Глава 7

Я проснулась в холодной темной комнате.

Меня прижимало толстое одеяло, не такое грубое, как на судне. И все же, оно было достаточно шершавым, чтобы заставить меня вылезти из-под него.

Приподнявшись на локтях, я позволила туману в глазах медленно исчезнуть. Теневые формы начали проясняться в темноте.

Я была в узкой незнакомой комнате.

Окно, которое находилось напротив меня, было закрыто тяжелой, изъеденной молью занавеской, а рядом с ним стояла медное корыто, с поцарапанными краями, придававшая комнате чувство холода и бесчувствия.

Разорванная бумажная ширма должна была обеспечить купальне некоторую приватность. Но, несмотря на все разрывы и дыры в бумаге, я могла видеть корыто так же ясно, как и узкую, жесткую кровать, на которой я сидела. Рядом с моей кроватью стояла такая же идентичная кровать, а между ними стоял плесневелый деревянный столик. И все же, несмотря на пыльный воздух и застоявшуюся вонь старой похлебки, в моей груди расцвело чувство надежды. Это место было больше, чем у меня когда-либо было для себя. Но, и с неописуемым осознанием, я поняла, что жива.

В моей голове эхом отозвался далекий голос Бога Мора. «Я еще не закончил с тобой…»

Этот цветок облегчения в моей груди увял. Его лепестки опустились к моему животу и превратились в свинец.

Что еще можно было сделать со мной?

Я выполнила задачу, которую поручил мне Бог Мор, какой бы невыполнимой она ни казалась. Ценой моей пролитой крови и невыносимой боли, которых я никогда раньше не знала, я вернула силу Каспару.

Так что же еще ему было нужно?

Точно уж ничего хорошего.

Я не доверяла хитрому разуму Отрока, не говоря уже о хитром и жестоком уме Бога. И я так хорошо знала свое Чудовище, ведь жестокость была мне не чужда. Иногда, она подпитывала мое тело, мой вечный неутолимый голод. Чудовища тянутся во тьму… Я выбросила эту мысль из головы, протирая глаза. Сон, по-прежнему, угрожал утащить меня, обратно, на жесткий матрас и скрипучий каркас кровати. Я заставила себя встать, расправив напряженные мышцы плеча. «Ты проснулась?» Произнес тихих уставший голос. Я собрала все оставшиеся у меня силы. «Мила?»

«Дарина!»

У меня перехватило дыхание, когда я повернулась.

Я обнаружила, что смотрю на дверь, окутанную мраком и тенями, спрятанную в темном углу комнаты. Поскольку, тяжелая занавеска заслоняла дневной свет снаружи, я до сих пор не заметила двери.

Она распахнулась.

Поток духов, на мгновение, приглушил затхлый запах в комнате.

Мила стояла в дверях.

Ее лицо смягчилось от облегчения. Но, в тоже время, ее глаза наполнились печалью, когда она пошла ко мне, решимость в каждом ее быстром шаге.

А потом, меня подхватили ее сильные руки.

Я никогда, особо, не обнималась.

Мила знала это. Она уважала это. Я поняла, что она, должно быть, боялась за меня, пока я была без сознания, и ей просто нужно было обнять меня.

Тем не менее, я не ответила взаимностью. Мои руки были прижаты к бокам.

«Я не думала, что ты проснешься.» Мои немытые волосы заглушали ее голос. Я была уверена, что услышал слезы в ее словах. «Я столько раз пыталась тебя разбудить, Дарина. Ты спала целую вечность…»

«Ладно, ладно», – пробормотала я и попыталась вырваться из ее рук. «Я тоже рада тебя видеть.»

Она кинула на меня испепеляющий взгляд, но все же отпустила меня и сделала шаг назад. Я могла бы выдержать любой взгляд в мире, если бы это означало, что меня больше никто не обнимет.

«Вечность?» – повторила я, оглядываясь на кровать. Мои усталые кости и пульсирующая голова призывали меня снова лечь спать. «Как долго это в реальном времени?»

