– Это его дело… Но, может быть, он что-нибудь отметил примечательное, пока гонялся за Бланкой. Появиться, спроси. Теперь о Свиме. Есть косвенные данные его принадлежности, по крайней мере, к стоимённым. Попробуй навести справки о многоимённых, бывших до того в отлучке, а сейчас появившиеся в городе.

– Это мы сможем, – заверил Жуперр, но спохватился и поправился: – Не сразу, но сможем.

– Надеюсь. И ещё. Этот Свим… Когда только успел?.. Так вот, он как будто увёл за собой девушку по имени Клоуда. Клоуда Кавели Ковда пилот воздушного шара Тескома. Так утверждает другой пилот. Тоже женщина. Она видела Свима, но её представления о нём не совпадают с нашими. Другое дело, что она может узнать его, если появиться такая возможность. И Свима знает Присмет.

– Естественно, знает.

– Тогда… Ищи Свима. Через него мы сможем выйти на мальчика.

– Мы сможем… Мы… – буркнул себе под нос тескомовец, удостоверившись, что связь между ним и агоровцем оборвалась или закончилась.

Впрочем, этого наверняка он никогда не знал. И, наверное, не узнает.

Он тяжело поднялся и направился не свойственной ему шаркающей походкой давать распоряжение по вышеуказанной рекомендации дальнейших действий.

Глава 3

Камрат то ли спал, то ли грезил наяву. Тело его, горячее и неспокойное, наливалось тяжестью. Мышцы разбухали, сердце билось учащённо, беспрерывно ударяя мощными толчками в грудь. Постоянно мучила жажда, но бабка Калея, пробуждая его к действительности, отмеряла ведомую только ей норму еды и питья, насытиться которыми, как всё время хотелось Камрату, было невозможно.

На все вопросы жаждущего Калея отвечала одно и то же:

– Этого достаточно. Потерпи ещё… Осталось недолго ждать.

– Чего? – не слишком настойчиво и вяло интересовался Камрат, но бабкиным словам верил.

Постоянно он ощущал прилив новых необъяснимых чувств и чего-то невнятного, но усиленного происходящего с ним.

Комната, куда его поместили после встречи и ухода Свима с большей частью команды, с каждым новым возвращением из сна, словно скачком уменьшалась в размерах, мельчали вещи, заполнявшие её.

Стол, где его кормила Калея не казался теперь той громадой, которой он представлялся ему в первые праузы пребывания здесь. Вначале приходилось тянуться плечами до столешницы, чтобы взять руками кусочки прителя и бренды с большого подноса и бокал с питьём. Сейчас же он мог свободно облокотиться и при желании, протянув руку, коснуться противоположного края стола.

Порой сонливость и вялость всех членов его существа вдруг резко активизировались, и становилось понятным, что сил в нём прибавилось многократно.

А бабка Калея, фигуру которой он помнил с детских лет, прямо на глазах постепенно тончала, а рост её уменьшался. Однако она твердила своё:

– Потерпи ещё… Осталось недолго.

Он беспрекословно подчинялся её негромкому и ласковому голосу: таким он услышал его когда-то, со времени понимания окружающего. В тональности и обертонах этого голоса заключалась необыкновенная сила убеждения, успокоения и поддержки. Они давали Камрату целеустановки, и он следовал им безоглядно. Только иногда ему как будто хотелось, если не воспротивиться, то хотя бы возразить, но тут же в нём словно включался какой-то механизм, мягко подавляющий вспыхнувшее желание сопротивляться действиям и словам Калеи.

– Потерпи ещё…

Он терпел.

Он терпел, а его сознание всё чаще и чаще блуждало по закоулкам памяти. Из них тенями всплывали странные образы и события, произошедшие, якобы, с ним самим, но почему-то преданные забвению. До того, как он попал в полуразвалившийся дом Калеи, у него, похоже, уже состоялась, забытая до этих дней, недолгая, но яркая жизнь вне города или какого-либо человеческого поселения, но люди вокруг него были. Много людей. Правда, их одежда и манера держаться отличались ото всего того, что потом он видел вокруг. Они казались ему целеустремлёнными. Лица некоторых из них, мужчин и женщины, вызывали непонятное беспокойство – он их в той жизни видел чаще других, и с ними у него были связаны как радостные, так и тревожно-настороженные ощущения.

