Катя видела, какая в этой усмешке таится сокрытая боль. И бог знает, что за этой болью стоит… То ли своя собственная неудавшаяся личная жизнь, то ли и впрямь сестринская забота… Конечно, надо бы сесть да по душам поговорить, но разве Наташа это позволит? Ее затвердевшую с годами самоуверенную гордыню ничем не перешибешь…

– Ладно, пусть будет, как будет. Мое дело – предупредить… – холодно произнесла Наташа, поднимаясь из-за стола. – И маме пока ничего не говори, поняла? Пусть поживет спокойно хоть какое-то время…

– Да, Наташ, конечно. Я понимаю.

– Не провожай меня, я дверь за собой захлопну. Тихо захлопну, не переживай, не разбужу я твою Лёлечку ненаглядную…

Наташа ушла, а Катя все сидела за столом, думала над их разговором. Каким-то неловким он получился, неправильным… Будто чужие люди говорят о чужих. И эта боль в Наташином голосе, в глазах, в усмешке… Может, надо было у нее спросить о том, что невзначай рассказала ей Анна Витальевна? Хотя нельзя, она ж ей обещала…

Интересно, а мама знает о том, что Наташа когда-то в юности отказалась от ребенка? Наверняка ведь не знает… У них в семье не принято было преподносить такие сюрпризы. Принято было, чтобы снаружи все хорошо и гладко выглядело. Так хорошо и гладко, чтобы комар носу не подточил! Чтобы люди о них плохого не думали!

Да, мама всегда по такому принципу и жила – что подумают люди. Наверное, этим своим страхом и провоцировала тех самых людей на те самые думы, и поводов для этих дум тоже было вполне достаточно. Потому что второй брак, в котором родились они с Машкой, у мамы тоже не задался. Кате было лет шесть, а Машке и вовсе еще трех не исполнилось, когда их отец подался на Север вместе с новой подругой, и след его быстро остыл… Правда, алименты хорошие присылал, но чтобы приехать на родных деток взглянуть – это ни-ни… Будто и не было их вовсе. Там, говорят, и сгинул… Ехал куда-то вместе с подругой, машина сломалась на трассе в мороз, оба замерзли. До мамы только через год эта весть дошла, и то потому, что алименты приходить перестали. Вот уж те самые люди и поговорили тогда, обсудили эту новость!

Но все равно мама старалась держать марку изо всех сил, гордо несла свое одинокое материнство. И от них требовала того же – чтобы правильно жили, с гордо поднятой головой! Вроде того – посмотрите, какие мы, как у нас все замечательно, лучше и быть не может! Только так, и никак иначе! А если что-то и плохо у нас, об этом и знать никто не должен, не приведи господь!

Одним словом, так и жили – в предлагаемых обстоятельствах. Наружу – только хорошее, а плохое должно быть сокрыто. А еще лучше – о нем вообще умолчать, вслух не произносить. Даже родной матери не говорить, чтобы ее не огорчить этим плохим…

Катя вздохнула, даже содрогнулась слегка. Представила вдруг мамино лицо, когда она узнает… Она ж так любит Лёльку, так гордится ее школьными успехами! Да, Наташа права, надо будет подольше держать ее в неведении. Держать до последнего. Мало ли что…

– Мам, я есть хочу…

Голос пришедшей на кухню Лёльки прозвучал так жалобно, что у Кати сердце зашлось. Потянулась к ней, обняла в порыве жалости, прижала к себе, проговорила тихо на ушко:

– Все будет хорошо, Лёленька, все будет хорошо, я тебе обещаю… Не переживай и не волнуйся, солнышко мое, рыбочка моя золотая… Ты же знаешь, как я люблю тебя, и как папа тебя любит, правда? И ты на него не обижайся, пожалуйста, ладно?

– А где он, мам?

– Он… Он решил немного пройтись…

– Это он из-за меня ушел, да? Переживает?

– Да, переживает немного… Ты же знаешь, какой он у нас впечатлительный. Сейчас прогуляется, голову освежит и перестанет переживать. Не думай об этом, Лёль. Сейчас я тебя накормлю, девочка моя… Что ты хочешь?

– А соленые огурцы у нас есть?

– Есть… Есть, конечно! Целая трехлитровая банка есть!

– Ой, давай… Я только одних огурцов поем, ладно?

– Нет, так нехорошо, что ты! Давай я быстренько картошечку отварю?

– Ладно, давай…

Пока Катя суетилась по кухне с картошкой, Лёля сидела за столом, подперев подбородок маленькими ладошками. Потом спросила тихо:

– Мам… А рожать страшно?

– Нет, нисколько не страшно, Лёлечка! Сейчас ведь женщинам не дают мучиться, облегчают этот процесс всячески… Не бойся, все будет хорошо!

