Отзывы на книги автора «Вальтер Беньямин»

Уроженец Берлина Вальтер Беньямин жил в Берлине вплоть до эмиграции. Данное произведение он написал в начале 1930 годов. Но издания книги автора не увидел. В 1950 году Теодор Адорно составил первое издание по разрозненным материалам. В 1981 году в Парижской национальной библиотеке ученые обнаружили многочисленные рукописи Беньямина, которые он, спасаясь бегством от фашисткой оккупации, оставил на хранение французскому писателю Жоржу Батаю. Среди этих материалов находился и полный машинописный текст книги, ее последняя авторская редакция 1938 года.
Что же это за книга? Это щемящие сердце воспоминания детства. Автор пишет обо всем том, что дорого ему в воспоминаниях. Это книги, бытовые вещи. Вспоминает о том, как много болел в детстве, зачитывался книгами. Телефон, открытки, тетушки, книги, мечты детства... Но описание всего этого необычайно заволакивающее, так приятно и уютно его читать. Единственное жаль, что книга очень небольшая. Произведение это - удовольствие для читательской души.

Конечно, это удивительный, в известном смысле даже естественнонаучный феномен. Не вина делает их столь красивыми и не предчувствие справедливого наказания. Значит, причина в начатом против них деле, это оно их так преображает.

Через три дня, 3 июля день рождения Франца Кафки, в этом году дата не круглая, 141 год. И век со дня смерти. Вспоминать человека с привязкой к кончине считается неудачным информповодом - люди не любят про нее ни в каком контексте. Но эта книга писалась к десятой годовщине со дня смерти Кафки, а рассказываю о ней я в год сотой, в промежутке между датами рождения и смерти - он не дожил ровно месяца до сорока одного года. На самом деле, назвать это издание книгой было бы слишком смело, это сборник, в который сложили все, что писал о своем герое литературовед и критик Вальтер Беньямин: эссе, очерки, переписку о нем с издателями и редакторами, заметки, расшифровки стенограмм, разговоров с Бертольдом Брехтом. Драматург трактовал Кафку как, некоторым образом, вещь в себе и считал бесспорным влияние на него Достоевского Ну, как-бы да, тот и другой мрачны, но ради такого рода откровений вряд ли стоит читать этот томик. Что до переписки Беньямина - она почти сплошь состоит из реакции автора на редакторские замечания к его статьям, и ни разу не про кафкианскую прозу.

Вальтер Беньямин один из самых влиятельных философов культуры ХХ века и священная корова в трактовке модернизма. Его необыкновенная, трагичная и, в определенном смысле, абсурдистская судьба: спасаясь от нацистов в 1940 пытался выехать через Испанию в США, и покончил с собой в гостинице на франко-испанской границе после отказа пограничников выпустить из оккупированной Франции, а через несколько дней ограничения на выезд сняли - его судьба сама легла в основу романа "Ангел истории" и оперы "Темное время". Его любят, его чтут, только за пять лет, с 2005 по 2010 было опубликовано больше трехсот книг и статей, посвященных Беньямину. Но эту книгу я не советовала бы никому, кто хочет больше узнать о Кафке, его книгах, его личности. Потому что ведь есть в Пражском затворнике что-то такое. что входит в ум и сердце читавших его, и уже не отпускает, сколько бы книг. хороших и разных, ни было прочитано, как бы не старались превзойти его сонмы подражателей.

Если вы хотите хорошую книгу о Франце Кафке, с биографическими сведениями, с историей создания с подробным рассказом и анализом его произведений, по-настоящему интересную и написанную с уважением к читателю, я бы порекомендовала Жук Максим - Путь к Замку, или Курс лекций о Франце Кафке .

Беньямина Вальтера по праву считают одним из самых влиятельных философов культуры 20-го века. Он родился в Берлине в 1892 году в богатой еврейской семье.
В предисловии к "Берлинскому детству..." автор пишет следующее:

В 1932 году, находясь за границей, я осознал, что уже скоро мне придется надолго, быть может, очень надолго, проститься с городом, в котором я родился.
Я не раз убеждался в действенности прививок, исцеляющих душу; и вот я вновь обратился к этому методу и стал намеренно припоминать картины, от которых в изгнании более всего мучаешься тоской по дому, – картины детства. Нельзя было допустить при этом, чтобы ностальгия оказалась сильнее мысли – как и вакцина не должна превосходить силы здорового организма. Я старался подавлять чувство тоски, напоминая себе, что речь идет не о случайной – биографической, но о необходимой – социальной невозвратимости прошлого.