Вообще, образы знакомых и совершенно незнакомых ему разумных доминировали в видениях Камрата. Они заслоняли и отодвигали в сторону события, связанные с ними. Он уже привык, что кто-то всегда посещает его во сне ли, в грёзе ли.

Так продолжалось долго. Сколько, Камрат не смог бы ответить – день или месяц, а может быть, и значительно больше.

И когда вместе с Калеей объявился полный мужчина, неоднократно снившийся ему во время скитаний в команде Свима, он не обратил особого внимания на него – очередная очень яркая, но всё-таки галлюцинация, а то, что он стоит рядом с бабкой, так это было всегда. Однако голос бабки прозвучал властно и наяву:

– Бланка!.. Пора!.. Бланка!

Она смотрела на него прожигающим взглядом, а он никак не мог понять, в каком из миров его пребывания это происходит.

– Бланка! Пора в Путь! Он ждёт тебя!

Да, она обращалась именно к нему. Её голос источал требовательность, сочетание и перепады звуков безболезненными иглами вонзались в его мозг и во все клетки тела, наливая мышцы упругостью, активизируя их к действию.

– Бланка, пора!

– Я… – разжал онемевшие челюсти Камрат. – Я готов!

– Тогда вставай! – жёстко произнесла Калея.

И он встал…

И понял, что всё кажущееся случилось на самом деле.

Он не узнал окружающее его пространство. Оно сильно изменило свои контуры и соразмерности. Всё вокруг и вправду помельчало до неузнаваемости: вещи, сама комната, в которую он входил словно в большой зал, и, главное, бабка Калея. Она стояла перед ним и снизу вверх взирала на него восторженными глазами, в них стояли слёзы.

«Бабка…» – хотел сказать он, что всё закончилось, что они снова вместе и не следует ей плакать, но не узнал своего голоса. Из него изверглись рокочущие звуки сочного мужского баса. Он замолк, кашлянул.

– Что со мной?

Она, смахнув слёзы, счастливо засмеялась. Сеть глубоких морщин на её лице вдруг расправилась, и на Камрата глянула женщина, какой была Калея лет сто пятьдесят назад. Очень красивая женщина.

Мужчина, пришедший с нею и до того молча наблюдавший за пробуждением недавнего мальчика, а отныне громадного мужа с развитыми бицепсами, мощной грудью и длинными сильными ногами, тоже засмеялся и шагнул ближе к Калее.

– Не хотел бы я сейчас оказаться на его месте, – сказал он глуховатым, словно направленным в большую гулкую ёмкость, голосом.

– Наверное, – неопределённо отозвалась Калея, и Камрату: – Ничего не случилось. Произошло то, что должно было свершиться ещё месяц назад. И хорошо, что не свершилось. Есть хочешь?

– Да! – не задумываясь, ответил Камрат и только после этого почувствовал всё поглощающий голод. – Да, да! И прямо сейчас!

– Кате! – опять засмеялась Калея и обернулась к спутнику.

– Всё готово! – весело подхватил мужчина и, попятившись, задом открыл дверь, в которую они вошли с Калеей.

Через двери два выродка со светлыми полосами вдоль спины – из барсуков – вкатили длинный стол на колёсах, сплошь покрытый снедью. Прежний стол, за которым Камрат ел в последнее время, исчез, измельчав так, что в прошлый раз, как помнилось ему, приходилось за ним сидеть, согнувшись в три погибели.

– У-у! – вырвалось у него нечленораздельное, и через мгновение он никого не видел и не слышал – его вздутое за короткое время естество требовало существенного заполнения.

Калея и Кате также сели за стол и не столько ели, сколько с восхищением и понимающими улыбками наблюдали за быстрой работой челюстей недавнего мальчика.

Рядом стояли выродки и, подражая людям, хныкающе хихикали – такого они ещё в этом доме не видели, хотя обширный хабулин их хозяина переполняли молодые мужчины, не страдающие отсутствием аппетита.

Да, зрелище стоило того, чтобы удивляться.

