– А заодно отправил нас к вам с определённой миссией, ваша светлость, – поклонился брат Тук. – И, как полномочный представитель Его Высокопреосвященства, архиепископа Эстрейского, я прошу у вас несколько минут для приватного разговора.

Его светлость смерил его одобрительным взглядом. Кивнул.

– Извольте.

И первым прошёл в «приёмную».

***

За истекшие почти двое суток в дороге, когда спать удавалось урывками, лишь бы побыстрее нагнать герцога – капитан Винсент изрядно вымотался. Выручала поддержка братьев бенедиктцев, которые, несмотря на его нервозность и поспешание, не пропустили в дороге ни одной утренней, полуденной и ежевечерней молитвы. И по своему, монастырскому уставу, творили ещё и полуночную. Модильяни попервоначалу энергично возражал против такой неразумной траты времени: к тому же братьям Туку и Исааку для исполнения молитвенного правила непременно нужно было отыскать по пути следования хорошее место, будь то поляна в рощице, небольшой водопад с приозёрной скалы или просто тенистый сад добрых людей, пустивших их троицу на ночлег. Капитан не понимал этой блажи. Молиться ведь можно и в седле, твердил он. Какая, в сущности, Господу разница, откуда к нему вознесётся очередной псалом? На что, смиренно улыбаясь, служители Господни отвечали, что разница есть: в теле, зад которого не отбивается седлом, а спину не ломит, и не печёт жарким солнцем тонзуру, душе куда легче общаться со Всевышним: она не отвлекается на плотские неудобства, а сразу воспаряет в горние выси.

На первом вынужденном простое капитан скрипел зубами от едва сдерживаемого нетерпения, и пока святые братья застыли на коленях, одинаково склонив головы, прикрыв глаза и перебирая чётки, мерил шагами мирную полянку, как загнанный в клетку барс. Но, едва дождавшись последнего «Amen» и вскочивши на коня… вдруг почувствовал в теле лёгкость необыкновенную. Словно не было за плечами без малого двадцати лье пути и ночного бдения.

Более он со своим уставом в чужой монастырь благоразумно не лез, с молчаливой благодарностью принимая дар освежённых очередной молитвою братьев, которым, похоже, в дороге и почивать не требовалось. Те несколько часов, на которые Модильяни всё же сморил безжалостный сон, святые братья потратили на обсуждение каких-то своих насущных проблем. Ну, и конечно, на благочестивые размышления, сопровождаемые лёгкой разминкой в виде перекидывания друг другу трёхпудовых глыб с горчичного поля, у обочины которого остановились с вечера передохнуть и перекусить. Надо думать, несколько недель спустя, недосчитавшись во время вспашки под осень пары дюжин валунов, вросших за многие годы в землю, хозяин поля вовсе не огорчится.

И всё же капитан устал. Тело, утомлённое тряской в седле, дневным пеклом щедрого на солнце бабьего лета и ночной влажной прохладой, настоятельно требовало отдыха. Желательно, в лежачем положении и не в полглаза и вполуха, а полноценно провалившись в сон без сновидений, до очередного витка переговоров. Тем более что своими предложениями он уже поделился с герцогом, ему же передал на словах интересные вести от архиепископа Эстрейского, и теперь мог удалиться на покой. С чувством выполненного долга.

Тем не менее, посты перед сном надо было проверить. Давнишняя привычка, которой капитан ещё ни разу не изменил, не позволила ему почить на лаврах спасителя отечества, а подняла с уже нагретой походной кровати и отправила в обход по лагерю.

Он обошёл дважды периметр вагенбурга – кольца из обозных телег и возов, на которых из Аваллона и Дижона были привезены сюда свёрнутые тенты, шатры, павильоны и всё, что нужно для их возведения. При желании вагенбург вокруг лагеря можно было бы сделать и двойным, но… это означало показать, что Галлия всерьёз готова к обороне, а, возможно, и к войне. Поэтому на половине пустых телег и повозок отправили назад по домам плотников и установщиков тентов, числом более двухсот двадцати человек… Ну и правильно: нечего этакой прорве народу после сделанной работы болтаться по лагерю без дела и подъедать казённые припасы, которые, к слову сказать, надо экономить, поскольку неизвестно, сколько придётся здесь торчать…

Первый заход капитан сделал в одиночку. Проверил часовых, пароли, шуганул кравшегося со стороны леса воришку, поговорил со старшинами о дисциплине, распорядился, чтобы прачек и иных девиц пропускали в лагерь сугубо в дневное время, и в определённые часы. Пригрозил наказанием за возможные азартные игры. И даже напомнил пример из хроники походов Карла Великого, когда лишь с помощью самых жёстких мер, и с большими потерями, командирам пришлось усмирять драки, вспыхнувшие в лагерях Карла из-за шлюх и жульничества при игре в кости. После таких оживляющих дисциплину бесед капитан Модильяни счёл свою вечернюю миссию выполненной и отправился было на покой, но уже у входа в герцогский шатёр его перехватила парочка братьев бенедиктцев. Чей свежий вид радовал глаз и вызывал лёгкую зависть, свидетельствуя о тех самых нескольких часах сна, которых сейчас так не хватало капитану.

