– Как видишь, Ваня, каждый из нас отличный ото всех индивидуум, а вместе мы – ходоки во времени. Парадокс!.. Если моё философствование кажется тебе беспредметным и неубедительным, то я скажу о некоторых неприятных последствиях нашей несхожести… Каждый из нас, естественно, по-своему смотрит на мир и определяет своё место в нём, оттого мы подчас не понимаем даже друг друга, тем более не понимаем или, лучше сказать, пренебрегаем настоящим, его насущными вопросами. Это значит, мы не только отстали от человечества в целом, но и вообще выпали из его истории.

– Как это? Мы ведь тоже люди, хомо сапиенс сапиенс, – возразил Иван, не уверенный, что Симон не опровергнет и этого.

Симон ничего опровергать не стал.

– А так, Ваня. Выпали и всё тут. Тебе ещё невдомёк, но, побывав, скажем, участником походов Александра Македонского, а затем, вкусив пакости столетней войны в Европе, провалиться в прошлое и посмотреть, что твориться на бескрайних степях Южной Америки в прошлом столетии… Как тебе эта последовательность? То-то! Так о какой истории для тебя может быть речь?.. Ладно. Не о том у нас с тобой разговор… Кроме того, что я тебе уже сказал, в ходоки приходят люди, по сути своей, случайные, узнавшие о своих способностях в разном возрасте. Некоторые ещё в детстве. Такие ходоки ничего, кроме ходьбы во времени не умеют делать. Заметь, Ваня, ни-че-го!.. – Симон запнулся, на некоторое время задумался. Лицо его постарело, глаза прикрылись морщинистыми веками. Он надолго погрузился в себя. – Но это не всегда хорошо, – наконец сказал он, возможно отвечая своим мыслям. Потом оживился: – Ты вот – инженер, бывший военнослужащий, повидавший мир. Тот мир, в котором родился и прожил почти тридцать лет. А другие в нормальной жизни занимались всякими делами, порой, делишками, находились на разных ступенях социальной лестницы. Чаще, на самых низких. Как изломанные жизнью, так и вкусившие от неё всё, что она может дать человеку. Получив уникальный случай стать на дорогу времени, они пытаются сохранить свои привязанности с учётом новых возможностей. Одних обуяет дух бродяжничества во времени для защиты обиженных и голодных, других же – для стяжательства и тешиния чувства безнаказанности за совершённые проступки, третьих, – для удовлетворения низменных инстинктов… Короче говоря, кто во что горазд…

– Но и среди ходоков, конечно, находятся разумные люди. Благодаря им, не раз удавалось организовать принятие всевозможных соглашений о нормах поведения во времени. Впервые это случилось давно, – говорил Симон. – По косвенным данным, о такой договорённости известно ещё в двенадцатом тысячелетии до нашей эры. Ближе к нашим дням практически каждое поколение ходоков устраивало встречи и обусловливало нормы поведения. В общем, договоры, договоры, договоры… Масса договоров. – Симон мимолетно улыбнулся. – Лейтмотивом всех этих договоров, конвенций, соглашений, условий и тому подобного выступают несколько неизменных положений. Основные из них – общечеловеческие: не убей, не богатей за счёт других… Да и вообще, будь скромнее, не мешай ходьбе во времени другим. Каждое понятие включает в себя расширенную трактовку. Такое короткое условие, как не убивай, расшифровывается многозначно. У ходоков это: – не нарушай законов той страны и того времени, в которых находишься, не причиняй людям этих эпох обид и, главное, никогда не убивай человека, не нарушай его жилища, не отбирай последнего… Не богатей – это не создавай себе за счёт ходьбы во времени богатства воровством, шантажом, нечестными поступками… Не мешай ходьбе – значит, не твори собратьям-ходокам препятствий ни во времени, ни в пространстве, открывай людям с врождёнными способностями их возможности, обучай хождению во времени… Как, Ваня, – неожиданно обратился он к внимающему слушателю, – тебе наши договорённости? Приемлешь?

– Разумно, – уклончиво отозвался тот.