Ольдим уныло наблюдал за необычной вольницей, шумевшей вокруг необъятного стола. Громадный зал, где трапезничали так называемые гости Кате, располагался на шестом уровне хабулина от поверхности наземного Центра Примето. Дурб чувствовал себя среди молодых – сорока, от силы восьмидесяти лет – бесшабашных и постоянно веселящихся людей, мужчин, лишним, забытым и нелепым. Сам себе он представлялся покрытой пылью неприметной вещицей музея дома Кате, засунутой в дальний угол и ставшей никчёмной за давностью лет. Оттого и каманама складывалась грустной и непонятной, будто вырванной по строчкам из самой души:

Что век назад, что век вперёд -

нет новизны, а лишь движенье тел…

Как глубоко одно упало…

Другое же – без меры кичиться своей

свободой безмятежности…

Первые два-три дня он, конечно, шокировал своим обезображенным лицом этих, мало повидавших, ещё молодцов и даже испытывал оттого самодовольство. В конце концов, никто и никогда из них не будет на него похож ни своим творческим началом, ибо ни у одного не было и проблеска сказать или придумать что-нибудь оригинальное, ни, тем более, обликом. Однако чуть позже, у него вдруг появились совершенно иные мысли, и он стал всерьёз подумывать, а не восстановить ли ему свой лик. Не первозданный, естественно, образ, а придать ему нормальные человеческие черты, а уж на кого он после этого будет похож – не столь суть важно.

Каждое утро Ольдим надеялся встретить кого-нибудь знакомого. Но ни Свим, обещавший собрать всех уже на следующий день, ни Камрат не появлялись. Да и бабка малыша куда-то запропастилась. Хотелось хоть от кого-то узнать самое необходимое: какого Края он тут сидит и чего-то ждёт?

Нет, и правда, что он тут делает среди молодёжи? Эти ребята когда-то, по-видимому, без особых трудов одолели в положенное время Круг Человечности, поскольку каждый из них был нормален лицом и без изъянов в фигуре. Что до ума, то им здесь его проявлять не было необходимости – еду подают, забав хоть отбавляй…

Но зачем их тут собралась такая прорва? Ведь семнадцать человек: здоровых, прекрасно одетых, вооружённых… Сила!

Какая сила собралась,

и кто её собрал?

Недаром люди говорят,

что ветер дует в спину,

тому, кто сделать так сумел…

На первый вопрос – зачем он здесь сидит – ответ вообще-то был: а куда и надо ли ему отсюда подаваться? К своему дому? Там пока устроишься, осмотришься… Кому он нужен там? А тут кормят, каждый день зрелища, от которых он отвык, а теперь принимает в них участие с открытой душой, истосковавшейся по такому человеческому увлечению. Вчера вот и его вытащили будто силком, а он и не сопротивлялся, показать этим неопытным, на его взгляд, дурбам кое-какие простые приёмы владения мечом. Они как заворожённые сидели и дивились его мастерству, сегодня сами пытаются повторить. Но опять же вопрос: не для того же он здесь, чтобы стать учителем для них, то есть превратиться в обыкновенного дурбалета?

Ну, а о цели пребывания полутора десятка молодцов, безвылазно сидящих в подземелье, просто ничего не было известно.

Ольдим, конечно, уже несколько раз осторожно начинал расспросы, но на него смотрели без понимания, будто он интересуется очевидным, какой стороной держать в руке ложку. О Камрате и Свиме они слыхом не слыхивали, а по поводу старой Калеи реакция у всех была одна и та же – пожатие плеч. Что им, молодым, старуха?

Иногда он вслушивался в разговоры, чтобы как-то сориентироваться в происходящем, но всякий раз у него создавалось удручающее впечатление, что перед ним сборище любителей позубоскалить. Ничего иного они не воспроизводили. Предметом шуток могло быть что угодно – от неудачно сказанного слова, до обсуждения животрепещущего вопроса о женщинах, в которых они, якобы, очень тонко разбирались, хотя это больше походило на бахвальство, слышанное от других.

Наконец, он сделал неутешительный вывод – все эти люди сами не знают, для чего они здесь собрались, ибо, особенно в первые дни его пребывания в подземелье, они иногда словно видели друг друга впервые и знакомились, обмениваясь нэмами, явно придуманными, хотя среди них Ольдим узнавал немало знакомых фамилий. Но и только. Тем более, как он стал догадываться, большинство не являлось коренными жителями Сампатании, а пришли сюда из других бандек, порой из очень далёких от Сампатании.

