В неопозитивизме проблема научной истины решается на основе принципа верификации, включающего ее эмпирическую проверку и формальный анализ научных предложений.

В неопозитивистской методологии большая роль в построении научной теории отводится экспериментальным фактам как ее фундаментальному основанию. Способом преобразования эмпирической конкретики фактуальных данных в обобщенные структуры знания выступает индуктивный метод, критериями истины – ее доказательность, опытная верифицируемость⁴, подтверждаемость фактами (О. Нейрат; Р. Карнап; Г. Рейенбах). В качестве основного научного языка признан «физикалистский» или «вещный» язык, характеризующийся «интерсенсуальностью» (возможностью проверки его предложений данными различных чувств), «интерсубъективностью» (возможностями подтверждения его предложений разными субъектами), «универсальностью» (возможностью перевода на него предложений любых наук или обыденного языка) (О. Нейрат; Р. Карнап) (Западная философия ХХ века, 1994, с. 395–396). Познавательная роль философии отвергается, и основной сферой получения знаний о мире признаются конкретные эмпирические науки. Поиск истины рассматривается как исключительная прерогатива науки. Философии же отводится вспомогательная роль, состоящая в логическом анализе языка, «установлении» и прояснении его значений. Утверждается, что теория целиком исчерпывается высказыванием о фактах, и тем самым она фактически редуцируется к уровню эмпирического знания. Вместе с отрицанием познавательной роли философии отвергаются и роль методологии в научном познании. Попытка жестко связать проблему научной истины с принципом эмпирической проверки и вытекающий отсюда нигилистический взгляд на философию и научную теорию привели к критике и переосмыслению самого принципа верификации.

В работах Б. Рассела, Г. Фреге, Л. Витгенштейна основным критерием научности выступает логическая обоснованность суждений и выводов. Степень логичности непосредственно определяет степень научности понимания исследуемого явления. Рассел называет свою философию «логическим атомизмом». Фактически философский анализ у него замещается логическим анализом. Он ставит задачу логического обоснования истинности сложного высказывания посредством апелляции к истинности простых элементарных или, как он пишет, «атомарных предложений». И хотя Рассел ставит вопрос о соответствии логических структур мира и языка, но фактически точкой отсчета в решении этого вопроса у него выступает логическая языковая структура, структура же мира рассматривается в качестве зависимой переменной. «Атомарным фактом» в концепции Рассела является не реальное событие действительности, а то, что определяет истинность предложений, следствием чего является онтологизация логической структуры знаний.

Л. Витгенштейн переходит от анализа логических структур знания к анализу языка. Границами и структурой языка фактически определяются границы и строение мира. Соответственно элементному строению языка и мир представляется как дискретный, имеющий атомарную структуру, образованную совокупностью фактов. «Мир есть совокупность фактов, а не вещей» (Витгенштейн, 1958, с. 11). Факт у автора трактуется крайнее неопределенно, как «все то, что имеет место», и вместе с тем фактуальность мира, изображенная в языковых структурах, кладется в основу определения истинности или ложности научных предложений.

В поздних работах Витгенштейна язык теснее связывается с фактами действительности. Соответственно, все предложения разделяются с точки зрения их истинности на три класса: «истинные», или соответствующие действительности, «всегда истинные», или тавтологии (к которым относятся математические и логические высказывания), и «никогда не истинные». Второй и третий классы высказываний, будучи не связанными с действительностью, не несут в себе никакого смысла, т.е. являются «бессмысленными». Таким образом, связь с фактами действительности становится, по сути, критерием истинности и достоверности научного высказывания, наполняет его позитивным смыслом (Витгенштейн, 1991). Существенным противоречием данной системы является то, что связь человека с миром рассматривается в ней односторонне – как опосредствованная исключительно структурами языка, а значит, зависящая от уровня его развития; при этом игнорируется роль предметно‐практической деятельности человека как условия познания.

В работах популярного современного философа, представителя постпозитивизма К. Поппера в качестве критерия демаркации науки и псевдонауки выступает методологический принцип фальсифицируемости, получающий глобальную трактовку.