Что-то в повествовании Симона, длинном и путаном, не понравилось Ивану. Сказано как бы обо всём, а, по сути, – ни о чём. Слова – что вода, будто бы всё время другая, а на поверку, всё та же – «аш два о».

«Да ладно, – подумал Иван. – Сейчас не всё понял, позже пойму. Что он ещё скажет?»

Симон, похоже, разгадал ход мыслей Ивана, отметив это тонкой улыбкой, и продолжал говорить, как ни в чём не бывало:

– А теперь перехожу к самой, пожалуй, трудной части моего затянувшегося рассказа о некоторых сторонах жизни ходоков. Итак, Ваня, ходоки, по роду своего статуса, должны были бы выступать собратьями по делу. Какому делу? Вот вопрос, который, вижу, висит у тебя на кончике языка. Так?

– Так! – искренне согласился Иван, потому что и, правда, порывался узнать об этой стороне деятельности ходоков.

– Может быть, Ваня, это звучит несколько неправдоподобно, но это как раз и является ключом ко всему нашему разговору… Вопрос вопросов!

Вот так вопрос вопросов!

Оглушённый, Иван расслабился.

Оказывается, никакого общего дела у ходоков не было, да и вообще, никакого дела не было. И, оказывается, не могло быть.

Лучше бы Симон не рассказывал сегодня о том и не разочаровывал бы его. И так день паршивый какой-то выдался, а тут ещё признание Симона…

Он-то, было, настроился на откровение, на приобщение к тайне ходоков, а получил пшик. Конечно, всё сказанное до того Симоном о ходоках могло для более проницательного слушателя самого подвести к подобному выводу. Иван же сразу расстроился, вполуха прислушиваясь к словам Симона.

А он говорил, что попытки объединить ходоков общим делом, были. И не раз…

– Ты, наверное, читал об открытиях, граничащих с фантастикой, таких как Кумранские находки, Книга Велеса и… другие. К их появлению приложили руку ходоки. Но всё не так просто, как кажется с первого взгляда. Поверь, спасение памятников культуры сопряжено с определёнными трудностями: вещь надо оценить – нужна она потомкам или нет, её надо унести, а до того каким-либо образом взять или украсть её у кого-то, да и найти её ещё надо. Потом, к сожалению, не всякий ходок может протащить или пробить, как мы говорим, что-либо сквозь время. Но и это полдела. Наши современники, скажу прямо, справедливо недоверчивы и каждое воскресение утерянного ещё в древности памятника встречают с оправданным подозрением. Иногда вещь даже теряется навсегда, потому что её посчитали подделкой, её плохо хранили, ею пренебрегли… Так что, идея угасала каждый раз, как только за неё брались ходоки-энтузиасты… Да, слушаю тебя.

– Людей могли бы спасать! – выпалил Иван. – Детей…

Симон несколько раз мелко покивал головой.

– Да. Предотвращение гибели людей… Благородная, казалось бы, задача. А на деле! Ни одна смерть не была предотвращена. Сколько я знаю – ни одна!.. Иногда будущая жертва нападения ли, землетрясения, случайности даже поддавалась уговорам, что-то предпринимала, но… – Симон безнадёжно махнул рукой, – всё оказывалось тщетным. Поистине можно подумать о неотвратимой предопределённости судьбы человека: что на роду написано, то и произойдёт. Ходоки только неприятностей натерпелись…

– В конце концов, – Симон вздохнул, – каждый облюбовал себе эпоху и общество и живёт там, ища себе забав и счастья. Кто-то, увлекшись романтикой, бредёт по дорогам в легионах Древнего Рима, хотя, скажу тебе, романтического там мало. Кто-то бьётся с монголами или в их ордах. Другие участвуют в печальной схватке индейцев и белых. И на той и на другой стороне. Есть те, которые нашли женщину своей мечты и счастливы с ней в веках. У многих тяга к торговле, а некоторые даже ушли к дикарям в джунгли и стали вождями, а чаще жрецами племён. Кому что нравится… А что может понравиться делать тебе?

– Послушав Вас, так теперь и не знаю. Может быть, познакомиться с великими людьми прошлого?

– Великими, говоришь?

– А что?

