ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Как только они закончили с Коломной, темные морки уводят нас глубоко в лес.

Но даже с поляны, на которой мы останавливаемся, я вижу дым, поднимающийся от горящего города. Оранжевое свечение освещает небо.

Я ругаю себя за то, что так много раз желала, чтобы свет однажды осветил небо, потому что теперь свет означает разрушение и морков. Они затмили свет, словно у них есть тьма. Будь осторожна в своих желаниях, приходит мне на ум.

Именно в этом ярко-оранжевом свете мы стоим на поляне. Он освещает даже самые темные тени среди густых деревьев, где молчаливые морки стоят на страже по периметру.

Я надеялась, что мы разобьем лагерь здесь. Но поскольку безволосых коней, повозки и обычных лошадей отводят к краям поляны, в центре образуется гигантское пространство. Но никто не пытается развести костры или поставить палатки, которые, как я знаю, у нас есть, поскольку припасы сложены на деревянных повозках, запряженных обычными лошадьми человеческого мира.

Мы пленники, тоже стоим на месте, недвижимые в слабом ветерке, ползущем по нам. Никто не сидит, никто не говорит. На поляне полная тишина.

Наши охранники остаются стоять вокруг нас, окружая нас со всех сторон.

Все их взгляды смотрят прямо вперед, на устье поляны.

Там, наверху, вождь слезает со своего коня, похожего на скелет, а другой морк, в красивых доспехах, вбивает деревянный столб во влажную землю. С этого расстояния я едва различаю блеск черного металла, врезанного в столбы.

Маленькие крючки, я думаю. Но для чего, я не знаю.

Пока столб не закрепили в земле и вокруг него не расчистили пространство, никто не пытается разбить лагерь.

Только вожак стоит рядом со столбом, его унылые черные глаза, как озера пустоты. Даже с такого расстояния его глаза вызывают у меня озноб. Или, может быть, это тишина, которая давит на нас.

У меня ледяное чувство в венах, что должно произойти что-то ужасное. Какая-то церемония, человеческие жертвоприношения богам темных морков, не знаю, что, но мой живот бурлит как масло, а ноги покалывает от неистового желания бежать.

Но я не смею пошевелиться. Не тогда, когда вокруг меня стоит целая армия морков.

По поляне разносится шорох движения, начинающийся с шепота ветра на ветвях деревьев. Заканчивается все тем, что вожак поднимает свой сильный подбородок и кричит голосом, который привлекает всеобщее внимание.

«Выводите дезертиров.»

Мое сердце уходит в пятки.

Я впиваюсь ногтями в ладони и медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как отца и сына поднимают на ноги охранники. Они слишком слабы, чтобы сопротивляться. Они остаются безвольными, пока охранники несут их через большую поляну к столбу. Я вздрагиваю, когда их роняют на землю у ног вожака.

Я была права насчет того, что должно произойти «что-то ужасное». Но я рада, что это не касается меня. Я буду жива еще одну ночь. В безопасности, на задворках поляны, меня проигнорируют, если я буду молчать о том, что грядет. И поскольку двое бегунов привязаны к столбу за запястья, я знаю, что грядет что-то ужасное.

Эвелина медленно подходит ко мне, держась за плечо. Она выглядит слишком бледной, чтобы все еще стоять.

«Дагон», – бормочет она, не отрывая широко раскрытых глаз от столба.

Я бросаю на нее беспокойный взгляд. «Что?»

«Он.» Она кивает головой в сторону вожака.

«Дагон», – говорит она. «Это его имя. Он самый жестокий из всех.»

«Он вселяет ужас», – шепчу я. «Я думала, он убьет меня.»

Она переводит на меня свои широко раскрытые глаза. «Ты его встречала?»

Я пожимаю плечами. «А ты, нет? Когда они проверяли тебя на родинки?»

Эвелина качает головой. Ее каштановые волосы шелестят по плечам. Они обнажают уродливые, извилистые шрамы, которые ползут вверх по ее шее. Выглядят как ножевые ранения.

«Нет», – тихо говорит она. «После того, как они увидели мою руку…» – она останавливается, чтобы согнуть руку у моего лица, и я замечаю три темные точки, спускающиеся из складки между ее большим и указательным пальцами. «…они отвели меня прямо сюда», – добавляет она, оглядываясь на других пленников.

Может быть, морки, которые меня схватили, не собирались приводить меня к своему вожаку, Дагону. Может быть, переулок, по которому они меня потащили, просто оказался тем самым, по которому шел Дагон.

