5

Со вторым братом – Иваном – впервые после возвращения Сергей встретился в середине ноября. Уже начались заморозки, выпадал и сразу же таял небольшой снежок. Грязь то смерзалась в ледяные куски, то снова становилась жижей. Ветки покрылись инеем, и при малейшем колебании осыпали на землю и прохожих острые, холодные иголочки. Ветвистый абрикос во дворе гнулся под тяжестью еще небольшого снега. Все отдыхало, только возбужденные люди при встрече расспрашивали друг друга о новостях, будто бы не наблюдали за ними воочию. Но это потому, что каждый хотел убедиться – живется ему трудно, как всем, или хоть немного лучше, чем у знакомого, – и это доставляло маленькую тайную радость – он не в самом еще плохом положении.

Иван за время отсутствия Сергея изменился. Немного постарел, хотя ему не было и тридцати, погрузнел, в движениях появилась спокойная уверенность сытого человека и даже солидность. Но, в то же время, в нем чувствовалась внутренняя напряженность зверя, готового к немедленной борьбе за свое существование, проявляющаяся в мгновенной реакции на внешние изменения. Голубые глаза смотрели прямо и немигающе, и временами казались застывшими. Он был коротко подстрижен, отчего уши казались большими и чересчур оттопыренными. Одет он был просто, но во все добротное: холстяная белая косоворотка, пиджак из-за борта которого поблескивала белая цепочка карманных часов, черные шерстяные брюки были заправлены в хромовые сапоги. Иван дожидался Сергея у родителей. Отец, придя с работы, наводил порядок в сарае, перекидывая дрова поближе к двери, мать прибиралась по дому и разговаривала с сыном. Сергей пришел поздно, и Иван, изнывавший от безделья и недоброжелательного отношения отца к нему, как к буржую, сразу же шагнул навстречу брату, как только тот переступил порог и не успел снять шинель.

– Братка… – искренне и взволновано произнес Иван и поцеловал Сергея в щеку. Они крепко жали друг другу руки. Братская любовь всегда оставалась в их душе, несмотря на все перипетии судьбы.

Мать расстелила на столе выцветшую скатерть и поставила закуску, состоящую из картошки, селедки, сала и солений, заготовленных летом и осенью. Потом она сбегала к Петру, позвала его, и вскоре три брата сидели за столом вместе с отцом и матерью. Антонина не пришла, сославшись на стирку. Вначале беседа не вязалась, но после выпитой водки, принесенной Иваном, разговор окреп, и в него втягивались все. Мать несколько раз вполголоса говорила:

– Вот бы еще Аркашу сюда, тогда бы все были на месте.

Но Аркадий был далеко, в другом городе, и мать с тихой радостью наблюдала за тремя сыновьями. Сначала Иван попросил Сергея рассказать, где он воевал, что видел и, хотя последнему надоело рассказывать за эти дни о военной службе, он все же кое-что рассказал. Потом, в свою очередь, спросил, где был Иван и почему долго отсутствовал. Иван сначала неохотно, а потом все более увлекаясь стал рассказывать, где он был в ноябре. По его словам выходило, что он собирался вначале поехать в Москву – продать хлеб, который они закупили здесь, но из-за боев в Москве он туда не доехал, а остановился в Туле. Оптом продать не смог – купцы боялись покупать в связи со сменой власти и действовавшим законом о разверстке хлеба. Раньше еще проходили операции со свободной продажей хлеба, а кто знает, как поведет себя новая власть – может, все реквизирует, не как Временное правительство, которое смотрело на свободную продажу хлеба сквозь пальцы. Пришлось Ивану сильно переволноваться.

– Цены, – рассказывал Иван, – в Туле, конечно же, ниже, чем в Москве. Но я продавал в среднем за пуд по тридцать рублей. Муки у меня было немного, пошла по сорок. А потом остатки отдал оптом купцу из столицы, подешевле. Опасно стало. Красногвардейцы реквизируют продукты у мешочников направо и налево. Вот из-за этого пришлось задержаться. Но что там происходит – аж страшно, а что дальше будет – неизвестно.