– Великими их делает молва и время. Поверь мне, Ваня. На самом деле большинство из них… Не хочу хулить, но некоторые из них были в жизни ничтожествами. Скрягами, предателями, с гнусными наклонностями. Познакомишься с одним, с другим, посмотришь на них, поговоришь и навсегда отобьёшь себе желание посещать следующих. Великих…

На секунды Симон замолчал, допивая остывший чай.

– Правда, у нас есть день, когда мы, ходоки-современники, встречаемся… – он опять умолк, пожевал губами, потом решительно добавил: – Это тебе, Ваня, на сегодня.

Он улыбнулся странной летучей улыбкой, вытер ладони о колени и распрощался до следующего раза, не назвав ни числа, ни времени, когда это может случиться.

Странные у Симона манеры, странные концовки разговора…

Он ушёл и оставил Ивана в совершенной растерянности и подавленности. И от услышанного и домысленного им самим.

В тот день он впервые позвонил кое-кому из друзей якобы из другого города. Ему опять захотелось стать обыкновенным прорабом. Чтобы лицо в лицо говорить с начальством, делать выволочку нерадивым монтажникам, ругаться и мириться с заказчиками. То есть делать то дело, которое он знал, в котором всё ясно, открыто и доступно его пониманию.

Которое, в конце концов, полезно обществу и реально по существу.

Время

Время, как необъезженный конь, несётся, сломя голову, к известному только ему финишу, не сбавляя темпа, не оглядываясь, не рыская по сторонам – вперёд и только вперёд.

А за ним клубами неведомой материи тянуться невидимые возмущения, в которых происходят странные, Ивану, например, совершенно непонятные, превращения, используемые с тем или иным успехом ходоками во времени. Пока держатся или проявляются возбуждения, созданные пришпоренным временем, можно отставать от него и вновь нагонять.

Так или примерно так думалось Ивану в начале раскрытия его уникальных особенностей, отличающих его ото всех людей.

Потом, много позже, Иван кое-что узнал о движении во времени из собственного опыта и откровения других ходоков. Не физику явления, нет, так как он сам и его собеседниками были людьми далёкими от науки, а узнал, в основном, о психологическом восприятии дороги времени каждым ходоком в отдельности, поскольку всякий ходок имел своё, отличное от других, постижение и понимание времени.

Вот первоначальное видение времени и поля ходьбы во времени самого Ивана…

Будущее – непреодолимая отвесная стена, истекающая туманом настоящего. В будущее, как будто, для него и иных ходоков дороги нет. Даже если попробовать, то вечно наступающее настоящее не даёт возможности даже притронуться к монолиту будущего.

Прошлое – бескрайняя равнина. В близком прошлом – на сорок-пятьдесят, а, может быть и на двести тысяч лет – плоская, как столешница огромного стола, по которой можно идти без устали. Дальше – рытвины, овраги, затрудняющие движение, но, в принципе, преодолимые препятствия и во времени и в пространстве.

Ограничение – предельное прошлое – проходимые горы, которые, чем глубже в минувшее, тем выше, неприступнее, хотя можно найти лазейки, горные тропинки и расщелины, чтобы проникнуть дальше и дальше в бездну тысячелетий.

Диапазон Ивана громаден по сравнению с другими ходоками – сотни тысяч лет.

Потому он – КЕРГИШЕТ.

В поле времени и в горах есть участки, закрытые для него и во времени, и в пространстве, в точках зоха, как говорят ходоки. Это те места на поверхности Земли, которые в данной точке зоха могли ещё не существовать в таком виде, чтобы в них была возможность выхода в реальный мир для ходока. Это не существующие участки суши: материки или острова, покоящиеся пока что под толщей океанов, морей и озёр; вулканы, другие аномалии. Либо иные закрытия – дважды в одну точку зоха не войти, или он не нашёл покуда способа в них побывать, проникнуть: обрывистые ущелья, бездонные колодцы, столбообразные пики.

Закрытия могут создавать и сами ходоки, если не желают, чтобы кто-то последовал за ними. Но обладателей таких способностей – единицы. Сам КЕРГИШЕТ смог это делать, спустя лишь долгое время.

Как видят время и поле ходьбы другие ходоки? По-разному.

