– Рад познакомиться, – сказал он и вопросительно взглянул на сестру. И тут же по её румянцу на щеках и блеску глаз он вдруг, с некоторой досадой на себя, что до него так поздно всё доходит, сообразил – сестра не просто так знакомит его с этим человеком, и перед ним происходит нечто значительное, чем обычное представление. – А-а… Ну, что ж… Манор?

– Да, стоимённый.

У Манора голос оказался глуховатым и ровным.

– Я думаю… нам следует познакомиться поближе… Можно прямо сейчас… А остальное праузы через три-четыре. Елина, предупреди Кло, а ты, Манор, останься, поговорим.

Харан тупо рассматривал узор на стене. Лиловые линии сходились и расходились в беспорядке, если брать каждую из них в отдельности, но все вместе они создавали неповторимый рисунок. На него можно было смотреть бесконечно, как на пламя костра или текущую воду, и находить что-то неожиданное и новое.

Но Харан в эти минты не изучал игру извивов и узлов линий замысловатой стенной росписи. Перед его мысленным взором они постоянно сливались с образом Гелины – такой же непредсказуемый и бесконечно любимый.

С первого мгновения расставания он ожидал от неё хоть какой-то весточки, напоминания о себе, в конце концов. Но шёл уже второй десяток дней, Харан наморщил лоб, вспоминая, сколько же времени он сидит вот так в оцепенении, а от Гелины ни звука, ни строчки, ни косвенного намёка, принесённого от неё кем-нибудь.

Такое впечатление – всё вымерло для него вокруг. Никогда с ним ещё такого не происходило. Всегда деятельный и уравновешенный в своих поступках, он словно споткнулся. Недели бегства по Диким Землям, схваток с людьми и выродками и, вдруг, – пустота. Оттого, наверное, застой в крови и мыслях, оттого нежелание никого видеть помимо любимой…

Впрочем, сидит он здесь, в благоустроенной комнате хабулина Свима… Да нет, не Свима, как он и подозревал с первого дня знакомства с ним, а стоимённого Ертона Естифа Еменкова… Естика Ермала… Нэм для Харана за пределами досягаемости… Вот и сидит он у него в отдельной комнате один, и его добровольное сиротство не в досуг оказалось недавним спутникам. Хотя, опять же, кроме Гелины никого не хотелось видеть, ни с кем о чём-либо разговаривать.

И всё же…

Свим – ясно: давно дома не был, дел, наверное, накопилось невпроворот, Клоуду устраивает – готовит для показа Кругу Человечности. Так уж положено стоимённым и выше по нэму. Да и в кугуруме должны знать ауну, вошедшую полноправной хозяйкой в хабулин. Там должны знать нэм её, но как сделать, чтобы он не дошло до Тескома?

Итак, Свим занят. Но другие…

А что другие?

Заглянул раз К”ньец, обменялись приветствиями и ещё парой незначащих фраз, посмотрели друг на друга – ещё больше оба расстроились и разошлись, даже не пожелав один другому традиционной удачи. Да и какой удачи и в чём, спрашивается?

Жариста тут как-то с Сестерцием бесцеремонно ввалилась, долго, как глупцу какому-то, объясняла, почему это она не ушла с Гелиной и другими женщинами, а находится здесь. Её разглагольствования утомили хуже тягостных размышлений один на один с собой, а торн, словно предельно измученный недостатком энергии, молчал в течение всей встречи.

– Вы тут все раскисли! – под конец воскликнула Жариста, не находя в Харане собеседника.

После чего тряхнула прекрасными волосами и, сверкнув рядом снежно белых зубов – явно совсем недавно побывала в закалочной, демонстративно подхватила вялого Сестерция под руку и удалилась, нарочито виляя обольстительным задом.

После их ухода, Харан направился в закалочную. Заставил себя в неё пойти. Надо было поправить желудок, убрать следы ударов, порезов, падений – сколько их у него было, пока он находился вдали от городов…

Тело поправил, но тоска, неуверенность и чувство потерянности остались. Куда они денутся? Древние, страдая, быть может, ещё сильнее, так и не могли придумать ничего против душевных ран, кроме коввты, на время приглушающей боль. Других средств Харан, будучи врачом, не признавал.