– А ты представь, что все будет хорошо, – съязвил отец, который стал недолюбливать сына за то, что он стал торговцем, а не рабочим. – Возьмут рабочие везде власть, и всех буржуев к ногтю. И тебя с тестем в том числе. Хватит вам грабить и мытарить народ. В войну ваша братия много попила крови у народа.

– Папа, ты не злись на меня и тестя, – ответил Иван. – Какие мы буржуи? Вон, Каретников и Шуйский – действительно буржуи. Разве мы буржуи, если вкалываем больше, чем рабочий на заводе. Да я и говорил, что сейчас опасно ездить и торговать хлебом – пришьют к стенке комиссары, суда ждать не будут. Хоть мы и дорого берем, но не даем народу с голоду помереть. Вон, при царе был накормлен народ? Нет. А мы хлеб возили и в Иваново, и в Москву – и торговали им. А то было, как в конце прошлого года. Какие-то враги России загоняли под Петроградом и Москвой вагоны с хлебом в тупик, – народ голодает, а хлеб и мясо пропадают. Кто-то устроил великий голодный заговор для России, чтобы скинуть царя и сделать революцию. Мы, торговцы хлебом, это видели. Это делали на самом верху. Так вот, в то время мы спасли народ от голода тем, что понемногу провозили хлеб в столицы, хотя нам запрещали это делать. А при Временном правительстве, с его хлебной монополией, кто-то греб деньги лопатами на повышении твердых цен. И сейчас выжидают, когда цены поднимутся, зажимают хлеб, а люди с голоду дохнут. Мы с тестем мелкая сошка в этом деле – себе немного и людям добро. Не устраивали бы голода, кто хотел царя скинуть, не пришли бы большевики к власти. Сами не удержались на троне из-за жадности и привели чужих к власти.

Но Федор остался недоволен рассуждениями сына:

– Это ты вместе с ними, о ком рассказываешь, пил народную кровь. Рабочая власть скоро найдет на вас управу. Так, Петя, так, Сережа?

Петр молча утвердительно кивнул, Сергей раздумывал над словами брата, а потом сказал.

– Ты знаешь, Иван, хоть ты и утверждаешь, что делаешь людям добро, но эти добро омыто слезами этих людей. То, что делают сейчас мешочники – неправильно, и ты сам слышал, как вашего брата ругают, но пока не благодарят. Вот, если бы всем дать равное количество хлеба, тогда бы не было ни зла, ни слез народа. Но пока мы этого сделать не можем, но скоро…

Неожиданно вступил в разговор Петр.

– Вот это ты правильно говоришь, Сережа. Никто не должен иметь больше, все должны получать одинаково. Я вот недавно был на собрании и видел, как шахтеры хотят урвать себе больше, выгадать на нашей шкуре. Им больше давай, а то они остановят заводы и паровозы – не дадут угля. У них же труд тяжелее нашего. Может не получиться всем поровну.

Петр смущенно замолчал от такой длинной для него речи. Федор, поддержанный двумя сыновьями, в ответ похвалил их:

– Правильно говорите, детки. Надоело на своем горбу возить всяких баров, пора и самим браться за вожжи и погонять их.

Но Иван с этим был не согласен и возразил:

– Вот вы так говорите, как будто жизнь прямая, как линейка, без углов и поворотов. Но кто произведет столько хлеба? Если всем давать равно, человек облениться и вообще не станет работать. Рабочие дадут свои товары крестьянам – а как? Им нужен посредник. Вот я им и буду при Советской власти. От этого никуда не денешься… жизнь она такая, что все люди, как шестеренки, двигаются от одного мотора. И каждой, даже маленькой шестереночке, отведено свое место.

Сергей думал: «Снова я не знаю, как будет дальше при рабочей власти. Вроде, Ваня, и прав. Надо что-то почитать… может, Маркса? Говорят, он все это описал давным-давно – как и что будет». И ответил Ивану:

– В новом обществе не будет людей-шестеренок и посредников. Из рабочих и крестьян будут созданы комиссии, и они-то и договорятся, что к чему. Все будет делать сам народ, – подчеркнул Сергей.