«Три дня.»

Пальцы Милы дернулись. Как я жаждала кровати, так и она жаждала снова обнять меня.

Но, я попытаюсь избежать этого. Я упала обратно на изножье кровати, вне ее досягаемости, и уставилась на нее со всей усталостью, которую чувствовало мое тело. Мила опустилась на основание своей кровати, наши колени почти соприкасались. «Ты собираешься рассказать мне или нет?»

«Рассказать, что?» Я закатила глаза. «Какого беса мы здесь делаем? Почему мы еще живы? Что там за дверью?»

Мила бросила на меня озадаченный взгляд.

«Ночные горшки стоят за дверью», – ровным голосом сказала она.

«И да, я имела в виду и то, и другое. Почему мы живы, почему мы в этой комнате, а не под острым мечом палача?»

«Я та, кто спал несколько дней, как ты и сказала.» Я пожала плечами, веки тяжелели с каждой секундой. «Откуда мне знать?»

Я не уверена, что хочу это знать. «Да, я знаю», – фыркнула она. «Никто мне ничего не говорит.» Я посмотрела ее. «Кто приходил к нам?» «С тех пор, как нас привели в эту комнату?» Мила вздохнула и подняла взгляд к небу. «Одна и та же служанка приходила дважды в день, чтобы опорожнить ночные горшки. А та, что побогаче, я думаю она главная, проверяла тебя, когда мне приносили еду.»

Я покосилась на нее. «Каспар?» Темнота, в мрачной комнате, мешала мне бодрствовать, словно она хотела убаюкать меня снова. Мила покачала головой. «Не видела его с тех пор, как он принес тебя сюда и потащил меня за собой.» Я не была уверена, имела ли она в виду, что он действительно потащил ее за собой. Но, я бы не удивилась, если бы он это сделал.

«Ублюдки», – пробормотала я. «Все они.»

Мила вяло кивнула, и отстраненное уныние застыло в ее глазах. Между нами повисла жуткая тишина.

Она разрушилась после долгого момента, когда Мила пробормотала.

«Это та часть, где мы даем друг другу надежду. Составляем план нашего побега.»

Мое мрачное лицо повернулось к ней.

Никакой надежды не светилось в моих фиолетовых глазах, отражение которых я уловила в пыльном блеске вазы на столе. В этом искривленном металлическом зеркале я выглядела такой же серой и мутной, как и все вокруг.

Надежды не было. По крайней мере, я не могла ей ее дать.

И побег был невозможен.

«Есть ли у тебя какие-либо идеи?» Я спросила, хотя бы для того, чтобы подшутить над ней.

Мила ничего не сказала.

Со звуком, похожим на смешанный вздох поражения и боли, я заставила себя снова подняться на ноги и медленно подошла к толстой, грязной занавеске, закрывающей окно.

Я отодвинула ее в сторону. Она было тяжелее, чем я ожидала.

Вид, из нашего покрытого грязью, окна был не похож на тот, который мы видели по пути во дворец. Мы увидели плавный изгиб костяного холма, в который был врезан дворец.

«Мы в ловушке.» Отчаяние грозило разрушить меня. Мои пальцы скользнули по краю занавески, пока моя рука не повисла сбоку, в поражении.

«Мы находимся, буквально, между дверью и стеной сплошного холма.»

Мила поерзала на кровати. «Дверь также заперта», – пробормотала она. «Будь он проклят», – пробормотала я. «Будь проклято все это.» Мила ничего не сказала. Я позволила пыльной занавеске упасть на место, но не раньше, чем мельком увидела ворону, слетающую по склону холма, зажатую между дворцом и костяной стеной. Щель была едва достаточно широка, чтобы ворона могла пролететь через нее.

Даже вид вороны не мог вызвать улыбку на моих потрескавшихся губах или дать надежду в моем иссохшем сердце.

