Иван замер, как учил его Сарый, и поплыл в будущее с некоторым отставанием от настоящего, в котором сейчас оставались только сторонники Радича. Они его не видели. Раза два или три кто-то из них тоже зависал, страхуясь, но способности Ивана проникать во времени, по сравнению с ними, были значительно выше, и он без труда уходил от контакта вдоль по дороге времени.

Наконец, он вернулся в реальный мир.

Их было семеро. Кто-то к ним присоединился ещё. Иван лежал за валуном почти рядом с камнем, на котором восседал их предводитель. К нему все ходоки-отщепенцы обращались почтительно, не как-нибудь, а только – «господин Радич», он же их называл по именам.

– Война наконец-то объявлена! – самодовольно провозгласил господин Радич. – И мы их развеяли как… стадо баранов.

Они засмеялись, зашумели, загомонили все сразу. Кто-то тонким надтреснутым голоском несколько раз прокричал:

– Я его продырявил!..

Общий шум перекрыл густой хрипловатый возглас. Иван узнал сказавшего на слух – это он, здоровяк и красавец, сидел к ним с Симоном ближе всех и понравился ему.

– Рано веселиться начали! Война-то только ещё объявлена.

– Иди ты!.. – отреагировал господин.

– Пойду… Но мы, Джо, не всё учли.

Иван не ослышался – он назвал Радича по имени, даже сокращённому, панибратскому и без примелькавшегося слова – господин.

– Чего там? – недовольно пробурчал Радич почти над головой притаившегося Ивана.

– А ты видел этого… Рядом с Симоном? Здоров… Как Севильяк. И, по всему, тренирован.

– Здоров и здоров. Ну и что? – спросил обладатель тонкого надтреснутого голоса.

– Думать надо, дурачки вы этакие! Это же новый ренк.

Ивану не было видно их лиц, зато он с некоторым волнением – речь-то шла о нём – пережил молчаливую паузу, вдруг наступившую у ходоков.

– Плевать на него! – хохотнул господин Радич, обидев Ивана навсегда. Встать бы и стукнуть его по голове. А тот, уже строже, продолжал: – У нас и без него дел невпроворот. Дел, заметьте, а не сонных заседаний и ненужного прозябания в этой жизни. Пора нам, молодым и сильным, объединить вокруг себя тех, кто пожелал бы переделать мир и жить красиво и интересно, без пугливой оглядки на дурацкие законы и надуманные порядки, измысленные для тех, кто не умеет ходить во времени. Это они пусть ползут в своём сером настоящем, а нам, ходокам, не пристало пристраиваться к их миру. Он нам не нравится! У нас должен быть другой мир, свои законы, свои дела! – Радич витийствовал довольно складно, иногда переходя на распев. Создавалось впечатление, что он сам себе подвывает. Иван понял: у них всё уже оговорено, имелась, похоже, даже какая-то программа действия. А Радич подтверждал догадки: – Когда наши патриархи вымрут… Чёрт их возьми!.. Тойво и ты, Эдуард, займитесь, наконец, Симоном по-настоящему, а то он водит вас, как щенков неразумных, за нос. Ты же. Арно, можешь, если хочешь, конечно, присмотреть за новым ренком. Встреться, поговори с ним, пощупай его, пригласи к нам. Что ему со стариками делать?.. Тебе, Владимир, придётся покрутиться в Фимане.

«Кто из них Арно?» – разобрало Ивана ненужное любопытство.

Он старался изловчиться, посмотреть и удостовериться, что Арно, приставленный заняться им, и есть тот ходок, который ему понравился. Но старался, как оказалось, неуклюже, чем и выдал себя.

– Лёгок на помине, – спокойно и без особого удивления сказал Арно, увидев, как Иван высунулся почти из-за плеча Радича. – Мы о нём, а он здесь…

Не дожидаясь, когда в его сторону повернуться все остальные, Иван стал на дорогу времени, так и не рассмотрев ни Арно, ни Радича, сидевшего к нему спиной.

Прежде чем направиться к себе домой, он сделал хитроумную, подсказанную Сарыем, петлю во времени, чтобы никто за ним не увязался и не установил место его квартиры.

Впрочем, образ Арно постепенно как-то выкристаллизовался в его памяти: открытое лицо, большие, как будто, голубые глаза, аккуратный нос и лёгкая, красящая его, постоянная улыбка.

– Приятный парень, – поделился Иван своими наблюдениями с Симоном, который спокойно, несмотря на произошедшие, а, по мнению Ивана, на возмутительные события, поджидал его, мирно беседуя с Сарыем, пьющим чай.