– А ты пойдешь вместе со мной рожать?

– Конечно, пойду, если разрешат!

– Ладно, мам… Только ты помни, что мне обещала… Что я сразу потом учиться пойду…

– Да, Лёлечка. Помню. Слово тебе даю, так и будет. Ты пойдешь дальше учиться, а все хлопоты о ребеночке я возьму на себя. Да ты не думай сейчас об этом, не думай… Занимайся лучше, к экзаменам готовься, что ты!

– Да сдам я экзамены, мам… Хорошо сдам!

– Да уж, ты постарайся побольше баллов набрать, ладно? Чтобы наверняка на бюджетное место попасть… Иначе мы с папой твое платное обучение не потянем – на одну-то зарплату…

– Да, мам, я поняла. Я постараюсь, мам…

* * *

Потом, когда началась нервотрепка с поступлением, они с Митей будто и забыли о проблеме. Хотя и впрямь – какая ж это проблема? Даже язык не поворачивается будущего внука проблемой назвать… Это ж и впрямь за счастье надо считать. Или ожиданием счастья. Уж как получится.

Погода в то лето стояла совсем дурная. То дождь целыми днями лил, то солнце принималось наяривать так беспощадно, что и на улицу выходить не хотелось. Лёлька благополучно поступила в свой финансовый институт, на тот самый факультет, куда и хотела, – слава богу, баллов хватило. А потом, бедная, целыми днями дома сидела, уткнувшись в книжку. До первого сентября еще надо было дожить…

Однажды Катя увидела, как Лёлька стоит в прихожей перед большим зеркалом, разглядывает себя с пристрастием. То одним боком повернется, то другим. И лицо у нее было такое… Неприязненно озабоченное. Вот махнула рукой, отвернулась от зеркала, ушла к себе в комнату…

Через какое-то время Катя вошла к ней, села на край кровати, проговорила весело:

– А давай мы куда-нибудь сходим, Лёль! Давай в кино, а? Или в кафе… Куда ты хочешь, скажи?

– Да никуда я не хочу, мам… И вообще… Не надо меня специально развлекать, я сама как-нибудь… Тем более я уже привыкать начинаю. Ну и пусть, что скоро все будет видно, пусть! Кому какое дело вообще? Я взрослый человек, мне вот-вот уже семнадцать исполнится!

– А что ты хочешь на день рождения, Лёль, какой подарок?

– Не знаю. Не думала еще. И это, мам… Не будем никакого дня рождения устраивать, ладно? Я не хочу…

– Но ведь бабушка с тетей Наташей все равно придут тебя поздравить… И тетя Маша с близнецами…

– А ты им скажи, чтобы не приходили! Я не хочу!

– Ну почему, Лёль?

– Потому… Не хочу, чтобы они меня разглядывали и что-то мне говорили… Через месяц ведь все будет заметно, мам! Бабушка охать начнет и за сердце хвататься, тетя Наташа тоже… Ничего хорошего не скажет… Я как представлю это выражение ее лица, мне сразу плохо становится! Не хочу, мам, не хочу…

– Ладно, я подумаю, Лёль. А может, нам в твой день рождения куда-нибудь на природу махнуть, сбежать ото всех? Втроем побудем – ты, папа и я…

– Да папа никуда не поедет, мам. Я знаю.

– С чего ты взяла, Лёль?

– Да я же вижу, что он на меня сердится! Виду не показывает, конечно, но… Будто презирает меня…

– Да как он может сердиться, Лёль, если сам тебя же и уговорил ребенка оставить?

– Так потому и уговорил, что сначала ты его уговорила! Думаешь, я не понимаю, что ли?

– Не говори ерунды, Лёль. Все, решено, на твой день рождения мы втроем едем куда-нибудь! Сбегаем от родственников!

– Ладно, мам, посмотрим… Вообще-то я бы с удовольствием на пару деньков уехала, а то сижу в четырех стенах… У меня иногда такое чувство бывает, будто я с ума схожу. Будто я как прокаженная, и все от меня шарахаются…

– По-моему, это ты ото всех шарахаешься, Лёль. Я вот слышала недавно, как ты с Олеськой по телефону разговаривала… Будто она тебе надоела смертельно. Почему, Лёль? Она ж твоя ближайшая подружка вроде!

– Да, я ей нагрубила, правда… Сама не знаю почему. От зависти, наверное.

– От зависти?

– Ну да… У нее-то все хорошо в жизни, а я… А я беременная…

– Лёль! Ну что ты говоришь, в самом деле! Давай-ка, переставай относиться к своему новому положению как к наказанию! Нельзя этого, понимаешь? Ребенок же все чувствует, ему плохо…