Все трое обменялись приветствиями.

– Прекрасная ночь, брат мой, – с воодушевлением завёл беседу брат Тук. – А мы тут с братом Исааком надумали пройтись, размять ноги… Не слишком нескромным будет с нашей стороны попросить вас составить нам компанию?

– А заодно и предупредить часовых о нашем присутствии, – безмятежно подхватил брат Исаак, тот самый, чей воткнутый в землю шест для будущего шатра до сих пор не давал покоя местным Геркулесам. Однако столь легко и изящно повторить подвиг монаха не удалось никому. – Ибо разминать ноги нам хотелось бы как раз вдоль границы лагеря; или как вы, военные, это называете? Вдоль периметра.

Капитан вопросительно приподнял бровь.

– Избыток сил, – коротко пояснил брат Тук. – Пристроить бы…

– Да, силушка играет, – вздохнул сотоварищ. – Маленько перебрал… Скинули бы немного на магический барьер, оно не лишним будет. Это ночью ваши люди бдят, а днём как-то… не очень. Я вот нынче приметил, что тот самый эльф, что всё ругался да злился, а затем в задумчивость впал… он ведь не просто так сюда просочился. На нём личина человека была, может, даже кого-то из ваших, потому и пропустили его без вопросов. Походил, пошатался, вышел из-за какого-нибудь тента уже тёмным. А раз ходит свободно, значит, пропустили, можно…

Капитан так и остолбенел. Нет, жаркое солнце бабьего лета всё же напекло ему голову в дороге, иначе он и сам бы задумался, почему это визитёра из соседнего лагеря не потрепали изрядно на входе: впрочем, тот с виду был безоружен, потому и не придирались, видимо. Нет, каков прокол с его стороны! Усталость – не повод ослаблять бдительность. Немедленно нужно допросить часовых.

– Личина, говорите? – мрачно произнёс вслух. – А пойдёмте, любезные братья мои. С удовольствием присоединюсь к вашей прогулке.

…В окончательно сгустившейся ночной тьме, кое-где прореженной огнями лагерных костров, след от поставленного монахами магического барьера светился таинственно и красиво. И, надо сказать, успокаивал. Огорошенные второй внеплановой, и, чего уж там таить, нежданно-негаданной проверкой, часовые заметно подтянулись и… как-то насторожились. Не понравились им ни ночной моцион троицы, ни дополнительная, вроде бы им же в помощь поставленная магическая защита. По всему выходило: назревает заваруха. Глядеть надо в оба. Поэтому, когда зашуршали по вытоптанной поляне лёгкие шаги, снаружи периметра, приближаясь к главному входу-проёму вагенбурга, оба часовых грозно окликнули:

– Стой! Кто идёт? Пароль!

– Ах… – зазвенел в темноте звонкий, как колокольчик, голос. – Что же вы меня так пугаете!

– Господин капитан! – окликнул приближающегося Модильяни один из солдат. – У нас, похоже, того… Нарушитель. Нарушительница…

И глупо заулыбался.

Рука капитана легла на эфес шпаги. Подобравшись, он поспешил к импровизированным воротам, не заметив даже, что с двух сторон его обошли монахи, скользившие по земле плавной, невесомой поступью, будто их могучие тела ничего не весили.

– Пропустите же, – прозвучал жалобный голосок, такой знакомый. – Я ужасно замёрзла… Я приехала к мужу. Как мне его найти? Ах, милый капитан, неужели вы меня не узнаёте? Прикажите вашим людям впустить меня!

Никогда ещё до этого дня, вернее, этой ночи госпожа Марта не называла Винсента «милым капитаном».

Тем не менее, пристально вглядевшись в невесть откуда появившуюся среди леса юную герцогиню, и впрямь дрожащую от холода под лёгким плащом, молочный брат герцога склонился в глубоком поклоне.