К нему они относились не то, что с уважением, а видели в нём пожившего и повидавшего многое в жизни человека, но в расспросы не пускались. Он чувствовал себя лишним в их среде, оттого замыкался, сердился на себя…

И опять он подумал о том, что можно, конечно, собрать свой мешок и покинуть шумный гостеприимный хабулин. Но также, как и днями раньше, он совершенно не знал, куда ему после ухода податься. Годы, проведённые в Фундаментальной Арене, несмотря на то, что отношения у него к ней, как к серьёзной организации, страдали большой долей скептицизма, давали ему видимость занятости.

Агенты Фундарены, если даже у них не появлялось прямого задания, имели возможность проявить инициативу по сбору любой, вплоть до экзотической, информации и передавать её в Центр. Поэтому Ольдим всегда считал себя занятым, тем более что подобное занятие соответствовало его настрою и воображению. Бредя по дорогам бандеки, встречая людей и других разумных, посещая города и населённые пункты, он всегда находил что-то новое, полезное для себя, дающее пищу для размышлений и сочинения каманам.

Сейчас же, с исчезновением Фундаментальной Арены и событиями в бандеке, он впервые, наверное, в жизни не знал, чем занять себя. Встреча со Свимом немного оттянуло мучительное безделье, обрушившееся на него. И он был благодарен тому. Команда ему понравилась, её приключения пришлись по душе. Быть может, это и удерживало его от ухода?

Ведь он понимал, что, сидя в дуваре, может дождаться продолжения неких событий, связанных со странным мальчиком Камратом и подозрений по поводу его происхождения и предназначения. Покинув хабулин, Ольдим мог добровольно вычеркнуть себя из вероятных грядущих событий.

Впрочем, была и другая причина его терпеливого сидения в подземелье, более прозаическая. Он был уверен, что просто так покинуть его невозможно. Его отсюда никуда не выпустят. Слабые и ненастойчивые попытки разведать пути выхода наверх или за пределы территории, где ему и остальным дурбам отвели место для отдыха, развлечений и еды, ни к чему не привели, как если бы таковых не существовало. Ни лестниц, ни дверей…

Ольдима такой поворот даже удовлетворял. Держат его здесь взаперти, по сути, в неволе, так что он бессилен, что-либо этому противопоставить. Понимал, что в этом была игра с собой, что это удобная позиция и… тешил себя тем, что пустил всё на самотёк – что будет, то будет.

– Ну что мне делать?

Сестерций до того был взволнован, что забывал гордо вскидывать голову. Его великолепная чалма, должная снижать нагрузку на нервную несовершенную систему биоробота, явно не справлялась с бурными эмоциями, будоражившими сознание торна.

К”ньец и Ф”ент с долей отчаяния и удивления смотрели на поникшего товарища по недавним приключениям. Не прошло и нескольких дней, а Сестерций изменился до неузнаваемости: сник, потерял блеск и гордую осанку, черты носта заострились. Сестерций порой терял над собой контроль и позволял гнуться ногам и рукам, как тем заблагорассудится – в любую сторону. Аура то обволакивала его, то гасла совсем.

– Она что, не понимает противоестественности вашей связи? – К”ньец прижал ухо к голове и выгнул спину, показывая осуждение ко всему случившемуся с Сестерцием. – Разве может между вами что-то быть? Мы все разумные, но…

– Но разные настолько, – подхватил Ф”ент, – что нельзя забывать этого ни на мгновение.

Сестерций по-человечески вздохнул, ему не хватало кислорода.

– Она говорит, что может.

– Ну, а ты? Ты-то понимаешь? – возмущённо пролаял Ф”ент.

– Я?.. Что я… Не знаю я.

– Ты веришь её словам? Да она такого наговорит… – стехар от негодования едва не потерял язык, но потом его подобрал и сделал охотничью стойку. – Женщины, кем бы они ни были, людьми или путрами, могут такого наговорить…

– Нет, нет, уважаемый стехар, – печально качнул чалмой Сестерций. – Я сам виноват. Я ей рассказал легенду нашего рода Огариев.

– Ну и что? – Ф”ент не слышал этой легенды.

– Она поверила, – уныло сказал торн и, не дав Ф”енту задать недоумённый вопрос по содержанию родового предания, разъяснил: – Я сказал, что у нас одним из предков был человек. Это была женщина.