Совпадение, ужасающее, но все же. Дело случая.

Я оглядываюсь на столб, где привязаны два беглеца обычными веревками, продетыми через черные металлические крючки. По виду, они сделаны из того же материала, что и диадема Дагона, которая темным светом мерцает на поляне.

Дагон делает решительный шаг к столбу.

Даже с такого расстояния я вижу, как сильная дрожь пробегает по двум дезертирам. Мое сердце болит за них. Недостаточно сильно, чтобы подтолкнуть меня вперед и попытаться спасти их.

Я не глупая. Нет способа спасти их от злой судьбы, и даже если бы он был, стала бы я рисковать своей жизнью, чтобы попытаться это сделать? Вовсе нет. Даже с моей слабой волей к жизни я такая, какая я есть- эгоистка. Просто еще одна выжившая, которая заботится только о себе.

«Чье решение было бежать?» Дагон обращается к поляне в целом. Он не спрашивает дезертиров.

Вероятно, он знает, что отец солжет ради сына и возьмет на себя вину как лицо, принимающее решение, хотя, на самом деле, это мальчик схватил отца и заставил его бежать.

Я смотрю на свои ботинки.

Я видела все это, но я не хочу никого сдавать. Я не хочу быть, каким-либо образом, ответственной за чью-то боль. Я бы лучше просто отвернулась и проигнорировала это вообще.

«Мары!» – раздается голос Дагона по поляне, и когда я поднимаю на него взгляд, я вижу, что он, и все темные морки, смотрят прямо на нас.

«Кто из вас может пролить свет на этих дезертиров?» Его алые губы кривятся в злобной дикой улыбке, от которой у меня холодеют кости. «Кто из вас потребует награды и признается в том, что произошло?»

Насколько я понимаю, нас называют марами. Должно быть, на их родном языке это означает «человек». Или, может быть, это означает что-то гораздо худшее, вроде грязи или добычи.

Неважно, что означает мары, потому что, как бы он ни обращался к нам, я не буду участвовать в этом. Я снова опускаю взгляд на свои ботинки. Награда или нет, ничто не может соблазнить меня привлечь к себе больше внимания, чем я уже привлекла.

Я никогда не утверждала, что я храбрая или сильная. Ни в этом мире, ни в каком-либо другом, который был до него. Все, чего я когда-либо хотела, это просто жить в мире и спокойствии. Мои родители умерли в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать лет, и, с тех пор, я жила с бабушкой и дедушкой. Я никогда не хотела того, что сейчас происходит здесь. Я даже представить себе такое не могла. Тем не менее, это не меняет того, что я не хочу никакой части в новом мировом порядке.

Эвелина подталкивает меня в бок своим острым локтем. Яркий румянец заливает мое лицо, когда я бросаю на нее возмущенный взгляд. Какого черта она делает?

Когда все глаза на поляне устремлены на нас, один этот толчок может выдать меня как человека, который точно знает, что случилось с дезертирами. Я не могу поверить в то, что она делает, и мой яростный взгляд показывает это.

«Какого черта?» – бурчу я себе под нос.

«Если никто не заговорит», – тихо рычит она, едва шевеля губами, – «тогда мы все будем наказаны.»

Я бледнею, словно труба высасывает всю кровь из моего лица. Мое дыхание прерывается, и я бросаю быстрый взгляд на других пленников-людей.

Большинство из них выглядят на грани обморока, настолько они паникуют. Другие оглядываются вокруг, как будто могут обнаружить нужную им информацию где-то среди нас.

Все, что им нужно сделать, это посмотреть прямо на меня.

«Я не могу», – тихо бормочу я, обращая внимание на столб впереди.

Дагон задерживает на мне взгляд на мгновение, затем по одному осматривает других пленников-людей. Он не скрывает подозрения, которое сужает его угольно-черные глаза.

Я не хочу нести ответственность за пытки, которым они подвергнут молодого дезертира за то, что он решил сбежать. Я имею в виду, я вообще не хочу в этом участвовать, но это не причина, по которой я не хочу говорить.

Эвелина призналась мне, что ее не доставили к Дагону, когда схватили. Но из-за какой-то жестокой случайной встречи в переулке, мне не нравится, как он смотрит сейчас, с подозрением, в мою сторону.

Поэтому я отказываюсь привлекать к себе больше внимания, чем уже привлекла. Мне комфортно оставаться незамеченной.