Ваня может

– Мне он самому таким всегда казался, – ответил Симон и попросил ещё раз пересказать подслушанный разговор. – Да, компания у них, Ваня, крепкая, – продолжил он после нового повтора Иваном за всех, в лицах, беседу заговорщиков, уже с подробностями, по сути, слово в слово. – Сам Радич, я тебе как-то говорил, ренк с довольно большим временным диапазоном. Вот проницаемость у него – так себе… Между ренком и вертом. Он себя считает ренком, а мы – не против… Далее, Арно… Арно Сорель. Сложная и противоречивая, есть такое выражение, фигура. Ренк с высокой подвижностью, но диапазон не ахти, тысячи две с половиной или чуть больше. Как у Камена. Всегда жил сам по себе. Любит показать себя, покрасоваться. А в остальном – нормальный человек. Я бы сказал, мягкий человек, добрый. И, честно говоря, я его не понимаю. Не понимаю его связи с Радичем. Что-то тут есть тёмное. Я Арно не видел вот уже года два, но… Впрочем, кто его знает? Люди, тем более ходоки, порой меняются. Пожил где-нибудь в подобающей обстановке, нахватался глупостей… Надо бы о нём подумать, поспрашивать кое-кого…

– Да они все разбежались, спрашивать некого, – саркастически высказался Иван, вспомнив недавнее, словно неживое, собрание ходоков и их исчезновение, лишь запахло порохом.

– Ты, Ваня, не прав. Не разбежались, а давай сформулируем это по-другому. Скажем, ушли от греха подальше.

– Какая разница?

Симон поднял брови, выражая крайнее удивление реплике Ивана и своё несогласие с ним.

– Жаль, что ты не видишь разницы. Ты разве, когда воевал, под пули лез?

– Не лез, конечно, – вяло отозвался Иван, но остался о поведении ходоков при своём мнении.

– Я его последний раз видел в Фимане, – неожиданно подал голос Сарый. Его красивые карие глаза оживились, в них запрыгали огоньки заинтересованности. До этого казалось, что он пил чай и к разговору побывавших на собрании даже не прислушивался. И вот эта валаамова ослица заговорила: – Там Арно встречался со Шломом.

Симон подпрыгнул так, как если бы его снизу кто-то уколол иголкой до самой кости.

– С кем, с кем?.. Со Шломом?!. Ин-те-рес-но! Сейчас, Ваня, я кое-что соображу, а уж потом объясню… Видишь ли… Камен! Давно ли это было?

Учитель, припоминая, важно прищурился.

– Я думаю, – сказал он степенно, – был я там… после того раза два… Устал тогда сильно, едва дошёл…

Хотя Иван не услышал чёткого ответа Учителя, но этого оказалось достаточным для Симона.

– Так, так. Похоже, Шлом проник со срединной точки, – Симон не дослушал стенания Сарыя по поводу тяжести перехода. – Шлом погиб в четыреста сорок третьем году до нашей эры, если я не ошибаюсь в своих расчётах. С календарями такая путаница… Мы, Ваня, говорим о Шломе по прозвищу Анурхай, что будто означает – Красивый. Таков он и был. Сарый вот знает, что Шлом был великолепным вертом с выдающимся диапазоном движения. Тысяч под десять. Притом умным, сильным и красивым… Здоровый красивый мужчина, как ты, Ваня. – (Ну, уж! – буркнул Иван, польщённый донельзя). Симон, видя его смущение, рассмеялся. – Многое из того, что я тебе рассказал о ходоках, некоторые исторические экскурсы, факты и имена, и кое-что ещё я почерпнул из бесед с ним… Так, значит, Арно встречался со Шломом… О чём говорили ты, конечно, не знаешь?

Симон с сожалением даже цыкнул языком и обескуражено покачал головой. Сарый в ответ глянул кротким невинным взглядом и, не спеша, отхлебнул из чашки.

– Знаю, – наконец, многозначительно промямлил он и сделал паузу. – Они были рядом со мной.

– С тобой?!. В этом?!!

– Нет! – Сарый метнул в сторону Ивана быстрый настороженный взгляд. – У фонтана Забвения.

– Ты уже до него добрался?

– А что? – Сарый начал выпрямляться и выпячивать вперёд птичью грудь, изображая независимость.

– Перестань! – отмахнулся Симон. – Ну, Камен! – он явно разволновался. На лбу у него выступили мелкие капельки пота. – Не тяни!

– Может быть, не интересно… – проговорил Учитель протяжно, но, посмотрев в лицо Симона, смешался и зачастил: – Они говорили о мешке Сола… Вот. Сам знаешь, какой это разговор. Вот я и подумал, что ничего интересного в этом разговоре нет…

Симон присвистнул.