Я отвернулась от нее и оглядела комнату.

Здесь, я была благодарна только за одно. Уединенность ночных горшков.

Дома, мы пользовались ночным горшком в главной комнате, когда было слишком темно или сыро идти в туалет в саду. Я в полной мере воспользовался новообретенным уединением и потащилась через комнату к двери. Мое тело не требовало ночных горшков, оно требовало уединенности маленького чулана. Я не хотела, чтобы Мила видела, как я плачу.

Должно быть, я провела в чулане достаточно времени. Когда я закончила плакать в свои окровавленные и сухие руки, и вернулась в комнату, я обнаружила, что в там были две служанки.

Мила слонялась вокруг одной, наполняющей корыто.

Она выглядела так же, как и я, жаждущей наконец искупаться. На ее обожженных рыжих кудрях собрались частички грязи и крови, оставшиеся после того, как Ведагор дал ей пощечину, а ее щеки были залиты слезами.

Миле требовалось нечто большее, чем просто искупаться, чтобы смыть с нее прилипшую грязь. Нам обоим требовалось больше.

У подножья моей кровати вторая служанка, осторожно, опустила стопку белых коробок, перевязанных шелковистыми красными лентами. Мы с Милой переглянулись. Мои глаза выражали подозрение, а ее медовые давали ответ на вопрос, который я не задавала. «Идолопоклонники», – прошептала она через всю комнату.

Идолопоклонниками были добровольные смертные, которые проживали во Дворце Богов и предпочитали прожить свою жизнь в полном рабстве.

Я мало знала об идолопоклонниках, но знала, что существует множество разных типов.

Говорят, что некоторые живут под обетом молчания – монахи. А другие, как две служанки в нашей комнате, существовали в полном монотонном состоянии. Они были обычными людьми, как и их скучная жизнь в рабстве.

Они не сказали ни слова, никому из нас. Они даже не встретились с нами взглядами.

После того, как они ушли и заперли за собой дверь, Мила не дала мне возможности спорить о том, кто первым помоется. Она уже засунула ногу в теплую воду и сняла через руки потертое платье.

Мой рот скривился, и я бросила на нее язвительный взгляд. Это я была с кровью на лице. Кровь была только на ее волосах.

Я вздохнула и обратила внимание на коробки, лежащие на полу у кровати. На верху стопки лежала записка с единственной подписью.

Бог Мор.

Стоя на коленях, перед коробками, я, осторожно, сняла ленты и мельком подумала о том, что они значат для некоторых. Замужество. Обязательство. Доступность.

Я собралась с духом, почти ожидая, что на меня брызнет зелье из божественной упаковки. Ничего не произошло. Я взглянула внутрь коробки и… нахмурилась. Подарок был покрыт слоем белых и красных лепестков роз. Некоторые из них я, осторожно, отмахнула в сторону. «Что там?» – спросила Мила. Угол моего рта опустился вниз. «Ботинки. Пара ботинок и… лепестки роз.»

Все еще нахмурив бровь, я вытащила из коробки ботинок и повертела его в руках.

Мягкая жемчужно-белая кожа целовала кончики моих пальцев. Сбоку, блестели алые шнурки, украшенные мелкими рубинами.

«Этого не может быть», – пробормотал я про себя.

Мила выпрямилась в корыте, ее грудь виднелась из-за медного края. Ее нахмуренный взгляд соответствовал моему.

«Зачем ему присылать тебе ботинки?» Спустя некоторое время, я засунула ботинок обратно в коробку, а затем разорвала две других. Лепестки роз, ослепительно белые и кроваво-красные, летали по комнате, словно блестки на полуночной вечернице. Они были в каждой коробке, и мне приходилось копаться в них, чтобы добраться до подарков.

Во второй коробке лежали фиолетовые чулки и цельное нижнее белье, сотканное из тончайшего и мягкого кружева, которого когда-либо касались мои пальцы.

Последняя коробка, шире, чем моя новая тюремная койка, захватила мое дыхание.