– А-а, – протянули оба выродка.

Хотя К”ньец когда-то слушал торна, но теперь он также, как и Ф”ент готов был удивляться.

– Вот Жариста и считает, что у нас всё получится.

– Авва! – воскликнул Ф”ент. Обрубок его хвоста задёргался из стороны в сторону. – Так это правда? О предке?

– Так у нас говорили.

– Тогда попробуй.

– Что ты мелешь? – взорвался К”ньец. Передразнил: – Получится. Что получится? Да у неё обычная блажь в голове. Сам сказал, женщины такие. Ей Сестерций нужен лишь для того, чтобы потом где-нибудь похвастаться. Она же и Свима хотела отбыть у Клоуды.

– Когда это? – и торн и стехар насели на старого друга Свима.

– Да всё время, пока мы шли с нею. Ты вот за Ч”юмтой и Кокошей ничего не замечал, а я видел.

Сестерций выпрямил спину и изрёк:

– Не правда. Жариста не такая. Она не может так делать. Она хорошая.

Ф”ент от его заявления оскалился и сел на хвост, язык его опять вывалился. К”ньец мелко задрожал, его круглые глаза встретились с широко раскрытыми глазами Сестерция.

– Тогда… Чего ты от нас хочешь?

– Не знаю, – кончик носа торна загнулся, едва не касаясь полных губ, безвольно разведённых в стороны.

Разумные помолчали.

– Я бы сбежал! – внезапно заявил Ф”ент.

– Куда? – дружно спросили К”ньец и Сестерций.

– Город большой, – воодушевился от своей мысли стехар. – Никто не найдёт!

– Нет, – мотнул чалмой Сестерций. – Это по отношению к ней будет нечестно.

– Так чего…

К”ньец покрутил ухом, прервал Ф”ента.

– Сюда кто-то идёт.

– Она, – уверенно сказал торн. – Жариста.

– О! – подскочил Ф”ент. – Засиделся с вами, а меня Ч”юмта, наверное, уже ищет.

– Я тоже пойду, – неодобрительно глядя в след стехару за его бегство, степенно сказал К”ньец. – Но… Я бы тоже сбежал. Он прав.

И побрёл за Ф”ентом, невесело размышляя о сегодняшней встрече с друзьями, состоявшейся по просьбе Сестерция. У самого К”ньеца с К”ньяной было то же самое. Только всё наоборот и без надежд что-либо изменить.

Свим, широко расставив сильные ноги, сидел за столом. Не спеша, ел. Ему уже стало надоедать бессмысленное, как ему казалось, сидение в родовом хабулине. Каждый день одно и то же: сон – еда, еда – сон.

Короче – вялое прозябание с утра до вечера.

Зато Клоуда, похорошевшая, красиво одетая, была рада-радёшенька обретённым спокойствием в хабулине на правах ауны стоимённого. Весь день она приятно занята. Не делами, конечно, а собой. Вьёт гнездо, по-своему переставляя в комнатах Свима невечную мебель, меняя цвет стен и потолков. Она даже перестала меньше обращать внимания на самого Свима, оттого тот был слегка обижен на неё, хотя порой даже был рад её заботам, которые его не касались и давали ему возможность заниматься самим собой.

– Ертончик! – вывел Свима из вязких размышлений несколько необычный голос сестры.

– Да, Елина, – поднял он голову.

Сестра подошла к нему не одна.

Рядом с нею, неуверенно переступая с ноги на ногу, стоял ещё молодой, по виду, возможно, много моложе Елины, человек с непримечательной фигурой и скуластым лицом. Свим после возвращения домой его уже неоднократно видел, но имя его узнать не удосужился. Пока он скитался по бандеке, в хабулине шёл естественный процесс – кто-то умирал, другие подрастали, приходили новые люди и путры. И Свим ещё не успел, да и не стремился к тому, чтобы разобраться во всех переменах в своём доме в его отсутствии.

Молодой человек ни на кого из знакомых Свиму не напоминал, так что он сделал вывод – он всё-таки был из новых, пришлых.

– Ертон, познакомься, – сестра волновалась. – Это Манор Моест Минта.

Названный кивнул головой, он тоже был взволнован.

Свим положил вилку, облизнул губы.