Конечно, пожуй приторно-сладкий корень тимуртания и забудешь все напасти. Или съешь плод дикой яблони. Или просто пожуй её листья… Кровь вскоре загустеет, усыпит несчастного.

И то, и другое – когда-то проснёшься, а проснёшься – многое забудется, опуститься благодать успокоения.

Харан же не хотел ничего забывать.

Гонат Гурбун Гродов, родной отец Гелины, – невысокий и плотный, подарившей дочери единственное, что у него было неотразимым – это широко раскрытые и расставленные васильковые глаза, рассерженно мерил просторный зал дома короткими шажками. Словно порывался бежать, но всякий раз натыкался на стены или обстановку, и снова начинал разбег.

Так что, кто не знал Гоната, тот мог подумать что угодно о его суетливом поведении, а кто знал – удивился бы несказанно. Гит пользовался славой степенного и уравновешенного человека, способного держать себя в руках в любых обстоятельствах.

Гелина сидела на диване в пёстром домашнем невечном платье. Перед ней стоял столик с разнокалиберной мелероновой посудой для косметики. На их фоне терялась пирамидка домашнего отражателя образа, лишь серебристое марево над ним выдавало его присутствие.

За дни, проведённые в хабулине отца, Гелина отоспалась в постели, прошла закалочные, отдохнула и успокоилась. Жизнь установилась, и она вернулась к ежедневному макияжу, смене прически и переодеванию, представляя собой полную противоположность той, разъярённой и готовой пойти на всё женщине, что с одним кинжалом в руках бросилась на громадного дурба – Свима – в далёких теперь руинах.

В той, другой женщине, со всклоченными волосами, в одежде, зарастающей заплатками от порезов ножей выродков и прорех от цепких ветвей кустов, с горящими и ничего невидящими от ненависти и бессилия глазами, лишь только любящее сердце Харана могло безошибочно распознать Гелину…

– Ты гита! – бегал и выкрикивал Гонат. – Гита!! А кто такой Харан? Этот ухроп?

– Мой бывший телохранитель, – спокойно отвечала Гелина, придирчиво всматриваясь в своё объёмное изображение над столиком. Отображатель образа фиксировал её надутые губки и неудовлетворённость своим обликом, представляемым в том или ином виде после возможной косметической обработки лица. – Поверенный Гамарнака.

– Какой ещё Поверенный? Ссыльный?.. Вот какое слово подходит ему. Или Гамарнак выжил из ума?

Гелина осуждающе повела подведёнными бровями. Родной отец неучтиво сказал о приёмном отце, тем более что того, может быть, уже нет в живых.

– Я не в обиду ему, – сбавил тон Гонат. – Но именно так я могу оценить твои слова о Поверенном. Он умный Правитель и не мог допустить твоей связи с каким-то ухропом.

Гелина опять повела бровями.

Она знала родословную своей семьи. Да и сам Гонат говорил, но не чувствовал в своих словах уверенности. Так как подобные адюльтеры совершались повсеместно. В их роду таких случаев накопилось немало.

Связь между людьми разного уровня происхождения и, следовательно, нэма, особенно по женской линии, на словах не поощрялась, но все знали о значении свежей крови, вливаемой в жилы дряхлеющих многоимённых. Прабабка самого Гоната – выходец их шмыгов. Благодаря ей, квёлый, едва пропущенный Кругом Человечности прадед, стал отцом здоровых детей.

Да что там говорить?!

Но канила самого Правителя бандеки!..

И Гонат безнадёжно увещевал, приводил аргументы, стращал…

Но что он мог? Гелина была его единственным дитём, оставшимся жить, и наследницей хабулина.

Она же спокойно слушала его путаную речь, поскольку всё уже для себя решила. К тому же она ждала ребёнка от Харана. Вот почему она сейчас так много времени проводила за столом перед отражателем образа, хотя нужды в том не было – случилось это только после встречи с любимым в руинах, да и то не сразу, так что времени с того момента прошло всего ничего.

Глава 4

Над Примето гремела гроза.

Вспышки искусственных молний на мгновение окрашивали город в мертвенно-прозрачные цвета, резко выделяя свет и тени. Накрапывал дождь. От большого дождя, после обсуждения в кугуруме, отказались по случаю мощного наводнения. Всё и все и так чувствовали избыток влаги. На пустырях появились не просыхаемые лужи, в них заводилась ненужная живность, способная повлиять на здоровье обитателей города.