Я не осмелилась прикоснуться к ее содержимому немытыми руками.

Первым, что захватило мое дыхание, была черная накидка с серебряной нитью, подол которой заканчивался чуть выше нагрудника, но с рукавами, доходившими выше запястья.

Накидка лежала на темно сиреневом платье с пришитым корсетным лифом, разрезающим талию. У юбки не было подъюбника, но она шла слоями, толстой ткани и слоями прозрачных струй жжено-сиреневого цвета, и раздвигала ногу до самого бедра.

Мои щеки запылали. Даже наша танцевальная одежда не обнажала кожу над чулками.

Медленно, я посмотрела на Милу и подняла коробку, направив ее на нее.

«Зачем?» Все, что она сказала. Точно. Зачем? Зачем одевать меня в самые потрясающие наряды, которые я, когда-либо, видела, если он все равно собирался меня убить? Возможно, он не убьет меня сегодня или завтра, но время приближалось. Я еще не закончил с тобой. Он еще не закончил со мной.

Но, мое время подходило к концу, и моя кровь украсит любую красивую одежду, которая будет надета на мне в этот день.

Вода выплеснулась из корыта, когда Мила снова погрузилась в воду.

«Кажется, пустая трата.»

По крайней мере, она была нагло честна в самые худшие времена. Ее утонченная резкость была одной из причин, почему она осталась моей подругой. Она, как и очень немногие другие на острове Малая Муксалма, могли выдержать пребывание рядом со мной. Даже моя собственная семья не могла.

Наша дружба была такой же натянутой, как и любая другая. Не то, чтобы у меня было много здоровых отношений, с которыми можно было бы сравнивать мои и Милы. Но, я всегда могла рассчитывать на нее.

Она никогда не выдавала мою тайну. Секрет, который мне никогда не следовало рассказывать ей много лет назад, когда мы были простыми молодыми девушками, которые просто пытались общаться.

Тем не менее, я не пожалела, что рассказала Миле о том, как умерла моя мама, или о том, что в этом, действительно, была моя вина. Ни разу, она не произнесла ни слова об этом другой душе. И за это она была обречена. В конце концов, она была здесь, в этой комнате, со мной, не так ли? Мое проклятие убьет меня. И оно потянет за собой Милу. После того как Мила искупалась, вода стала практически холодной. Я быстро умылась. Холодная, остаточная вода, от других, всегда вызывала у меня мурашки по коже. Мытье, в поте и грязи чужого тела, никогда не казалось мне таким уж чистым.

Когда я вытиралась за рваной ширмой, снова пришли служанки и принесли нам ужин, рисовую кашу и кусочки вареной свинины. Мясо, которого я никогда не ела до этой ночи. Оно быстро стало любимым. В основном, я жила на обычной островной диете. Рыба, птица, грибы, ягоды и импортная пшеница для приготовления хлеба. Я решила, что свинина будет прекрасным блюдом на ужин. Через некоторое время, после того как мы поужинали, Мила уснула.

Ее глубокий сон оставил меня одну в безжизненной и темной комнате.

Некоторое время, я снова перебирала коробки, перечитывала сообщение от Бога Мора и смотрела на костяную стену холма через окно.

Вороны прилетали и улетали. Я наблюдала за ними долгое время.

Усталость сковала мои внутренности и пыталась потянуть за собой веки.

В темноте, я вернулась к кровати и упала на нее, готовая погрузиться в долгий кошмар. Но сон так и не пришел.

Несколько часов я ворочалась. Слушала тяжелую тишину, нарушаемую только хриплым храпом Милы. Я ждала объяснений по поводу коробок с подарками, ждала, что Каспар или Ведагор ворвутся и убьют меня. Что произойдет что-то ужасное.

Как раз, в тот момент, когда усталость взяла надо мной верх, и я, наконец, начала засыпать, дверь распахнулась и вошли три служанки, чтобы разбудить меня.