Глава 1. Полукровка

Российский Союз, Москва. 2041-й год

Прозвенел звонок, эхом скача по главному коридору, но Роман и ухом не повел: сосредоточенный и отрешенный от земного, он набирал код на панели старинного буфета-автомата, школьного раритета, вроде самовара с девятью медалями.

– Хомка, пошли в класс! – позвала Рита Ефимова.

– У меня жажда, – непримиримо ответил Кнуров.

Роман закалял волю: все по звонку бросаются в комнату, у них уже рефлекс выработался, как у собачек Павлова, и только он один мужественно противостоит авторитету учителя, удаляясь независимо и гордо…

Получив-таки заветный стаканчик шипучего «Лио», Кнуров стал медленно, смакуя, цедить тоник – и опять не выдержал.

Не получилось у него небрежно допить, уронить пустую посуду в зев утилизатора, и лишь тогда вернуться в классную комнату – неспешно и непринужденно, пружинистой походкой Фернандо из «Первооткрывателей».

Правда, смелого экспериментатора это не особенно огорчило – грела память о вчерашнем дне, и ослепляли радужные перспективы, распахивавшиеся сегодня, завтра, послезавтра… Ура!

Все уже вбежали в аудиторию, он один оставался в гулкой пустоте большого коридора. Быстро доглотав напиток, Роман чуть не поперхнулся, и ринулся в класс.

В его группе училось еще четверо – две девушки-юницы и два вьюноша. Все они являлись юберами, чему Кнуров страшно завидовал, едва не заработав комплекс неполноценности.

Он-то был полукровка, и никаких паранормальных талантов не числил за собой.

Правда, то, что в его памяти удерживались все события жизни, начиная с самых первых секунд, было не совсем обычным, но Роман не придавал этому особого значения. Подумаешь, память…

Не телекинез же какой-нибудь, не левитация! Полукровка, он и есть полукровка – ни то, ни се… Вот, если бы не одного батю, а и мамульку модифицировали, тогда – да, а так…

Алексей Петрович, правда, уверял, что психодинамическое поле у него ого-го какое, да только Кнурова не успокоили слова учителя – Рома счел их простым утешением.

Хотя, честно говоря, народ в группе подобрался, что надо. Всякое, конечно, бывало, но, даже если он и разругается вдрызг с Мишкой или обидится на Ритку, то подобное ненастье длится недолго – день пройдет, ночь минет, и их снова тянет друг к другу. Рассорятся, надуются, а потом помирятся – и сияют.

И преподаватели были классные.

Физику и математику у них вела Надежда Павловна – очень строгая, потому что была очень доброй и ужасно боялась показаться «мягкотелой».

Русскую словесность преподавал шумный и веселый Борь Борич. Луиза Ахметовна была «историчкой»…

Луиза больше всех нравилась Роме – высокая, стройная, изящная, с приятным грудным голосом, который в романах обычно называют «волнующим».

Но сегодня истории не будет – учительница прихворнула.

Все сначала обрадовались – не болезни, конечно, а лишнему часу свободы. Ага…

Не тут-то было! Учитель Воронин изрек, что им давно пора готовиться к экзаменам, а посему пятым уроком проведут экономику.

«У-у-у…» – пронеслось по классу.

Аллочка Виштальская, с которой Роман сидел за одним столом, съехидничала:

– А ты и счастлив!

– Да, – признался Кнуров, сияя, – очень!

Аллочка растерялась даже.

– Вчера мои родители… поженились! – объяснился Роман, чувствуя, как все сжимается внутри, и разжимается, трепеща.

– Поздравляю, Хомка! – сразу заулыбалась Виштальская, и добавила тоном умудренной женщины: – Сейчас редко кто вступает в брак.

Кнуров покосился на соседку. Девчонки из их группы неуловимо изменились за год. Совсем недавно эти невыносимые создания были писклявыми и тонконогими, а теперь как-то округлились, что ли. Особенно наглядным это стало прошлой весною – тонкие платья не прятали заметных выпуклостей.