Общественные закалочные едва справлялись с потоком пожелавших обезопасить себя от неприятностей. Круг Человечности браковал пятерых из шести новорожденных и не продлевал существование, оставленных первоначально жить, двух из троих.

Поздняя весна…

Что бы там когда-то не делали древние, чтобы оградить и защитить человека от нежелательных природных воздействий, а она, природа, брала своё, и людей тянуло под солнце, показать себя и посмотреть на других, ощутить запах просыпающейся к лету жизни.

Оттого-то обязательные весенние грозы для очищения атмосферного купола над городом и в силу традиций, истоки которых уводили в невероятную древность, назначались на ночное время. Любители могли пройтись по мокрым улицам, полюбоваться на разряды, вспарывающие небо прямо над головой и услышать глухое ворчание грома.

Жуперр поглядывал на вспыхивающее окно, хмурил брови и вновь возвращался к листку с коротким списком, всего в полтора десятка нэмов, людей, по донесениям его служб, появившихся в Примето за последние десять дней. Большинство нэмов ему были давно известны, а с некоторыми их носителями он даже неоднократно встречался.

Ни Свим, ни, тем более, Камрат в списке не значились.

Объявился вот Ертон Естифа Еменков. Отца и деда его знавал, да и о самом Ертоне слышал. Мнение об этом Еменкове у руководителя Тескома сложилось давно и бесповоротно: ни рыба, ни мясо. Да и объявился ли он в эти именно дни? Он периодически исчезал из поля видимости служб на целые месяцы. Нелюдимый стоимённый отсиживался, поди, в своём дуваре и нос не высовывал из него. А тут, наверное, надоело ему сидеть, выглянул, и был замечен…

Пришёл и жил, не таясь, некто Лекон Ламба Ливерсин. Приют ему дал Кате Кинг Ктора, единственный в Примето инег, обладатель хабулина с дуваром, – известный далеко за пределами города своим радушием. Многие именитые хожалые предпочитают останавливаться у него. Ливерсин – дурб, прибрёл сюда из другой бандеки. Его видели входящим в город через ворота…

Кто ещё?.. Мелочь.

Но есть всё-таки одно имя, заставившее Жуперра вздрогнуть. Когда он прочёл нэм, то долго сидел, словно поражённый громом.

В городе появилась, неизвестно, как и откуда, канила самого Гамарнака – Гелина Гоната Гродова. Канила, канувшая как будто в небытие после событий в Габуне, оказалась жива и здорова, и гостит у отца.

Впрочем, а куда ей идти? Конечно, к отцу. Но с другой стороны, если подумать, то её появление в Примето – это его, Жуперра, головная боль, с которой справиться будет не так-то просто.

Руководитель восстания в Габуне, командир столичного батлана Зиберлан, почему-то решил в первую очередь отыграться на каниле Правителя бандеки. Говорят, даже послал бойцов и осадил её дом на окраине Габуна. Но те лишь понесли потери. Правда, непонятно от кого. Кто утверждает, что с Гелиной был целый отряд каких-то дурбов. По другим сведениям, тескомовцы разных батланов не поделили право захвата канилы между собой и устроили схватку у её дома, чем она и воспользовалась. Ей удалось каким-то образом уйти от одних, и от других. Во всяком случае, когда всё-таки ворвались в открытые настежь двери, то никого, кроме трупов, в помещениях не нашли.

Зиберлан организовал погоню, устроил несколько засад, потеряв на том ещё не менее крина.

Впрочем, может быть, Зиберлан думал использовать канилу в своих политических играх в будущем точно так же, как сейчас агоровец пытается это сделать с помощью Бланки. Если его, конечно, удастся поймать. Не хотелось, чтобы теперь Гелина стала объектом внимания кого бы то ни было. В конце концов, ловить придётся ему, Жуперру. А надо ли ему все эти неприятности?

Тескомовец нервно поднялся со стула. И тут его осенила удивительная мысль. Сложилась хотя и парадоксальная ситуация, но во всём выгодная ему, и только ему. Ведь и Бланка, и канила неожиданно оказались в Примето!

А это означает – в его власти!..

