Физика и лирика (за три дня до происшествия)

Над разноцветными верхушками осенних деревьев парка торчал Купол, как будто в котел с пестрой окрошкой какой-то хулиган швырнул коричневый мяч. Рядом еле виднелась маковка церковной колоколенки, словно давая понять, что не все еще потеряно, что еще можно жить и отчаиваться рано.

Солнце пока не добралось до постели, но уже вовсю било через открытую дверь кухни в тесное нутро прихожей, превращая горевшую там электрическую лампочку в тусклый полуумерший уголек. Зароков вылез из постели, вдел ноги в шлепанцы и погасил везде свет.

Бреясь в ванной, он размышлял о немудреном плане сегодняшнего дня. Холодильник уже требовал наполнить его белые холодные недра чем-нибудь съестным, поэтому первым делом следовало навестить универсам. Да, и перед этим нужно дойти до «культтоваров», чтобы купить батареек. А потом… М-да, потом ничего – как, впрочем, и всегда – не было. А посему по дороге можно было зайти в «Детскую радость». Что ж, какой ни есть, а план был.

Выйдя из подъезда, Зароков уткнулся взглядом в темный Купол. Никуда в этом городишке нельзя было от него скрыться, чтобы он не напомнил о себе. Зароков сердито отвернулся и пошел в сторону универсама. По дороге мимо него грузно проехал контейнеровоз, направляясь к Куполу.

Было нельзя не отметить, что именно с появлением в Невединске Купола, жить стало лучше, хотя, может быть, и не веселей. Построили детский сад и универсам, подновили школу. Будто пытаются загладить какую-то вину, подумал Зароков.

Вообще-то он был домосед, но прогулки все-таки любил: в обычном одиночестве, когда давно некуда торопиться. Вот и сейчас, шагая по дорожке, Зароков вдыхал уже прохладный воздух, наслаждаясь одуряющими запахами прелой осенней листвы, и жмурился от солнца. Хорошо, все-таки. Определенно, хорошо…

Пивная находилась на первом этаже кирпичной пятиэтажки, в зальчике, бывшем когда-то частью детского сада. Обиталище детишек полгода назад переехало в небольшой симпатичный корпус за забором в двух кварталах отсюда, и освободившийся первый этаж был распределен между молочной кухней, металлоремонтом и пивной. Из-за такого смелого распределения площадей пришлось разворотить часть стены для входных дверей в металлоремонт и пивную.

Зароков хотел было заглянуть туда на обратном пути, но подумал, что с сумками это лишит его определенного комфорта. Поэтому он поднялся по аляповатой лесенке, толкнул дверь под щитом с надписью «пивная» и вошел внутрь.

В это время всегда было малолюдно – за одним столиком стояли двое, за другим, в углу, сбоку от прилавка, скучал типичный физик. Любимый столик Зарокова занят не был. С удовлетворением отметив это, он направился к прилавку. Взяв маленькую кружку, он не спеша подошел к столику в углу – между окном и глухой стеной, обильно расписанной лужайками в курчавых деревцах и цветочках, где резвилось всевозможное жизнерадостное зверье (наследие детского сада, почему-то оставленное в неприкосновенности). Повернувшись спиной к добродушно оскаленному медведю, Зароков облокотился о столик и сделал первый большой глоток.

Жить стало лучше не только из-за появления универсама (с продуктами, надо заметить) и кое-какого строительства, сопутствующего возведению Купола, но и потому, что в этой пивной всегда было пиво и, что самое важное, весьма незаметно разбавляемое. К тому же к пиву здесь прилагались замечательные соленые сушки, которыми в этот раз, правда, Зароков пренебрег. Пивная эта стала настоящим достоянием народа, гордостью и жемчужиной города, и звалась не иначе как «Детская радость». Заслуженно звалась, хоть, конечно, и неожиданно. Зароков подумал, что удачнее всего ей было бы называться «Детской неожиданностью» и усмехнулся. Ну, нет, не станет народ так издеваться над любимым местом принятия внутрь волшебного напитка. Не станет…