Маргарита Николаевна, школьный генетик, объясняла, что юберы взрослеют и развиваются быстрее сверстников-нормалов, и это добавило Роману переживаний.

Вот будет здорово, если он останется в группе единственным сопливым пацаном!

Вырастая, девочки словно отдалялись, в их манере общения со сверстниками сквозила обидная снисходительность. Однажды в спортзале Кнуров тронул алкину грудь, как бы случайно. Приятнейшее касание. Грудь была упругой, как мячик, а сосок дразняще топорщился.

Виштальская тогда ничего ему не сказала, сделав вид, что не заметила «случайности», а потом часто посматривала на него, испытующе и задумчиво.

Впрочем, на Кнурова и студентки поглядывали, что непривычно волновало его, сладко-сладко щекоча.

У девочек пробуждалась женственность, у вчерашних мальчиков проявлялся интерес к одноклассницам, но пока что это не складывалось у Романа воедино с позывами собственного тела.

Кнуров осмотрелся. Недавно он завел для себя такую полуигру: надо было взглянуть на мир вчуже, как бы со стороны, и тогда привычное делалось необычным, словно впервые увиденным.

Одноклассники, они почти как родственники, даже ближе.

Ведь ты с ними проводишь все время. Родню видишь, когда наносишь им визит или принимаешь гостей, а одноклассников – каждый день. И знаешь их, как себя.

Вот Мишка Луценко – малорослый и шустрый, он любит всех смешить, иногда не ведая меры и границ, за что ему попадало не раз…

На задней парте – Вовка Почтарь. Серьезная личность, метится в интеллектуалы. Губастый и вдумчивый, Вован утверждает, будто некая инопланетная цивилизация готовит его к контакту, пользуясь им, чтобы познавать жизнь человечества. А иначе кто ж его заставляет запоем читать то про острова Южных морей, то про Луну, то про Древний Рим?..

Аллочка Виштальская – хорошенькая, в кудряшках, с изысканными чертами лица, в котором чувствуется семитская кровь. Алла – умничка, ее взгляд или задумчив, или мечтателен…

Рита Ефимова – красивое и надменное существо, яркое и энергичное. Не шагает, а бегает. Вывести ее – нечего делать, но после яростной вспышки сама же и подлизывается, ноя и преувеличенно воздыхая. Переживает все бурно, со слезами и криками, и моментально успокаивается…

– Идет! – придушенно крикнул Луценко, шарахаясь от двери.

Закреплять пройденный материал явился помощник Воронина – Михаил Альбертович Вирен, тихий и скучный зануда, прозванный Гроссбухом. Казалось, он всегда был погружен в себя, словно обдумывал некие планы или сверял теорию с практикой. Девчонки придерживались версии, что «Альбертыч» стал таким из-за неразделенной любви.

Сухо поздоровавшись, Вирен проглядел, шевеля губами, экраны на столе-пульте, и поднял глаза на учеников.

– Девушки, – спросил он прекрасную половину группы, – вы цветы поливали сегодня?

– Поливали! – жизнерадостно ответила прекрасная половина. – Только мы не девушки, мы еще девочки!

Собравшись с мыслями, Михаил Альбертович вывел стереопроекцию на стену, и взял указку.

– Сегодняшняя тема – «Рефлекторный менеджмент», – вытолкнул он, – Грубо и зримо данное понятие можно объяснить, как гибкое реагирование на спрос, что соответствует рефлексам в живом организме, и подстраивание ответного предложения. Скажем, выпуск одного продукта увеличивают, другого – уменьшают, а третий и вовсе снимают с производства…

– Михаил Альбертович! – поднял руку Вовка Почтарь.

– Да, Владимир, – нетерпеливо сказал учитель.

– Михаил Альбертович, а вы обещали рассказать про бизнес! Как накрываются разные, там, фирмы и монополии, и вообще…

– Но мы же разбирали процесс демаркетизации в третьей четверти! – недовольно нахмурился Вирен.