Он постоял и пытался сформулировать для себя план действий, исходя из новой точки зрения на события. Однако, чуть позже, его, было вспыхнувший оптимистический настрой, угас.

Не так, всё – не так… Неожиданно ли они появились здесь? И в его ли власти?

Наверное, правильнее будет просто зафиксировать факт: почему-то эти двое выбрали Примето, город, находящийся в сфере влияния его Тескома. И этим можно воспользоваться.

Итак, почему выбрали именно Примето?

С канилой всё ясно. Она пришла к отцу. И это разумно. Другое дело, как и кто провёл её через засады и половодье, отвернул от погони? Это позже…

Бланка? Тут всё тайна. К кому и зачем шёл мальчик? Охранял его Свим. Кто он? Присмет ничего определённого сказать не смог. Справки в кугуруме Соха о доме Свима тоже ничего определённого не дали. Дом оказался выморочным, но якобы, давно сдан в полное владение Свиму, вернее, его матери, о которой вообще ничего неизвестно, поскольку она там не жила. Всё это оказалось тёмным и непонятным. В кугуруме разводили руками, но никаких дополнительных сведений у них для тескомовцев не находилось.

Есть одна возможность. Присмет знает Свима в лицо, но будет ли дурб настолько глуп, чтобы показываться открыто в городе. Вряд ли.

Жуперр прохаживался по своему тесноватому кабинету и размышлял. Наконец, с остервенением растёр лицо ладонями и решил всем этим заняться основательно, и не только из-за понукания со стороны агоровца, не только самому, но и по-настоящему подключить к целенаправленному поиску всех, кто у него мог этим заниматься.

И всё это не только потому, что ему это уж очень захотелось, и что он загорелся желанием выйти на этих людей, узнать, где они обитают, и кто их приютил. Размышления привели его к чувству обострённой тревоги за грядущее, готовое взорваться неприятностями, в том числе и для него самого.

Несмотря на глухое время ночи, Жуперр разбудил недовольного таким насилием Сунду и приказал позвать Тлумана и Присмета.

Камрат ел, ел, ел… И пил.

Постоянное, почти болезненное, чувство голода и жажды отодвинули другие желания и помыслы в далёкие уголки сознания. Порой они оттуда вырывались неуёмными вопросами:

– Что Харан?.. Где Ольдим?… Как Свим?…

Калея, когда бы Камрат не приходил в себя после сна и не набрасывался на еду и питьё, всегда сидела на противоположной стороне стола, подперев голову сухой рукой, следила за каждым его движением. Отвечала неторопливо и спокойно:

– Харан у Свима. Хандрит, поскольку нет вестей от Гелины. Ольдим? Ест и пьёт за троих. Погружён в сочинение стихов. Бубнит себе под нос. Свим… Давно не бывал в родовом хабулине. У него там накопилось много проблем. Весь в заботах… Съешь вот это!

– Угу, – глотал Камрат предложенный кусок какого-то пряного с кислинкой яства и тут же забывал его запах и вкус, поскольку на смену приходили другие от следующего, подсунутого бабкой, куска еды или выпитого настоя.

– А что?.. Я так всегда… – Он примерился, что бы ещё положить в рот. И положил, прожевал. – Я так всегда есть буду? – Хлебнул из большой фляги. – И пить? Больше дел никаких не будет? Нет, да?

Бабка скупо улыбнулась.

– Дела есть… Вернее, они на подходе. А еда… Поешь ещё денька два, думаю. Потом всё придёт в норму.

Калея вздохнула. Ещё два дня и всё. Она мысленно уже прощалась с мальчиком, приёмным внуком, которому отдала почти двадцать лет жизни.

Она никогда не была для Камрата бабкой в понимании прямого родства, хотя и входила в круг его фамилии. А как у воспитательницы за двести с лишним лет подобных «внуков» у неё уже накопилось не менее десятка. Правда, последний из них, Три-Бланка, не был похож ни на кого из предыдущих. Тех – она натаскивала, этого – учила. Для прежних учеников у неё с лихвой хватало опыта и сноровки, чтобы выглядеть на голову выше их. А для этого…

Для этого всё по-другому: и методы, и подходы, и, конечно, результаты.

Она смогла отдать ему всё, что знала, умела и приобрела за всю свою беспокойную жизнь. И, главное, он всё это воспринял.