Будущее – либо пропасть, край которой нарастает настоящим, либо гасимое настоящим слепящее сияние с таким жаром, что приблизиться и преодолеть преграду нет сил. Могут быть действующие на мозг звуковые эффекты, а то и влияние на органы чувств или на весь организм ходока: боль, слепота, рвота, необъяснимая неспособность сделать шаг вперёд – в будущее.

Прошлое и ограничения.

Проявлений множество: постепенное понижение дна безбрежного моря; болото, шаг за шагом становящееся непроходимым; встречный ветер, крепнущий во всё более дальнем прошлом, на границе доступности буквально выбрасывающий ходока вперёд во времени. А то и страшный холод и сильная жара; увеличение тяжести, буквально раздавливающая тело. Порой беспричинный до потери сознания смех и ослепляющие безудержные слезы; одуряющая икота и кашель. И многое другое.

У Сарыя, учителя Ивана, – камушки, как тот выражался. Вначале, в близком прошлом, мелкие, не мешающие ходьбе. Потом – покрупнее, затем вообще большие по величине, но реже, а между ними – провалы. Кое-где можно перепрыгнуть с камня на камень, а где и нет. Потому-то Сарый повисал у него на руке, когда они во время учебной ходьбы приближались к его границе доступности – дальше не прыгнешь, так что Иван просто переносил его через провалы.

Симон всю жизнь ходока во времени передвигается по льду. Это его дорога времени, это его поле ходьбы. Лёд по направлению к прошлому исподволь истончается, грозя провалиться под ним. Прогибается, потрескивает – предупреждает.

У дона Севильяка – своё. У него мало-помалу разрежается воздух, ему трудно дышать.

– Может быть там безвоздушное пространство, – громоподобно восклицает он, бешено выкатывая и без того до невозможности выпуклые глаза.

Иван как-то ему посоветовал воспользоваться аквалангом.

И однажды состоялась умопомрачительная картинка – дон Севильяк в акваланге с баллонами воздуха за спиной. Лишь во сне подобное может присниться. Уж лучше бы не советовал. У бедного верта на временной границе разрежение настоящее, и дона Севильяка стало вспучивать и норовить пустить на разрыв. Весёленькое дело!..

Да, летит неудержимо вперёд время, рождая и убивая поколения людей, хороня в забвении миры и поступки, вспыхивая сверхновыми на небосклоне и сокрушая горы, беспрерывно высекая будущее из неведомой субстанции мироздания.

Крути скрипучие колёса

Бесценных лет, седой Эон…

Ещё не зная о себе, как о ходоке во времени, будучи студентом, Иван сочинил стих, начинающийся этими словами…

Кто взнуздал этого коня и куда его направляет?.. Не важно! Важно, что в его промелькнувшей тени образовалось нечто, позволяющее ходить во времени, посещать прошлое – эти упорядоченные, но жалкие руины многообразного будущего.

Поле ходьбы

Симон явно выбирал время для разговора с Иваном в те часы, когда Сарый, громко храпя, спал. Или так уж получалось.

В этот его приход на дворе уже стояла глубокая ночь. За окном успокоилась улица. Был слышен каждый шорох, возникающий в многоквартирном доме. Иван заканчивал ставшую традиционной уборку в прихожей после безалаберщины учителя, до сих пор не привыкшего класть вещи на свои места, убирать за собой со стола и соблюдать элементарный порядок в помещении, где жил, ел и спал.

Дверной звонок прозвонил коротко и тревожно. Иван внутренне к нему был готов и не удивился, пропуская в прихожую изысканно одетого Симона. Тот коротко окинул Ивана внимательным взглядом, поздоровался за руку, переобулся в шлёпанцы, многозначительно послушал оглушительные вдохи и выдохи Сарыя и направился на кухню.

Быть опять разговору, догадался Иван, и не очень ошибался. Если Сарый учит ходить во времени, то Симон превратился в некое подобие просветителя о делах и истории самих ходоков. Так оно было и в этот раз.

– В нашей организации… Или в нашем союзе ходоков… Можешь называть это как тебе понравиться. Так вот, у нас есть, как в любом сообществе людей, руководители и рядовые члены. Исполнители, так сказать, – начал он, приняв свою царственную позу.