За столиком посередине стояли двое, обоих Зароков знал – не так, чтобы здороваться при встрече, но в небольшом городке все лица со временем становятся уже виденными хотя бы единожды. Один из таких знакомцев был интернатовский сторож Матвеич, неоднократно замеченный именно здесь и, в общем, известный по рассказам Василисы. Выглядел он как типичный колхозный сторож, мало отличимый от огородного пугала и потому столь же эффективный в борьбе за урожай: небольшого роста, угловатый, с плешью, прикрытой мятой солдатской ушанкой. Из карманов его серой штопанной-перештопанной телогрейки вечно торчало что-нибудь – то буханка хлеба, то какой-то промасленный сверток, то бутылочное горлышко (сейчас оттуда выглядывали большие портняжные ножницы). Невероятной ширины штаны были заправлены в огромные кирзовые сапоги с завернутыми голенищами. В таком виде Матвеич бывал всюду: и тут, в пивной, и на своем посту, в домишке-проходной у ворот интерната.

Вторым знакомым Зарокову любителем пива был старший прапорщик, не так давно вышедший на пенсию, больше известный Мишке Копейкину и живший в одном с ними доме на первом этаже. О нем можно было сказать только, что он был выше сторожа на целую голову, одет в штатское и обладал ослепительной лысиной и огромным пузом, нажитым, очевидно, непосильной защитой любимой родины от врагов. Еще он имел густой бас, при помощи которого и доносил до Матвеича некий рассказ. Матвеич внимал с интересом, часто кивая своей ушанкой и поддакивая. Под потолком пивной реял крепкий бас, обдавая и скучающую продавщицу за стойкой и физика, и Зарокова:

– …я так и сел! Представляешь? Люблю! А? Амур у них! Двадцати еще нет. Ну, ладно, я понимаю – сами такими были, в конце концов. Но она-то? Глаз, что ли, нету? В такого хлюпика втюриться!

– Ничего, откормишь, – вставил Матвеич, но был немедленно пристыжен взмахом руки:

– Да ты что? В этом дело, что ли? Ты это брось! Несерьезный он, понимаешь? (Матвеич незамедлительно и искренне закивал.) Ты хоть знаешь, что он ей на день рождения в прошлом году преподнес? Стишки! А? Поэт, едрена мать!

Зароков потягивал пиво и лениво слушал. Товарищ старший прапорщик громко отхлебнул из кружки и продолжал:

– Вон, у Славки, конопатого этого… Тоже студент. Однако, как приличный человек, духи подарил. А?! И роз – целый букет. И еще коробку конфет, – товарищ старший прапорщик почему-то в этом месте своего рассказа с восхищением взглянул на свою кружку. – Вот это студент. Сразу видно – серьезный человек. Далеко пойдет. А этот так и будет стишки крапать, бумагу портить.

Зароков уже слушал с интересом и даже не заметил, как к его столику подошел физик. Зароков был так удивлен, что даже не почувствовал досаду (он не любил соседствовать с кем-нибудь в пивной). Физики были народом замкнутым и неразговорчивым, и знакомств в городе не заводили. Да и к чему им это было, когда жили они на Шоссейной в трехэтажном общежитии и общались только друг с другом.

Физик, подошедший к столику Зарокова, был тощим и длинным, но казался невысоким, потому что сильно сутулился. Был он совершенно лыс и что-то еще в его облике показалось Зарокову неправильным, но он не мог понять, что именно. Он подошел со своей большой кружкой и Зароков заметил у оставленного им столика пустую четвертинку из-под водки. Она стояла на полу у ножки стола, что являлось нарушением правил (впрочем, народ все равно приносил с собой «белую», тщательно шифруясь и творя «ерша» втихомолку). Физик даже не подумал скрыть это свое нарушение – вероятно, ему уже было на это наплевать. Он встал по другую сторону круглого стола, загородив собой столик с Матвеичем и товарищем старшим прапорщиком, и исподлобья взглянул на Зарокова.

Одет он был опрятно и неброско, хотя и не совсем по сезону: распахнутое черное пальто открывало обыкновенный серенький костюмчик с невзрачным галстуком неопределенного цвета и белой рубашкой. Физик отпил из своей кружки и сказал, все так же исподлобья глядя на Зарокова:

– Военный?

– Бывший, – буркнул Зароков – разговаривать ему не хотелось. Физик покачал головой:

– Меня учили, что бывших военных не бывает.