Поппер отвергает возможность построения универсальных научных положений на основе индуктивных выводов. «С логической точки зрения далеко не очевидна оправданность наших действий по выведению универсальных высказываний их сингулярных, независимо от числа последних, поскольку любое заключение, выведенное таким образом, всегда может оказаться ложным» (Поппер, 1983, с. 46–47). Он считает, что в науке принцип индукции излишен, более того, апелляция к нему неизбежно приводит к логическим противоречиям. С его точки зрения, оставаясь в русле индуктивной методологии, невозможно установить «подходящего отличительного признака эмпирического, неметафизического характера теоретических систем, или, иначе говоря, подходящего “критерия демаркации”». Это приводит автора к следующему выводу: проблема нахождения критерия, позволяющего выявить различия между эмпирическими науками и математикой, логикой, «метафизи ческими» системами,– это проблема демаркации (там же, с. 54–55). Индуктивной логике Поппер противопоставляет теорию дедуктивного метода проверки, согласно которому «гипотезу можно проверить только эмпирически и только после того, как она была выдвинута» (там же, с. 50). Соответственно, им отвергается и используемый индуктивной логикой принцип обоснования значимости и научности теории на основе ее верификации опытом. Поппер считает, что не верифицируемость, а фальсифицируемость системы выступает в качестве критерия демаркации, показателя научности теории: «Это означает, что мы не должны требовать возможности выделить некоторую научную систему раз и навсегда в положительном смысле, но обязаны потребовать, чтобы она имела такую логическую форму, которая позволяла бы посредством эмпирических проверок выделить ее в отрицательном смысле: эмпирическая система должна допускать опровержение путем опыта» (там же, с. 63). Таким образом, Поппер отрицает идею конвенциального установления достоверности теоретических систем, как якобы базирующихсяна непреложных основаниях, и считает ее принципиально недостижимой. Он категорически возражает против любых «конвенциональных уловок», направленных на спасение научных систем, ибо это противоречит его базовому тезису о принципиальной опровергаемости любого научного знания. Наоборот, согласно Попперу, научная система, не выдержавшая испытание опытной интерсубъективной проверкой, обнаружившая свою несостоятельность и противоречивость, «должна быть опровергнута как “ложная”» (там же, с. 122). Следовательно, на статус научных знаний, с точки зрения автора, могут претендовать лишь те, которые являются потенциально фальсифицируемыми, имеют шанс быть опровергнутыми, доказать свою ложность.

Анализ обоснованного Поппером принципа фальсифицируемости как условия демаркации науки и «метафизических спекуляций» показывает, что, по сути, автор приходит к логическому скептицизму, проявляющемуся в абсолютизации относительной истинности знания, и отрицанию, и фактически к утрате проблемы истины вообще как цели научного познания. Критически оценивая релятивистские тенденции концепции Поппера, В.Н. Садовский пишет: «Хотя истина, по Попперу, объективно существует, она в силу только предположительного и поэтому в конечном итоге ложного характера любого знания – в принципе недостижима» (Садовский, 1983, с. 21).

В работах Т. Куна, М. Полани, С. Тулмина, П. Фейерабенда происходит размыкание внутреннего пространства науки, утверждается обусловленность развития научного знания личностными и социальными факторами.

Так, М. Полани обращается к исследованию «личностного знания», указывая, что в содержательном плане оно отражает своеобразный сплав субъективного и объективного. Введение личностной составляющей в познавательный процесс рассматривается им не как некая внешняя добавка, свидетельство его несовершенства, а как «насущно необходимый элемент знания». По мнению Полани, в каждом акте познания присутствует «страстный вклад познающей личности… элемент оценки; и этот личностный коэффициент, который сообщает форму всему фактическому знанию, одновременно служит также для соединения субъективного и объективного» (Полани, 1985, с. 19, 39).

Личностное знание оценивается им как особый вид включения субъекта в познавательную деятельность, воплощающий осознание и принятие человеком своей ответственности, стремление «преодолеть собственную субъективность путем самоотверженного подчинения своих личных свершений универсальным стандартам», полную «ин теллектуальную самоотдачу» познающего индивида (там же). Поэтому Полани оптимистично оценивает возможности преодоления тех рисков, которые привносятся активно выраженной и заинтересованной личностной позицией в проблему истинности знания: «…Личностное знание в науке является результатом не выдумки, но открытия и как таковое призвано установить контакт с действительностью, несмотря на любые элементы, которые служат его опорой. Оно заставляет нас отдаться видению реальности с той страстностью, о которой мы можем и не подозревать. Ответственность, которую мы при этом на себя принимаем, нельзя переложить ни на какие критерии верифицируемости или фальсифицируемости, или чего угодно еще, потому что мы в этом знании – как в одеянии из собственной кожи» (там же, с. 101). В качестве примера подлинного «чувства объективности» Полани приводит факт точного описания обнаруженных исследователем явлений, выходящих за границы его понимания, т.е. действий, осуществляемых без расчета на собственный научный триумф, движимых предвидением «множества следствий своего открытия, которые станут ясными в иные времена, иным поколениям». Характеризуя личностное знание, Полани относит его к не явному, не эксплицированному, называет его периферическим, скрытым, имплицитным, «молчаливым», не выразимым в словах и подчеркивает его двоякое значение – порождаемую им высокую научную продуктивность и стимулирование собственного профессионального и личностного роста. «Ставя своей целью достижение успеха, мы вызываем в себе новые и новые способности»; «“интеллектуальная страстность” содержит в себе момент активного утверждения» (там же). Таким образом, в работе Полани подчеркивается важность личностной компоненты научного знания, активной роли субъекта как детерминанты познавательной деятельности.