От его начальных слов Иван поскучнел, на душе стало муторно.

«Вот я и вляпался, – подумал он. – Чего доброго, среди них царьки и князьки водятся».

Симон, если и заметил состояние слушателя, то и бровью не повёл, позы не изменил и в голосе сохранил непринуждённость. Он дальше развивал перед Иваном сказанное:

– Ты не можешь стать рядовым членом нашего общества и простым исполнителем воли руководителей. Для рядового ты не подходишь, ибо ты – КЕРГИШЕТ. Да и что-либо исполнять – у тебя ещё нет практики. К сожалению, ты пока не можешь быть и руководителем…

– Ну конечно, – совсем обиделся Иван.

– Повремени, Ваня, и не перебивай… Ты пока не можешь им стать, хотя к тому дело и идёт. Но история всего нашего общества ходоков стала так запутана… Ну, потерпи и послушай!.. Так запутана, что необходимо время, чтобы проникнуться её нюансами…

– Вы забыли рассказать о самой истории, – довольно резко перебил его Иван.

Честно говоря, ему поднадоела игра в таинственность.

«Они, право, с раздражением думал он, меня, что ли, за мальчика держат, которого до бесконечности всякими баснями подкармливать можно? А он, то есть я, этого не понимает. Дурачка нашли!»

Неожиданно, как ему в эти минуты показалось, он прозрел.

Вся их мышиная возня вокруг него: обучение ходьбе во времени, подсунутый учитель-неряха, тонкая лесть по поводу его необыкновенных способностей и туманные намеки на нечто таинственное, которое должно было бы завлечь неопытного в их делах и в силу его дрянного (Иван всегда был собой недоволен) характера, в какую-то аферу. А остальное походило на элементарное натаскивание в меру сообразительной породистой собаки, предназначенной для выполнения, в конечном итоге, унизительного действия – таскать за хозяевами сумки или подносить им тапочки, когда они соизволят ему это приказать. И, показывая себя, демонстрируя поразительные успехи в обучении, он должен будет теперь возвеличивать хозяина, своего обладателя и благодетеля.

Как только мысль о натаскивании ядовито-жёлтой молнией пронеслась в его голове… Ух! как он вспыхнул благородным негодованием… Сердце от обиды забилось медленно и длинно, кровь в жилах, казалось, загустела и перемешалась с перцем, вызывая жжение во всём теле. И хотя Симон, выгнув белёсую бровь, довольно убедительно ответил на его вопрос: – Вначале, Ваня, факты, потом сама история. Потерпи ещё минуты две, пожалуйста, – Иван сорвался.

Не желая замечать удивлённого лица собеседника и его протестующих жестов, Иван сумел всласть выговориться за своё почти трёхмесячное бессловесное прозябание с учителем, как в старые добрые времена прорабства – невзирая на лица, всё, что предполагал и подозревал, не думая о последствиях.

Как ему было хорошо! На душе стало покойно и светло. Так, словно опрокинулся и высох огромный сосуд горечи, отравлявший до того его жизнь.

Вид у Ивана, после того как он выговорился и замолчал, был таким необычным – одухотворённым и, в то же самое время, яростным, – что Симон, вначале неуверенно, потом во весь рот, подарил ему редкостную улыбку, осветившую его славное усталое лицо. Под его глазами собрались мелкие многочисленные старческие морщинки, и Иван подумал, правда, без каких-либо эмоций, о его возрасте.

– Ну-у, Ваня… – пропел Симон протяжно, примериваясь к новой ситуации, возникшей в разговоре. – С тобой, дорогой, право слово, не соскучишься.

Он покрутил головой, мол, не ожидал от тебя такого.

– А что, в конце концов? – уже без огня и страсти спросил Иван, так как выдохся, и даже почувствовал себя в чём-то виноватым перед Симоном. – Ходите вокруг да около. Ни да, ни нет, как девушки неопытные, честное слово.

Симон провёл по лицу легкой ладонью и потёр подбородок. Ещё раз улыбнулся, но уже не той откровенной улыбкой, а мимолетной, скользящей, как делал всегда.