столетья
Ушедшего, где каждый третий
В китайском жестяном плаще
 
 
Был так прекрасен и огромен,
Что в суете каменоломен,
Спиной повернутый к штыку,
Отец Панфиленко Юрана
Жевал тайком цветки бурьяна,
Катая тачку по песку.
 
 
Пока жевал, Юран стал взрослым…
На сухарях да масле постном,
Без простыней и без ковров,
На самосадовой отраве,
Как лопухи в чумной канаве,
Мы вырастали – будь здоров.
 
 
И просто странно (вот как странно!)
Среди дурмана и обмана
Мы, жившие в эпохе той,
В фуфайках и кирзе змеиной,
Подбитой шинною резиной,
Задерганные криком «стой!»,
 
 
Сумели как-то отмотаться
И раскрутиться, и остаться.
Зачем?
Чтоб в той же борозде
Брести, вдыхая тот же воздух,
И той же ложкой те же звезды
Помешивать в крутой воде…