– Прошу извинить, ваша светлость, но мы вас не ожидали. – И повелительно бросил часовым: – Пропустить! Её светлости не пристало мёрзнуть. Позвольте, сударыня…

И, скинул плащ, галантно набросив на плечи впорхнувшей в освободившийся проход супруге герцога д'Эстре. Заодно поверил собственный глазомер. Особа, с благодарностью повисшая на его локте, была на целых две ладони выше той девочки, которую он однажды арестовал в маленькой лесной избушке неподалёку от Сара.

– Брат мой, – с беспокойством окликнул его Тук. – А вы уверены…

Капитан беспечно отмахнулся.

– Бросьте, брат Тук. Всё в порядке. Я сам провожу её светлость к супругу. А наш разговор мы продолжим позже. На чём мы там остановились? Ах, да…Timeo danaos et dona…

– Я запомню, – с облегчением подхватил его давнишний знакомец. – …et dona ferentes, разумеется.

Они с братом Исааком внимательно глядели вслед удаляющейся парочке.

– Но как же вы здесь появились? – слышался вдалеке голос капитана.

– А я оставила свою карету неподалёку. Такая беда – сломалась ось, – щебетала девушка. – Вы ведь пошлёте своих людей на помощь? Там темно и, кажется, бродят волки…

– Непременно пошлю.

– Как можно скорее, милый капитан. Как только проводите меня к его светлости – и немедленно пошлите людей! И побольше, человек двадцать…

Брат Исаак негромко рыкнул:

– Смиррна!

Часовые у прохода вздрогнули и вытянулись в струнку.

– Всё идёт как надо. – Голос монаха звучал гулко и внушительно. – Не расслабляться, глядеть в оба. Всем! – прикрикнул в расчёте на остальных. И повернулся к Туку.

Тот опустил веки, молча одобряя.

– Личина-то двойная. – Исаак вновь прожёг взглядом спину герцогини, почти скрывшуюся из вида. Вот они с капитаном завернули за очередную палатку и пропали окончательно… – Всё, догоняем?

– Да. Надо бы покараулить.

– Святое дело, брат мой…

…Конечно, никакую помощь капитан никуда посылать не стал, ибо явно в недалёких от обозного заграждения кустах дожидалась не карета. А, скорее всего, с полсотни вооружённых до зубов тёмных эльфов из лагеря по соседству.

Вот только кто пожаловал сюда под видом истосковавшейся в разлуке нежной супруги?

За свою спину капитан был спокоен. Недаром он начал, а Тук узнал и подхватил фразу из Гомера: «Боюсь я данайцев, даже дары приносящих…» Братья наверняка уже занимают пост неподалёку. При их способностях передвигаться бесшумно он не удивится, обнаружив их прямо за углом герцогского шатра. А он сам… Он пойдёт внутрь. Двигаться бесшумно могут не одни монаси.

За Жильберта он не беспокоился. Кто бы ни таился под личиной Марты – это не мужчина. По сложению, по походке, по лёгкости руки и тонкой кости опознать женщину не составило труда. А уж с женским-то полом Жильберт д'Эстре справится.

Ничего не попишешь. Чтобы вывести гадюку на чистую воду, нужно её заманить в капкан. Прямо в пасть. К вкусному и отчего-то желанному герцогу.

***

Сон его светлости был лучист и светел, как та, что ему снилась.

Башни Гайярда ещё не скрылись за горизонтом, а он уже скучал по Марте. Лишь многолетняя привычка – сперва государственные интересы, потом я! – заставляла отвлекаться на насущные дела. Дорога. Размещение людей на ночлег. Обмен депешами с городскими старшинами Дижона и Аваллона, и, конечно, с их маркграфами, которые, как полноправные представители Бургундии, должны участвовать в переговорах. Дипломатия дипломатией, а надо было на ходу проверять, всё ли готово к обустройству будущего лагеря, хватает ли тентов, палаток и шатров, чтобы не ударить в грязь лицом, ведь всем известно, какие снобы эти тёмные эльфы. Не зря ещё его отец говорил, что дроу за последние сто лет переменились далеко не в лучшую сторону и теперь вовсе не те задушевные ребята, к которым не страшно в бою повернуться спиной, а за хорошим столом – крепко чокнуться бокалами. Совсем не те стали эльфы. Есть ещё исключения, но настолько редкие…

Маркграфам он отписал сразу, что ему довольно малого походного шатра, но для проведения встреч с длинноухими пусть его подданные расстараются. Павильон графа Бургундского – вот что нужно; даже привычные к роскоши и изяществу дроу будут поражены. Пусть почтенный граф не пожалеет своего сокровища, которое раз в году демонстрирует на турнирах, посвящённых памяти безвременно погибших сыновей. Герцог уже пообещал ему, независимо от результата переговоров, что похлопочет перед Его Величеством о присвоении права двум младшим, пока незамужним дочерям графа, при вступлении в брак сохранить за собой гордую фамилию отца. Мало того – передать оную вместе с наследными титулами будущему супругу, дабы род Бургундских с честью и славой продолжил своё существование. Граф будет землю рыть, а сделает всё, чтобы не подвести герцога. Что там шатёр, когда речь ведётся о неугасании рода!