– Вот оно что!.. Так, так… Они тебя видели?.. Нет! Совсем хорошо… Теперь, друзья, помолчите некоторое время.

Лицо Симона окаменело – он думал. Сарый тоже думал. Губы его вздрагивали, глаза лихорадочно блестели, и, вообще, он имел несколько затравленный вид. Он, наверняка, знал, о чём думает, вернее, что пытается понять Симон, сопоставляя известные ему и предполагаемые им же факты и события последних и стародавних дней.

Глядя на них, Иван проникся к ним необычайным уважением.

Ходоки во времени – мудрецы, – родилась и билась мысль в его сознании, подавленном сосредоточенным видом Учителей. Именно Учителей! Так могли думать только мудрецы. Мудрецы тех, прошедших столетий, полностью ушедших в размышления, занятых мировыми, вселенскими проблемами, позабывших обо всём мирском и суетном… И они его Учители! Не учителя, а Учители, те, которые стоят у истоков всего того, чему они его учат.

Уф!.. Лицо Симона порозовело, он шевельнулся.

– Неужели, дорогой, мешок Сола действует? – нервно спросил его Сарый.

Симон вымученно улыбнулся.

– Мы, дорогой, пришли с тобой к одному мнению… Но каково!.. До чего додумались и добрались, стервецы!.. А тут ещё дела… наши…

Они замолчали и несколько минут грустно смотрели в глаза друг другу, словно занятые мысленным диалогом, в который ученика – непосвящённого – не пускали.

– Ваня уже может, – нарушил молчание и серьёзно сказал Сарый. – Я в нём уверен.

– Ваня может! – подобно эху, всё еще занятый решением каких-то вопросов, повторил Симон,

Учитель промолчал, с шумом отхлебывая остывший чай.

«Моё имя названо!..» – Иван почувствовал себя перед боем, сейчас начнут стрелять, угадать бы – откуда.

Да, его имя названо…

Ваня может, – подвел черту Сарый всему тому, чему он успел научить Ивана. То же самое повторил Симон, как само собой разумеющееся…

Но они не торопились испытывать его возможности.

Симон ещё раз попросил пересказать подслушанную беседу ставших на путь раскола ходоков. Потом сказал несколько слов о Тойво и Эдуарде, назначенных Радичем заняться им самим. Дал туманные, во всяком случае, непонятные для Ивана наставления Сарыю, чему в ближайшее время того учить, и ушёл, озадачив ученика неприкрытым равнодушием ко всем тем событиям, что произошли на встрече ходоков. Он никого не осудил, не сказал о принятии каких-то мер…

Ивану-то казалось, произошёл из ряда вон скандальный и страшный для ходоков инцидент, который был противоестественен по своей сути: вооружённые люди стреляли в безоружных. Шайка гангстеров или наёмников какая-то. Настоящие фашиствующие молодчики. А для них, для Сарыя и Симона, такое как будто было в порядке вещей, существующем у ходоков.

Симон ушёл, а Сарый, хлопая посоловевшими после еды глазами, направился спать. Иван сел за убранный стол на кухне и задумался надолго, наверное, так в первый раз в жизни.

Хотя кто знает, что значит – задуматься по-настоящему?

Подчас этому придают слишком большое значение.

Думать думу – само по себе тягостное состояние души. В ней что-то бродит там, по бесчисленным нервным клеткам в виде слабых токов, понуждая мозг работать и осознавать то или иное событие, уже случившееся с ним. Случившееся, но почему-то пропущенное мимо. А теперь вот оно вновь напоминает о себе и заставляет вязать ниточку с такими же эпизодами или с более понятными явлениями. И выстраивается новая картина окружающего. Это приводит к тому, что человек вдруг познаёт либо радость ото всего того, что с ним случилось или может случиться, либо, что значительно чаще, ибо в радости мало задумываются, к нему приходит понимание необходимости принятия новых, порой, неприятных решений. Тогда он следом начинает думать – а не обойтись ли малой кровью и не плюнуть ли на всё?..

Вначале мысли Ивана витали вокруг недавнего переполоха среди ходоков из-за стрельбы по ним. И вспоминая подробности, выражения лиц, глаза, жесты участников событий, он теперь представлял, что они, по кому стреляли, не очень-то все испугались её, этой стрельбы. И Сарый, когда ему рассказали об этом, похоже, вообще пропустил мимо ушей сам факт появления у некоторых ходоков огнестрельного оружия и пальбы из него по людям. Зато о мешке какого-то неведомого Сола говорил взволнованно.