Но у Эвелины совсем другие планы.

«Мне жаль, Мила», – говорит она громче, слишком громко, и теперь стоящие рядом охранники обращают на нас свои свирепые взгляды. «Но мы все будем наказаны, если я не…» – это все, что она говорит, прежде чем она высоко поднимает свою здоровую руку в воздух, и напряженная тишина опускается на поляну.

Дагон наклоняет голову в сторону, глядя на нее, но быстро переводит свои прищуренные глаза на меня.

«Говори», – требует он. Его голос без усилий разносится по поляне.

Эвелина опускает руку и бросает на меня виноватый взгляд. «Мила видела, как это произошло. Она не хотела скрывать это от вас, Генерал Дагон. Она новенькая и боится.»

Я так крепко сжимаю челюсти, что удивительно, как мои зубы не раскрошились во рту. Эвелина, возможно, пыталась спасти меня, но я в ярости. Я протягиваю руку в сторону, борясь с искушением сильно шлепнуть ее по раненому плечу.

Дагон смотрит на меня, и его глаза словно кинжалы, которые пронзают меня насквозь и вырезают все мои самые темные секреты. Ледяные покалывания пронзили мой живот, и я ерзаю на месте, чувствуя себя неловко.

«Это был мальчик», – тихо говорю я.

Охранник ударяет меня по спине. «Говори громче, мара!»

Я пошатнулась, сделав шаг вперед от силы удара, прежде чем успеваю восстановить равновесие. Боль расцветает между лопатками.

Сжав челюсть, я сдерживаю все ядовитые слова, которые собираются у меня во рту, и высоко поднимаю голову. На этот раз, я говорю громче.

«Это мальчик начал. Он схватил мужчину, прежде чем кто-либо успел его остановить, и заставил его бежать.»

Рот Дагона расплывается в жестокой улыбке. «Никто не может принудить кого-то что-либо делать», – мрачно возражает он. «Мы все стоим перед выбором.»

Я не спорю. Хотя, учитывая, что я стою здесь пленницей в армии темных морков, мне придется не согласиться с его бредом. Это вряд ли выбор, когда другим вариантом является жестокая смерть.

«Эти двое», – объявляет Дагон и указывает своим острым черным ногтем на связанных бегунов, – «предпочли дезертировать, понимая, что наказания здесь соответствуют преступлениям. Так что, мы их накажем.»

Темные морки становятся беспокойными. Из толпы вырывается крик возбуждения, и они бьют кулаками воздух над собой. Мои плечи напрягаются от внезапной жажды крови, охватившей поляну.

Я отступаю назад в группу пленников, стараясь сохранять дистанцию между мной и Эвелиной. Сейчас я хочу быть как можно дальше от нее, на случай, если я поддамся искушению ударить ее по голове, и то, что я остаюсь в стороне от группы, помогает мне чувствовать себя невидимой.

Отсюда я наблюдаю за кровопролитием, происходящим впереди. Дагон не теряя времени, выхватывает свой кинжал и подходит к столбу. Угольно-черное лезвие внезапно рассекает воздух и захватывает горло пожилого мужчины. Я не успела отвести взгляд или прикрыть глаза. В один момент он идет к дезертирам, в следующий, он делает резкое движение рукой, и голова человека падает на землю.

Я закрываю лицо руками.

Радостные возгласы раздаются из толпы и заполняют поляну.

Раздается дикий крик мальчика. Он пронзает поляну, словно хватка чудовища, и я чувствую его агонию своими костями.

Его крики продолжаются еще долго, долго после того, как стихают крики толпы, и долго после того, как умер его отец. Никто не отвязывает пожилого мужчину от столба и не избавляется от его тела. Его оставляют там, как я подозреваю, гнить рядом с его все еще живым сыном.

Когда я смотрю сквозь пальцы на столб, я вижу, как Дагон вытирает свой кинжал тряпкой. Его взгляд поднимается, как только я смотрю на него, и он ловит мой. Дрожь пробегает по моему позвоночнику, и я отворачиваюсь.

«Готовьтесь разбить лагерь», – говорит Дагон, и я смотрю на него. Он засовывает кинжал за пояс и, бросив мимолетный взгляд на рыдающего мальчика, поворачивается к своему коню.

На поляне воцаряется тишина и покой. Я чувствую, как облегчение разносится по толпе.