А заодно…

Право наследования дочерями, пусть и таким способом, создавало прецедент, которым можно было воспользоваться, если у Жильберта, не будет с Мартой сыновей, а родятся только дочери. Конечно, придётся подбирать зятя особенно придирчиво, чтобы, не колеблясь, когда настанет время, передать бразды правления. Что ж, если, допустим, вырастут достойные сыновья у Винсента или Макса – то почему бы и нет?

Об этом стоит хорошо подумать.

Он любил предусматривать и оказываться впереди. Так учил отец. Так он сам будет воспитывать своих детей. Когда-нибудь…

Погружённый в грёзы, он и не заметил, как задремал на своей простой складной солдатской койке. Лишь, как предвестник сна, прозвучал в ушах милый голос, озвучивая строчку из дивного письма: «Пусть у тебя всё будет хорошо, Жиль!»

Отчего-то повеяло холодом, вместе с нахлынувшим ощущением, будто кто-то заглянул через плечо – украдкой, тайком… и попятился. Но Жильберт д'Эстре уже проваливался в сон, и навстречу ему торопилась его ненаглядная, перебирая быстрыми ножками по белым ступеням парадной лестницы Гайярда, и там, где крошечная туфелька касалась мрамора, оставались букеты нежных фиалок. Весь мир померк перед её улыбкой. И герцог полностью отдался сладостному сновидению, ринувшись навстречу любимой.

…Очнулся он от неожиданного удара.

Нет, не в сердце, не в печень, не в голову… Шарахнуло по всем рецепторам боли, забив тревогу. С ним такое уже происходило, а потому – он особенно и не удивился, когда, разрывая сон, грозно рыкнуло второе, бодрствующее «Я». Тело взметнулось с кровати само, перехватив в прыжке чужого, подмяв под себя, прижав коленом, намертво сцепив пальцы на податливом горле… Не слишком сильно, но и без особых церемоний: чтобы и не до смерти, и придушить, парализовав сопротивление в корне, чтобы враг хрипел, дёргался, не в силах отцепить от своей шеи железных рук… Включилось зрение. И вот тогда Жильберт д'Эстре от ужаса едва не закричал. Под ним, задыхаясь, билась его Марта, его ненаглядная, его милая…

В панике он пытался отпрянуть – но руки не слушались, выдерживая захват, не ослабевая напряжения… «Чужая!» – вопило всё его существо, не веря тому, что видит. От немедленного разрыва сердца его спасло лишь одно: глаза его любимой, уже налитые кровью, вдруг из карих сделались синими…

Черты багрового, начавшего стремительно темнеть лица поплыли, меняясь. Удлинился разрез глаз, поднялись скулы, губы истончились, а в оскале явственно промелькнули два удлиненных верхних клычка. С волос словно стекло золото, проявив первозданную белобрысость, брови и ресницы побелели… Герцог с отвращением разжал, наконец, руки.

Второе «Я», убедившись, что первым «Я» враг распознан, угомонилось, и до поры, до времени приглушило звериные инстинкты. Хоть и хотелось вонзить в эту податливую плоть когти.

– По…ща…ды… – прохрипело жалкое существо, отдалённо напоминавшее эльфийку. И задёргалось, пытаясь освободиться.

Тут только герцог сообразил, что коленом прижимает к походной койке хрупкое женское тело. Причём, судя по субтильности, и впрямь – эльфийское. Как бы он не повредил ему рёбра, в беспамятстве-то. Отвечай потом за поврежде…

Минуту.

Память услужливо подсказала, что в момент, когда разум находился на грани сна и яви, в тот момент, когда его пальцы сомкнулись на горле нападающей, об пол что-то звякнуло. Характерно так, знакомо. Придерживая хрупкую, пытающую жалко улыбнуться, деву за плечи, его светлость рыкнул:

– Винс! Ко мне!

Ничуть не сомневаясь, что капитан рядом.