К сожалению, у меня не вышло насладиться этой книгой, несмотря на то, что настрой был почитать как раз что-то созерцательное, полное тёплых воспоминаний и детских впечатлений. Нет, детских впечатлений здесь предостаточно, вот только текст книги обволакивал меня словно вода, абсолютно не трогая за душу. Наблюдая, как главы этой книги плетутся одна за другой словно лёгкая невесомая паутинка, я испытывала сожаление от того, что не могу представить себе ничего из того, что описывает автор. Возможно, дело здесь как раз в этих коротеньких главах, абсолютно не связанных между собой, и посвящённых каждая какому-то воспоминанию из детства («Телефон», «Лоджии», «Ловля бабочек», «Зимнее утро»…) Автор описывает (и делает это очень хорошо) не столько события и предметы, что окружали его в детстве, а свои впечатления от этих событий и предметов. И мне, как я позже поняла, не хватило в книге именно каких-то бытовых моментов, так скажем, более приземлённых и понятных. А проникнуться чужими впечатлениями у меня не получилось…
Как бы то ни было, отговаривать от чтения этой книги не стану, поскольку написана она очень хорошо. В подтверждение – один из понравившихся отрывков.

Подобно матери, которая, прикладывая к груди своего новорожденного, никогда не потревожит его сон, жизнь долгое время заботливо оберегает нашу хрупкую память о детстве. Ничто не питало мои воспоминания столь щедро, как вид дворов, где была среди темноватых лоджий одна, летом затененная маркизами, ставшая колыбелью, в которую уложил меня, своего нового жителя, Берлин.

Беньямина Вальтера по праву считают одним из самых влиятельных философов культуры 20-го века. Он родился в Берлине в 1892 году в богатой еврейской семье.
В предисловии к "Берлинскому детству..." автор пишет следующее:

В 1932 году, находясь за границей, я осознал, что уже скоро мне придется надолго, быть может, очень надолго, проститься с городом, в котором я родился.
Я не раз убеждался в действенности прививок, исцеляющих душу; и вот я вновь обратился к этому методу и стал намеренно припоминать картины, от которых в изгнании более всего мучаешься тоской по дому, – картины детства. Нельзя было допустить при этом, чтобы ностальгия оказалась сильнее мысли – как и вакцина не должна превосходить силы здорового организма. Я старался подавлять чувство тоски, напоминая себе, что речь идет не о случайной – биографической, но о необходимой – социальной невозвратимости прошлого.

К сожалению, у меня не вышло насладиться этой книгой, несмотря на то, что настрой был почитать как раз что-то созерцательное, полное тёплых воспоминаний и детских впечатлений. Нет, детских впечатлений здесь предостаточно, вот только текст книги обволакивал меня словно вода, абсолютно не трогая за душу. Наблюдая, как главы этой книги плетутся одна за другой словно лёгкая невесомая паутинка, я испытывала сожаление от того, что не могу представить себе ничего из того, что описывает автор. Возможно, дело здесь как раз в этих коротеньких главах, абсолютно не связанных между собой, и посвящённых каждая какому-то воспоминанию из детства («Телефон», «Лоджии», «Ловля бабочек», «Зимнее утро»…) Автор описывает (и делает это очень хорошо) не столько события и предметы, что окружали его в детстве, а свои впечатления от этих событий и предметов. И мне, как я позже поняла, не хватило в книге именно каких-то бытовых моментов, так скажем, более приземлённых и понятных. А проникнуться чужими впечатлениями у меня не получилось…
Как бы то ни было, отговаривать от чтения этой книги не стану, поскольку написана она очень хорошо. В подтверждение – один из понравившихся отрывков.

Подобно матери, которая, прикладывая к груди своего новорожденного, никогда не потревожит его сон, жизнь долгое время заботливо оберегает нашу хрупкую память о детстве. Ничто не питало мои воспоминания столь щедро, как вид дворов, где была среди темноватых лоджий одна, летом затененная маркизами, ставшая колыбелью, в которую уложил меня, своего нового жителя, Берлин.

Вот ведь именно так нужно рассказывать историю. Больше как сказку... Больше как сон.

Вальтер Беньямин очень красиво пишет, Вальтер Беньямин не пишет о том, чего не любит - понятно после каждой строчки, каждого примера, где помогать ему приходят старые друзья Кафка или Бодлер. Так и хочется купить себе за 25 золотых франков дагерротип и разглядеть на нем душу, долго всматриваться в чужое-свое лицо и не знать, кто жив сейчас, а кто - нет.

На фотографиях сто лет тому назад был важен каждый миг. Он чувствовался. То же самое - его слова. Может вы не слышали, но много своих фото Хилл делал на кладбище. Это объяснялось технически - просто нужно было место, где не было бы времени. Где никто бы не мешал и светило бы солнце. Длительная выдержка, понимаете ведь. Там и встретимся...

А настоящий мессия - это Дагер. Сидите неподвижно, сейчас появиться птичка.

А эссе, конечно, - рекомендую.