– А мы плохо усвоили!

Группа радостно поддержала Почтаря.

Подозрительно оглядев подрастающее поколение, преданно таращившееся на него, Гроссбух повернулся к стене и сменил стереопроекцию – заплясали диаграммы, графики, индексы…

– Хм… – произнес он глубокомысленно. – Если грубо и зримо, то отмирание рынка наблюдается с тридцатых годов, когда с производства вывели первые миллионы работников. Им выплачивают ББД, различные пособия и пенсии, но тут надо увидеть главное – труд перестает быть общественной необходимостью! Экстраполируя, получаем, что к семидесятым годам, когда число неработающих достигнет нескольких миллиардов, объем рынков сбыта упадет ниже минимума, то есть спрос на платные товары почти обнулится. Грубо и зримо – некому станет покупать! Бизнес потеряет прибыли, государство не получит налогов…

Роман слушал невнимательно. Он мечтал.

С задней парты Кнурова подергал за рукав Мишка Луценко. Ромка откинулся на спинку стула, и шепнул, не оборачиваясь:

– Чего?

– У Наташки сегодня день рожденья!

– Да помню я!

– Помнит он… А подарок где?

– Ой… Дома забыл! Я сбегаю после занятий, ладно?

– Ладно, только давай по-быстрому.

– Я мигом!

Гроссбух шлепнул ладонью по учительскому столу-пульту, и строго сказал:

– Кнуров, Луценко! Не отвлекайтесь.

Роман выпрямился, чинно сложив руки, и стараясь не обращать внимания на алкино недовольство. В нем ожило легкое чувство вины – Михаил Альбертович был не только занудлив, но и на диво сдержан. Стоило ли испытывать предел его терпеливости?

И еще Кнуров ругал себя за несобранность. Целых четыре месяца, почти что с самого Нового года, он растил черную орхидею – в подарок Наташе Мальцевой.

И вот наступило двадцать второе мая, наташин день рождения. Сегодня ей исполнится семнадцать. И как в эту знаменательную дату поступает Роман Кнуров? Торжественно приносит заветный фитомодуль в школу? Нет! Оставляет его дома, на подоконнике… Выпускник вздохнул.

Наташиным учителем был сам Подольский, светило педагогики. У Подольского в группе было аж семь человек, максимальное число детей для учителя, однако шестеро мало волновали Романа. А вот Наташа…

В школе она была самая красивая. И очень милая – Наташа испытывала неловкость за свои внешние данные.

Не то, чтобы она страдала из-за красоты, просто считала несправедливым положение, когда ей одной дано так много.

Наверное, это потому все, что Наташа была не только красавицей, но еще и умницей. И у нее первой проявились способности юбера – взглядом девушка двигала по столу стаканы, полные воды, зажигала свечки…

Кнуров опять вздохнул. Отрочество, для которого придумано умное, но дурацкое слово «пубертатный период», баламутит гормоны так, что линия жизни скачет дикими зигзагами – то вдруг плакать хочется из-за совершеннейшего пустяка, то обида горло перехватывает, то смех глупый не отпускает. И еще снятся сны…

На днях Роману приснилась Наташа – девушка стояла на берегу речки, и смеялась. Солнце засвечивало ее «шатенистые» волосы, и те сияли золотыми нитями. Наташа была босиком, в одной майке – и пупок видать, и округлые бёдра, и две складочки, так красиво, так маняще сходившиеся к маленькой розовой щелочке…

Кнуров тогда проснулся, чувствуя сильное напряжение в промежности. Облизал сухие губы, унял расходившееся сердце. Заснул уже под утро. А днем случилось чудо – Наташа его поцеловала.

Он с друзьями помогал перетаскивать стеллажи для нового нейрокомпьютера, и как-то так получилось, что Мальцева осталась с ним наедине. Рядом.