Зароков разозлился:

– Бывает. Я больше не военный. Я теперь мирный.

Он в упор взглянул в глаза физика и только сейчас понял, что именно показалось ему неправильным в облике того: на лице физика напрочь отсутствовала всякая растительность, обычно присущая человеку, как то брови и ресницы. Физик усмехнулся:

– А-а… Остряк, значит.

Повисла пауза и волей-неволей Зароков стал слушать напористый бас товарища старшего прапорщика:

– … поэт он тоже… того. – Зароков скосил глаза и увидел, как глашатай истины подозрительно сверлил глазами Матвеича, которого не было видно из-за фигуры физика. – А я, вот, нарочно справки навел – про Пушкина. И что же? – товарищ старший прапорщик принялся загибать непослушные толстые пальцы: – В долгах всю жизнь, как в шелках прожил, да еще этот, как его… невольник чести стал – прихлопнули кудрявого как блоху. А? Жена с ребятишками пропадай, а я вон какой – гений! Поэт… Ты иди на завод, поэт, в шахту иди, или, вон, на руководящий пост, если руки под карандаш заточены… Да! И деньги, и почет тебе. Поэт.

Зароков посмотрел на физика: было ясно, что тому осточертел басовитый болтун – он бросил короткий взгляд через плечо и снова хмуро уставился на Зарокова. Левое голое веко стало дергаться, физик яростно потер висок ладонью и на руке, у основания большого пальца стала видна наколка – красиво выведенные инициалы Л и В. Опустив руку, он спросил:

– Не страшно?

У Зарокова что-то ухнуло от неожиданности внизу живота. Физик продолжал пристально на него смотреть. Зароков облизал губы, машинально отхлебнул пива и, гулко глотнув, сипло ответил:

– А я не пугливый.

– Дурак ты, – беззлобно сказал физик и добавил: – Непуганый.

Испуг Зарокова сразу улетучился и он снова испытал злость.

– У другого такого как я непуганого инфаркт случился, – сказал Зароков тихо, но твердо. – Помер сослуживец мой. Давно уж. А я жив.

– Ага… – физик как-то уже рассеянно смотрел на Зарокова. – Ладно, не обижайся. У меня праздник сегодня. – Он снова коротко обернулся в сторону товарища старшего прапорщика и добавил сквозь зубы: – Если бы не эта с-сука… А, – он махнул рукой: – х… с ним. Уезжаю я из этой дыры. Домой. И ты бери своих и уезжай. Мало ли…

Снова повисла пауза, и снова на их столик обрушился крепкий бас:

– …много их, поэтов-писателей этих. Штаны протирать, да чернила переводить. Труженики… Тунеядцы! Вона ему, а не мою дочь! – выставил прапорщик под нос Матвеичу упитанный кукиш. – Женихов, что ли, не найдем? Еще и покрепче сыщем! Небось, не в вакууме существуем!

Физик резко обернулся и двинулся к столику, где поносили поэтов. Зароков решил, что сейчас будет мордобой, но физик спокойно пристроился рядом с Матвеичем и негромко попросил:

– Ну-ка, поподробнее про вакуум.

Несмотря на принятого ерша, физик совсем не выглядел пьяным – вероятно, сказывалась многолетняя выучка. Матвеич с товарищем старшим прапорщиком удивленно воззрились на него, при этом выражение лица прапорщика было таким, словно он увидел в супе муху.

– Что? – переспросил товарищ старший прапорщик со значением. – Мы вас не звали.

– Нет, позвольте, – не согласился физик, глядя и на него исподлобья. – Что ты знаешь про вакуум? Вот ты, жирный!

И он ткнул в прапорщика пальцем.

– Я? – товарищ старший прапорщик медленно леденел, как холодильник, включенный после оттайки в розетку. – С какой стати – жирный? Это мое личное дело. И вообще – что вы себе позволяете? – сказал он чеканно, как на политинформации. – Может, я болен.

– На всю голову, – немедленно согласился физик. – Но так как же про вакуум?

Матвеич был как испуган, так и заинтригован: он осторожно косился на физика, будто стесняясь товарища старшего прапорщика открыто на него смотреть.