В свете теории развития научных парадигм Т. Куна критерии научности идей выводятся в сферу научной коммуникации и рассматриваются через призму установления согласия ученых относительно значимости той или иной теории. Именно достижение единства во взглядах значительной части научного сообщества, объединяемой вокруг той или иной научной теории, придает ей статус «научной парадигмы»⁵ и обеспечивает наиболее благоприятную ситуацию для развития научной мысли (Кун, 1977).

Обоснование рационализма и практицизма как основных критериев науки осуществляет K.O. Апель, фактически заменяющий понятие «истинность» понятием «практичность»: истинна (научна) та теория, которая полезна, обеспечивает решение практически значимых проблем.

С точки зрения Э. Гуссерля и его последователей, наука является высшим продуктом научного творчества, и ее главной характеристикой, а следовательно, и критериальным признаком, выступают смысловые конструкты сознания – осознание смыслов на основе феноменологического метода. Само использование феноменологического метода обосновывается как обязательное условие обретения познавательной деятельностью статуса научной.

М. Хайдеггер, рассматривая особенности науки Нового времени, в качестве ее основополагающего признака называет «предметное противостояние», или противостояние действительности, выступающей в виде соотношения предмета и субъекта. Превращение действительности в предмет ее изучения человеком открывает путь к ее познанию (формированию картины мира) и освоению. «Превращение мира в картину есть тот же самый процесс, что превращение человека внутри себя сущего в subiectum» (Хайдеггер, 1993, с. 51). Хайдеггер критически оценивает науку, выделяет ее недостатки, главные из которых – стремление к унификации, игнорирование уникальных и редких и единичных явлений, отсутствие должной рефлексии.

Г.Г. Гадамер ставит задачу «примирить науку с философией», говорит об их связи, о необходимости освоения наукой герменевтической методологии. Герменевтичность наук он видит в их нацеленности на понимание, поэтому все науки относятся им к числу «понимающих» – и гуманитарные и естественные, ибо понимание – предельно широкая категория, включающая в себя объяснение как один из своих компонентов, т.е. наука – особый вид герменевтической практики, свойствами которой выступают процессы интерпретации и понимания.

Критика и переосмысление традиционного понимания рациональности представлены в постмодернизме. Постмодернистская методология науки подчеркивает необходимость междисциплинарного дискурса, отказа от сциентистских традиций, утверждения принципов научной толерантности и множественности интерпретаций, критической рефлексии науки на основе ее семиотического переосмысления (Р. Барт; Ж. Деррида; М.П. Фуко). Так, согласно М.П. Фуко, наука как особый уровень знания отличается строгостью построения пропозиций, наличием дискурсивности. Возрожденная постмодернизмом на новом витке научной мысли философия сомнения требует от ученого отказа от любого вида «центризмов» и одностороннего логизма, критического чтения научных текстов (Ж. Деррида).

Позитивным моментом современного постнеклассического этапа развития научного знания является попытка преодоления противоположности гуманитарного и естественно‐научного знания, наук о природе и наук о духе, интеграция их усилий в разработке проблем науки (Б.Г. Ананьев; С.Л. Рубинштейн; В.С. Степин; Г.Г. Гадамер и др.), усиление роли личностно‐субъектной составляющей научного знания и внутрисубъективного опыта ученого (С.Л. Рубинштейн; К.А. Абульханова‐Славская; А.В. Брушлинский; М. Полани и др.).

В настоящее время утверждается понимание науки как особой сферы деятельности общества, духовного производства. Соответственно, в качестве отличительных особенностей науки выделяются ее социальность и историчность, специфика ее логического развития (представление знаний в «особых теоретико‐экспериментальных формах», наличие «предметного языка», системы научной коммуникации) (Петровский, Ярошевский, 1996, с. 11).

В книге «Философия и методология науки» в качестве критериев научности знаний выделяются следующие показатели: (1) систематизированность и полнота охвата исследуемых явлений; (2) обоснованность и доказательность («многократные проверки наблюдениями и экспериментами», «обращение к первоисточникам, статистическим данным, которые осуществляются учеными независимо друг от друга»); (3) непротиворечивость теоретических концепций, их «соответствие эмпирическим данным» и возможность описания на их основе известных явлений и предсказания новых; (4) интерсубъективность научного знания (обусловленность логикой развития научной мысли, «открытость для компетентной критики», очищенность от всего субъективного, связанного «со спецификой самого ученого и его мировоззрения»⁶); (5) ориентированность на новации в сочетании с «жестким консерватизмом», предохраняющим научную мысль от «скороспелых, необоснованных новаций» (Философия и методология науки, 1996, с. 11– 13).

Наряду с характеристиками научности знаний выделяются следующие особенности науки: ее целевая направленность (получение знаний о реальности); использование различных методов, а также средств наблюдения и экспериментирования; наличие специфического языка («определенность используемых понятий и терминов, стремление к четкости и однозначности утверждений, к строгой логичности в изложении всего материала», применение математики) (там же, с. 20).