Вальтер Беньямин собрал и прокомментировал для нас шедевры эпистолярного жанра XVIII-XIX вв. Пред взором читателя проплывают отрывки переписок величайших представителей немецкой культуры той эпохи. Представители "Бури и натиска", романтики, представители немецкого классического идеализма и философии жизни - таков примерный спектр лиц, всплывающих в сознании.
Поражает невероятная трудоспособность этих людей: философов, поэтом, дипломатов, издателей, ученых... Их воля, внутренняя сила, мощь интеллекта и широта души не могут не вызывать восхищения.
Когда погружаешься в чтение, тебя охватывает странное чувство. Пожалуй, ближе всего оно может быть выражено как "Sehnsucht", то есть тоска по невыразимому, по местам, где никогда не был, по временам, которые никогда не увидишь. Наша тоска по детству, которую так точно воспроизводит в кратком предисловии к одному из писем (Анетте фон Дросте-Хюльсхофф-Антону Маттиасу Шприкману) В.Беньямин есть лишь отголосок этой вселенской тоски по золотому веку человечества. И хотя такого времени никогда не было и не будет, ибо Золотой век по определению принадлежит вечности, отблески золотых шпилей тех сказочных городов видны в душах и делах этого соцветия гениев, с письмами которых нам теперь удается познакомиться.
Беда нашего века, не единственная, но не менее значительная, заключается в невозможности для каждого преклонить колено перед подлинным величием. Как бы я, к примеру, не был несогласен с Иммануилом Кантом, Ницше, Баадером и так далее, я ощущаю их титаническую мощь, пробивающуюся сквозь строки. И эта сила не может оставлять равнодушным. Они достойны почитания вне зависимости от того, насколько их идеи оказались правы. Ведь все они без исключения стремились к тому, чтобы облагородить человеческий облик, а это стремление вернуть "потерянный рай" безгрешности и совершенства уже само по себе является достойным.
Лео Штраус в своей небольшой работе, посвященной классическому образованию писал о том, что нам надо заново учиться почитать древних авторов. Пожалуй, это относится не только к античности, но даже и к недавно ушедшим столетиям. Аналогично, в "Круге Стефана Георге" почитался Платон.
Я не призываю, конечно, созидать идолов. Но мне близка идея о сонме "бессмертных", которую Герман Гессе выводит в своем "Степном волке". И именно как к бессмертным нам и следует относиться к авторам этих писем. Именно так и следует их почитать. Не поклоняться бездумно и слепо, но уважать их величие и стремиться хоть немного соответствовать царственным образам, которые они даровали истории своей жизнью.

Быть счастливым— значит уметь без страха заглянуть в себя.

Беньямин выдает кусочки мозайки, а ты как ребенок сидишь и собираешь её.
Со временем вырисовывается яркая собранная картина, состоящая из любви— к женщинам,к родине,к литературе и городам, к детям.
И каждый найдёт то, что хочет найти, то что хранится в памяти,но порой забывается под завалами капиталистического хлама. Вальтер подскажет.
К этой книге хочется возвращаться вновь, далеко не убирайте!

Наверное, это одна из самых моих любимых книг из жанра автофикшн. В своем московском дневнике автор сравнивает Москву с крепостью, а самого Вальтера Беньямина можно сравнить с отчаянным рыцарем. Автор обращается к повседневности тихого и заснеженного города, где терпит любовную неудачу. Его состояние, на протяжении всего путешествия, напрямую зависит от Аси Лацис, его возлюбленной. В “Московском дневнике”, как ни в одном другом тексте Беньямина чувствуется неизбежность одиночества.

Прочитала симпатичнейший "Московский дневник" Вальтера Беньямина. Забавно смотреть на столицу молодого революционного государства глазами немца, пусть даже в экстремальном марксистском исполнении. Дневниковые записи о поездке в СССР (зима 1926/27 гг.) полны любви к сумасшедшей идеалистке, театральными впечатлениями, неожиданным вниманием философа к русской игрушке. Часто описания непривычной московской зимы (снег!) сопровождаются редкими по своей состоятельности замечаниями: "Россия сегодня - не только классовое, но и кастовое государство. Кастовое государство - это значит, что социальная значимость гражданина определяется не представительной внешней стороной его существования - скажем, одеждой или жилищем, - а лишь исключительно его отношением к партии".

Беньямин - не Анна Ахматова и Лидия Чуковская, не Андрей Платонов, он - чужак. Тем более удивляет спокойная последовательность его рассуждений. В центре внимания писателя не конструктивизм Родченко и Лисицкого, не супрематизм Малевича, не РАПП, - даже не Станиславский, но невыносимая гололедица (автор буквально страдал от невозможности нормально передвигаться), невиданная русская обувь - валенки и сменные калоши, обилие и разнообразие московской мелкой торговли (бумажные цветы и терема, блины, сайки, пироги, игрушечные гармошки и медведи), "вавилонское" собрание попрошаек на каждом углу. Беньямин - не Анна Ахматова, людей больших русских/советских окололитературных судеб не интересовала промежуточная нэпманская реальность. Очевидно, что философа обаяла новая татарообразная Европа, он не был к ней готов, но и не отвернулся от нее в отвращении.

беньямин - внимательнейший, глубочайший исследователь. давно хотела прочитать о кафке что-нибудь, выходящее за пределы метафизически фундированных рассуждений о его гнетущей тосливости и тоскливой гнетущести. и вот добралась до беньямина.
чётко и красиво организованное исследование, лаконичное и дико увлекательное (чего стоит одна история о потёмкине). и особенно прекрасно то, что он сфокусирован на кафке, но в поле его зрения попадает ещё множество культурологических и философских проблем, которые он захватывает походя, но глубоко. что делает книгу интересной не только страждущим кафковедам.