Петр, внимательно прислушивавшиеся к разговору, сказал:

– Вот недавно слушал анархиста – он как раз об этом говорил, что будут созданы трудовые организации и они сами будут решать, кому продавать свой товар, и станут рабочие хозяевами. А раз будут созданы рабочие союзы, то не надо государства, – говорят анархисты. Действительно, зачем оно нужно, если рабочие сами собой будут управлять? Вот я, например, знаю свой паровоз до последнего винтика, и мне не нужно указывать, что ремонтировать и когда. Бригада сама знает. Поэтому нам не надо буржуев для руководства. А ты, Иван, все-таки стал буржуем, хотя и не хочешь признавать этого, – неожиданно заключил он.

Иван обиделся, и это было видно по его надутым губам, но глаза напряглись и стали холодными, – он готовился дать ответ. Сергей же думал: «О чем рассказывает Петр, о каких анархистах? Я тоже так думаю. Но я ж большевик, не анархист! Не хватает мне грамоты, учиться надо…»

А Иван ответил:

– Вот и договорились – я буржуй. Да я ж сказал, что работаю, как вол! Да и нынче стало больше опасностей в нашей работе. Поэтому если вы – заводские рабочие, то я – торговый рабочий, и не надо мне такое, что сейчас Петр сказал, говорить.

Сергей, покачав головой произнес:

– Нет… ты уже не рабочий – ты мелкий буржуй. Пока у тебя мысли близки к рабочим, но в тоже время уже не рабочие. Ты и сам видишь, но упрямишься признать. Но ты наш брат, и давай не будем спорить на эту тему, – заключил он.

Тут и мать вмешалась:

– Хватит спорить. А то родные братья – и еще поссоритесь. А ты, старый, – накинулась она на Федора, – вместо того, чтобы перевести разговор, масла в огонь подливаешь. Сам не смог выбиться в люди, так не мешай сыновьям!

– А я не хотел выбиваться в люди! – захорохорился отец. – Если бы я стал буржуем, мне было бы стыдно жить на свете. Это твоя крестьянская душа не успокоится никак, что ты не хозяйка имения.

– Да ты и был никчемным, только работа да питье для тебя главное дело. Таким и на старости лет остался, – ответствовала мать.

Федор не мог снести публичного оскорбления, хотя и семейного:

– Замолчи! – пьяно закричал он. – А то я тебе…

Но что он хотел дальше сказать не сказал, только посмотрел на сыновей, которые молча улыбались, глядя на них, как три глыбы их семейного торжества. Федор замолчал и произнес совершенно другое:

– Давайте еще по одной выпьем, – и стал разливать водку.

– Вот, что ты и умеешь делать, – не унималась мать. – И детей этому учишь.

Отец снова исподлобья посмотрел на мать, а сыновья расхохотались. Раньше отец мог и ударить Анну, а сейчас, в присутствии взрослых сыновей, чувствовалась смешная неуместность угроз в ее адрес, а это придавало матери уверенность в разговоре с пьяным мужем. В конце концов Федор тоже стал смеяться, отчего огонек в лампе заколебался в разные стороны. Анна уже спокойно, но все же ворчливо сказала:

– Допивайте уже, и надо-ть отдыхать.

После этой сцены разговор пошел действительно братски-доверительный. Иван рассказал о своей дочери, что скучает о ней в частых поездках. О жене и тесте ничего не говорил и стал избегать разговора о своих делах. Пригласил в гости всех, особенно Сергея. Тот пообещал зайти к нему, но так и не зашел. Потом Сергей пошел провожать брата домой и по дороге продолжали разговор. Иван признался, что такого переворота, который произошел в октябре, никто не ожидал, что торговые люди ждут, куда пойдет новая власть, но если у них будут забирать нажитое, то они возьмутся за оружие, – а их в России много, и может развязаться кровавая война. На что Сергей ответил:

– Иван, можешь не сомневаться – все отберем у богатеев, так как наша власть рабоче-крестьянская. Нас во много раз больше, чем капиталистов. Поэтому, сам понимаешь, война будет не в их пользу.

Так шли и рассуждали братья, уже находившиеся по разные стороны классовых баррикад, но пока каждый из них просто не представлял, что все это может случиться в действительности и они вполне возможно станут врагами. А пока – это были родные братья.

– А ты, Сережа, какую должность занимаешь?