Эвелина поворачивается ко мне с мрачной улыбкой на лице. Но она не упоминает, что она сделала, как она подставила меня. Она просто вздыхает расслабленным звуком, который говорит «рада, что это закончилось».

Я бросаю на нее хмурый взгляд, прежде чем сесть на большой камень-валун. Я не успеваю устроиться поудобнее, как сильные руки поднимают меня.

«Кто, по-твоему, разбивает лагерь?» Федор Семенович слишком крепко сжимает мою руку и качает головой. «Мы не можем отдыхать, пока не сделаем нашу работу.»

«Работа?» – повторяю я, растерянно оглядывая пленников. «Поэтому они нас держат?»

Федор Семенович пожимает плечами. «Может быть, это одна из причин.»

«Давайте начнем», – говорит Эвелина и вращает здоровым плечом, словно готовясь к тяжелой работе. «Чем раньше мы закончим, тем раньше сможем сесть и поесть. Я умираю с голоду.»

Мне трудно поверить, что кто-то может есть, после того, как увидел, как кому-то отрезали голову. Но как только я об этом думаю, в моем животе раздается бульканье, и я понимаю, что, наверное, могла бы съесть целого быка.

Думаю, в этом новом мире, всем нам паршиво.

Первое, что происходит, – это охранники оставляют нас в покое. Но это не значит, что побег возможен.

Новые охранники морки занимают позиции вокруг поляны и встают между деревьями, где собираются тени. Свет их факелов не прорезает темноту вокруг поляны, и поэтому мы не видим, как охранники ускользают в тени.

Далее я наблюдаю, как пленники автоматически делятся на небольшие группы.

Судя по уверенным шагам и решительным лицам, они все знают, что нужно делать. Вера, девушка с шарфом, единственная, кто стоит в одиночестве.

Эвелина пытается пройти мимо меня, чтобы присоединиться к людям, собравшемся неподалеку, но останавливается рядом со мной. Ее взгляд неуверенный. Она беспокойно скручивает руки, неуверенно разговаривая со мной после того, как она так смело пошла против меня.

«Это нужно было сделать», – тихо говорит она. «Чем дольше ты будешь с нами, тем лучше ты поймешь.»

В ответ я холодно смотрю на нее.

«Если бы я промолчала, мы все были бы наказаны», – говорит она. «Никакой еды, и нас бы били плетьми, раздаваемыми наугад. Ты не знаешь, какие они», – добавляет она, оглядываясь на темных морков.

Большинство отдыхает на траве, а некоторые отстегивают тюки со своих коней. «Ты думаешь, что знаешь, но это не так. Пока ты не побудешь с ними.»

Мой испепеляющий взгляд невозмутим.

Вздохнув, Эвелина оставляет меня одну и присоединяется к своей группе на краю грязного участка. Они направляются к деревянным тележкам, которые везут обычные лошади, те, что с шерстью, и начинают разгружаться.

Я оглядываюсь на своих товарищей-пленников.

Они все уверены в своих обязанностях. Устанавливают палатки, которые перевозят на конных тележках, собирают дрова в темноте деревьев в сопровождении нескольких темных морков, разводят небольшие костры по всей поляне, чтобы вокруг них собирались морки, устанавливают огромные металлические котлы и кастрюли, и наполняют их банками супов и пакетами с макаронами.

Здесь есть ритм, который говорит мне, что большинство из них делают это уже некоторое время. Интересно, как долго они были пленниками. Так долго, что рабство просто убивает в тебе все угрызения совести.

«Ты просто будешь там стоять?» – ворчит голос.

Я смотрю на Веру. Она держит на бедре сложенные корзины и смотрит на меня прищуренными глазами.

«Я не знаю, что мне делать», – признаюсь я.

Ее взгляд совсем не сочувственный. Она твердая, как гвозди.

«Для начала, не стоять тут, просто так», – кусается она.

«Вот.» Она вытаскивает корзину из кучи, висящей у нее на бедре, и передает ее мне. «Я только что потеряла двух своих помощников», – говорит она, бросив мимолетный взгляд на столб. «Ты можешь заняться стиркой.»

Мой рот сжимается в тонкую линию. Я беру плетеную корзину в руку. «Что мы стираем?»

«Мундиры», – говорит она, пожимая плечами. «Мы начинаем с Генерала и идем вниз. Сколько мы будем стирать, зависит от того, как долго будет разбит лагерь.»

Я киваю и медленно перевожу взгляд на начало поляны, где собрались все кони и морки высшего ранга.