Отличались и условия его подготовки, навязанные Вещими… Теми, кому это было необходимо: на уровне не то шмыгов, не то инегов, в безвестности и в полнейшей тайне от окружающих.

И она, в миру Зарима Зенда Задарак, гордая и независимая, чей нэм волновал, а порой приводил в трепет многоимённых не только в Сампатании, но и в других бандеках, превратилась в тихую, заботливую, для стороннего глаза, бабку Калею. И дел у неё никаких, кроме как опекать внука, тоже, с первого взгляда заурядного, одноимённого и беззаботного.

Вот он сидит перед ней – воплощённое чудо древних полу понятных её современникам наук, рецептов, странных рекомендаций, неожиданных утверждений, утонченных подсказок и многого чего другого. Того, что некогда, возможно, считалось нормой. Сейчас – чудом…

Вещие лелеяли вымирающий род Бланков издавна, накапливая для того из поколения в поколение крупицы знаний, почерпнутые в источниках канувшего в бездну прошлого, и воплощая их в очередном Бланке.

Наконец, их усилия не пропали втуне.

Перед ней сидит Три-Бланка во плоти, поедает специально подготовленную только для него пищу, обретает те качества, силу, мировоззрение и другое, ещё скрытое, чего добивались Вещие.

Впрочем…

Она рассеянно провела ладонью по лицу, ощущая чуткими пальцами рытвины сплошных морщин, нажитых в основном как раз за эти последние два десятка лет, и подумала с грустью и горечью: – Три-Бланка – кто он по существу?.. И зачем он?..

По всему, сейчас, перед лицом воплощения своих идей, Вещие сами не знают этого. Поэтому…

– Что Малион? – прервал её не слишком весёлые размышления Камрат, не поднимая глаз от убранства стола.

– Какой Малион?

– Малион и Невлой… Это же вы их послали нам навстречу?

Калея насторожилась и не ответила. Камрат вытер рот и досказал:

– Они на Шельме довезли нас до города, а потом подсказали каким подземным ходом идти к тебе.

– Так-так, – у Калеи моментально исчезла меланхолия раздумий. – Где ты их встретил?

Камрат прожевал очередной кусок.

– Сразу… В начале половодья, когда мы уже подходили к Сажанею. Они приплыли на лодке вместе с тескомовцами, что охотились на нас.

– Ты уверен, что с тескомовцами?

– Конечно. Только одна лодка с Малионом достигла берега, где находились мы. А что? – Камрат отодвинул тарелку с остатками еды. – Что-то не так?

Калея неопределённо повела кистью руки.

– Рассказывай. Когда ты их увидел, что они говорили о себе и о нас? Как объясняли своё вмешательство в команду Свима? Что об этом говорил Свим? Всё по порядку, и не торопись.

Камрат, сыто поглядывая на расставленное перед ним съестное, и порой вкушая её, принялся подробно делиться воспоминаниями: о переходе с островка на островок, о спасённом от монстра Малионе и появлении Невлоя, об удивительной лодке – Шельме, схватке на берегу Сажанея и последующего плавания к городу.

Калея его не перебивала, но выражение её лица постепенно менялось от удивлённо любопытствующего до рассеянно задумчивого, а потом и тревожного.

– …вы нас встретили. – Камрат закончил затянувшийся рассказ, отправил в рот большой ломоть прителя, но, посмотрев на Калею, проглотил его без удовольствия, повторился вопросом: – Что-то не так?

– Так или не так, не в том суть. Я ещё поспрашиваю наших людей, но… Мы никого не посылали вам навстречу, так как лишь приблизительно знали о вашем местонахождении. А после половодья ваши следы и вовсе затерялись. Так что ни о каком Малионе и его команде, посланной, якобы, от нас, я не знаю. Тогда спрашивается… Значит, это не ты или Свим оповестили нас о своём появлении в заброшенном и забытом подземном ходе?

– Я-то точно не подавал. Да и Свим… Я мог бы заметить. Но у него ничего такого нет, кроме кавоти для получения новостей из Фундаментальной Арены. Он, наверное, и не Свим, хотя называл свой нэм до пятого имени. Свим Сувелин Симор Свиниест Сапановус. Вот так он себя называл.