– Мы формируем сейчас Луганский социалистический отряд из рабочих и солдат. Мне пока поручено подготовить пулеметное отделение и обучить рабочих пользоваться пулеметом.

– Ну и получается у них?

– Да. Правда, желания больше, чем умения, но научатся. Молодежь же идет. А она быстро все схватывает.

– Да, ты тоже молодой. Раз ты уже небольшой начальник, то защищай семью. Время сейчас сложное и неизвестно, когда наступит спокойствие.

– Скоро будет спокойно, – уверил его Сергей. – Вот только укрепим власть, так и заживем мирно.

Ошибался в своих расчетах Сергей. За укрепление и победу этой власти пришлось ему долго бороться, и кровь пролить. Возле Преображенской церкви братья расстались. Иван запротестовал, чтобы брат провожал его дальше, если только он немедленно не зайдет к нему в гости. Сергей, в свою очередь, спешил к Полине. Расстались доброжелательно, по-братски.

Подойдя к дому, Сергей увидел, что в окнах темно, лампа потушена. Петр, конечно же, ушел на свою половину. Потоптавшись немного перед своим домом, Сергей пошел в дом напротив, – ему не хотелось встречаться с матерью, которая не одобряла его встреч с Полиной и считала, что молодой и красивый парень должен найти себе хорошую, красивую, а главное – порядочную девку, а не такую, как Полина. Сергею было стыдно перед матерью. Но ничего не мог поделать с собой, и уже с полмесяца специально приходил домой поздно и, чтобы не тревожить домашних, – как он объяснял, – ночевал у Полины. Часть своего продовольственного пайка и денег отдал Полине, не сказав этого матери. Полина вначале отказывалась, но потом согласилась взять для детей. Сергей осторожно открыл дверь в домик, навстречу бесшумно вышла Полина и, обняв его, поцеловала.

– Ужинать будешь? – спросила она, зажигая масляную коптилку.

– Я уже поел.

– А я видела, что пришел Иван, и догадалась, что у вас будет ужин.

При свете коптилки в старом, штопанном-перештопанном платье, полноватая, с раскинувшимися по плечам густыми темными волосами она выглядела красивой и какой-то домашней. Ее большие, серые глаза с тревогой следили за Сергеем, как бы убеждаясь, что он снова здесь, пришел, не бросил ее еще, не нашел себе другой девахи. Встречаясь с Сергеем, она как бы расцвела заново, следила за собой, за лицом и телом – все же не простой солдат, пришедший переночевать, а свой, постоянный. Но в ее взгляде была непрестанная тревога, что когда-нибудь Сергей не придет к ней, а найдет другую – молодую и красивую. И она внутренне была к этому готова, понимая, что с двумя детьми, да с такой репутацией, – о чем несомненно рассказала Сергею мать, – ей не выдержать соперничества с молодой девушкой.

В свою очередь Сергей привык к ней. Свободного времени у него было мало, сильно уставал от постоянных дежурств и патрулирования, и он был рад забыться в объятиях Полины. Он испытывал к ней достаточно нежные чувства, и она была необходима ему, как что-то обычное в жизни. И сейчас он ей сказал просто:

– Давай, Поля, спать, устал я сегодня страшно.

– Хорошо. Раздевайся и иди спи.

Сергей снял шинель, сапоги, размотал портянки. На лавке, как когда-то в казарме, аккуратно сложил гимнастерку и брюки, и в кальсонах и нательной рубахе бухнулся в постель. Полина, прибрав на кухне, затушив фитиль коптилки, легкой тенью легла рядом. Сергей лежал молча и не шевелился. Полина старалась бесшумно дышать. Потом, протянув мягкую руку, обняла его поперек груди и прижалась всем телом. Сергей почувствовал ее горячие большие груди, мягкий жаркий живот и обнял ее. Словно ожидая этого нежного ответа, Полина приподнялась и стала его целовать – губы, лицо, грудь… осторожно, чтобы не мешать ей, Сергей тоже поцеловал ее в грудь. Полина хрупко, почти неслышно застонала и медленными ласковыми движениями стала гладить его спину, задерживая кончики пальцев на бугорке его раны. Ему были приятны эти мягкие прикосновения, снимающие онемелость кусочка тела вокруг раны, он надолго и накрепко прижался к ее губам…