– Про какой вакуум? – тянул линию официального непонимания и неприятия товарищ старший прапорщик. – Что вы лезете? Вы пьяны! Идите спать!

– Это ты пьян! Ты – лезешь! Ничего не смыслишь, а лезешь. Ты можешь разложить а-производную с точностью до шестого знака включительно? Или сформулировать хотя бы один из постулатов теории относительности? Не можешь? Да кто ты вообще такой?! Ты, молекулярный мусор?!

– Да чего ты привязался-то? Нажрался, так помалкивай, к приличным людям не приставай!

– Ты – люди? Ты?! – заорал физик и навалился грудью на стол, как бы готовясь к рукопашной, и Зароков успел подумать, что теперь драки точно не миновать. Он заметил, как попыталось испуганно вытянуться пышное лицо товарища старшего прапорщика, но тут физик страшно захрипел, царапая ногтями по столу, снес на пол кружку с пивом и вслед за ней грузно ухнул всем телом вбок. С костяным стуком ударилась о цемент голова и физик замер под ногами ошарашенных собеседников.

Первым пришел в себя Зароков. Он подскочил к окну раздачи, откуда уже удивленно таращилась продавщица в белом узорчатом чепчике, и крикнул:

– Скорую! Плохо ему! – и тут же вернулся обратно.

Брючина физика темнела, пропитываясь разлитым по полу пивом, рядом с ним осторожно присел Матвеич, с любопытством и страхом вглядываясь в запрокинутое лицо, а товарищ старший прапорщик, уже справившийся с собой, смотрел сверху вниз, как бы всем своим видом говоря: «Я вас предупреждал!» Глухо доносился из подсобки голос продавщицы: «Алло! Скорая? Человек упал! Что?..» Зароков, отпихнув Матвеича, ослабил галстук, и с облегчением заметил подергивание левого века физика. Дрожащими пальцами он нащупал на шее бьющуюся жилку и ни к кому не обращаясь, пробормотал:

– Живой!

Сверху раздалось:

– Очень жаль!

Зароков резко поднялся и с раздражением уставился в жирное лицо и сказал так, как обычно разговаривают старослужащие с новобранцами:

– Рот закрыл! Кррру-у-у-гом! – товарищ старший прапорщик попятился. – Пшёл вон отсюда!

Зароков повернулся к Матвеичу, уже стоявшему у столика и торопливо допивающего свое пиво. Зароков сорвал с головы сторожа ушанку, присел и бережно подложил под голову физику. Подняв глаза, он яростно посмотрел на товарища старшего прапорщика. Тот ухватил лежавшую на столе кепку и, презрительно скривив лицо, направился к выходу.

Через пять минут в пивную вошли врачи «скорой» – мужчина и женщина, и Зароков, объяснив, что произошло, позволил себе уйти.

Он шел по улице, глубоко вдыхая воздух с запахом прели и думал о странных словах физика. Сердце учащенно билось. Он машинально дошел до универсама и только у его дверей понял, что хочется ему одного – остаться в привычном одиночестве, пусть даже и без продуктов. Однако путь был пройден, и возвращаться с пустыми руками было бы крайне глупо, поэтому Зароков вошел в магазин.

Универсам был знаменит не только наличием в нем продуктов, но и несколькими отличительными чертами. Был он огромен и светел, и гордо именовался «магазином самообслуживания». То есть сперва нужно было набрать все нужные продукты и уже потом оплатить их в одной из нескольких касс, выстроившихся в линию у выхода. Продукты набирались в специальные решетчатые тележки, что было очень удобно. Знающие люди говорили, что точно такие универсамы стоят в само́й Москве. Народ дивился, а некоторые даже гордились – пусть и не в столице живем, но почти так же, как москвичи.

В универсаме было малолюдно. Зароков прошелся по рядам, катя перед собой сверкающую тележку, заглядывал на полки и в корыта холодильников, и постепенно успокоился, размышляя о необходимых покупках. Ему повезло: как раз выкинули «докторскую» и он взял аж два куска. Это была удача, у Зарокова даже поднялось настроение. Набрав продуктов на неделю вперед, он расплатился с еще веселой, по раннему времени, продавщицей на кассе, рассовал продукты по двум авоськам и вышел на улицу.