Я знаю, как выглядит закат, но я не видела его уже несколько недель. Мое сердце больше не помнит такой красоты – только гнойные язвы, и мучительный кашель в освещенных огнем комнатах, и тошнотворный смрад смерти.

«Ты так хорошо с справляешься со всем, Злата.» Голос Даны теплый, нежный.

Слезы тут же наворачиваются на глаза. «Нет, Дана, я не справляюсь.»

«Да, ты справляешься. Ты сделала все, что могла, учитывая ужасные обстоятельства твоего правления. Честно говоря, я не знала, что в тебе есть что-то подобное. Ты всегда любила пропускать сложные моменты – уроки фехтования, чаепитие с родителями, танцы с сыном боярина Синеуса, Софронием, по праздникам.»

Несмотря на обстоятельства, уголок моего рта дернулся. Конечно, Дана сказала это намеренно, чтобы заставить меня улыбнуться.

«Мой большой палец левой ноги все еще болит, когда идет дождь, с тех пор, как он наступил на него на танцах в прошлом году.»

Дана фыркнула. «Я все еще думаю, что он сделал это намеренно.»

«Я знаю только одно, он намеренно схватил меня за задницу.»

«Какой подлец!» Она качает головой. «И все же он все еще здесь. Говорят, он даже не заболел. Проживает в изолированных покоях в особняке своего отца. У них миллион мер предосторожности, чтобы он не подхватил чуму.»

«Не у всех есть такая роскошь.» Я осторожно провожу руками по своим бледным, заплетенным в косы локонам. «Однако я не виню его в том, что он не хочет заболеть. Это была самая худшая неделя в моей жизни.»

«Мое сердце все еще колотится, когда я поднимаюсь по лестнице, и есть одышка», – признается Дана. «И у меня нет прежних сил.»

«Когда все это закончится, мы снова начнем тренироваться», – уверяю я ее. «Мы будем наращивать и восстанавливать наши силы вместе.»

«И мы будем танцевать», – размышляет она, и на ее лице появляется мечтательное выражение. «Мы будем танцевать с красивыми молодыми дворянами и прекрасными торговцами. Ты найдешь себе культурного, подтянутого принца, а я найду кого-нибудь гораздо более интересного – пирата, может быть, или разбойника.»

Я знаю, что она пытается меня подбодрить, дать мне надежду, отвлечь меня от того, что мы собираемся сделать, поэтому я улыбаюсь. Но улыбка мне кажется искусственной и натянутой.

Думаю, я забыла, как по-настоящему улыбаться. Но я стараюсь, потому что у нее дома две больные младшие сестры, но она достаточно бескорыстна, чтобы подбодрить меня.

Родная Дана. Я смогу сделать это только ради нее. Я знаю ее сестер, и пока буду делать то, что должно быть сделано, я буду думать о них.

«Мы почти приехали», – говорю я, в тот момент, когда карета начала трястись. Снаружи, я слышу пугливое ржание лошадей.

Когда я приезжала сюда с дедушкой, у лошадей была похожая реакция. «Они чуют смерть и магию», – сказал он мне тогда.

Я отодвинула маленькую дверцу, через которую могу поговорить с извозчиком. «Остановись здесь, пожалуйста, Тихомир. Мы подъехали достаточно близко.»

Темная магия Черногора просочилась в сам лес, окрасив деревья черным цветом, более темным, чем любой естественный оттенок. Щупальца чернильной, потусторонней пустоты ползут вверх по стволам и вдоль ветвей.

Вены из лоз ведут внутрь ямы, змеиный клубок плетется по земле, пока не сливается в яростную извивающуюся массу в центре поляны.

Мы перенесли девять человек из кареты к яме, я отказываюсь называть их «жертвами», в круг по окружности ямы, головами к ее краю и ногами в сторону. Они все завернуты в толстые одеяла от холода – лучшее, что я могу сделать для их комфорта в эти последние минуты.

Между телами Дана расставила высокие свечи на металлических подсвечниках. Для поклонения Чернобогу используется особая смесь благовоний – опиум, черный базилик, сандал, белый шалфей, лаванда, кедровая щепа и смола мирры. В результате получается темный, пряный и неожиданно приятный аромат. Глубокое вдыхание дыма помогает мне немного подавить тошноту.

Я взяла с собой любимый кинжал моего брата. Было так много других ножей, которые я могла бы принести из дворца, но делать это с оружием Дамира кажется странно правильным. Как дань уважения к его памяти.

Он был намного старше меня, на пути к власти. Наши пути расходились больше, чем пересекались, но, каким-то образом, он смог показать мне свою привязанность и заботу в те короткие часы, когда нам удавалось быть вместе.

Мы катались на лошадях в лесу, плавали в речке, гонялись друг за другом по дворцовому саду. Он всегда учил меня чему-то новому, новые игры, фехтование, политика.

Горе жжет мне глаза, поэтому я проглатываю воспоминания и сосредотачиваюсь на Дане, которая внимательно изучает древний обряд, проверяет, все ли мы правильно сделали.

Она поднимает глаза, смирение и страх борются с надеждой в ее глазах. «Все здесь в соответствии с обрядом. Мы готовы начать.»

Я должна начать с прекращения жизни. Сначала одну жизнь, а потом еще восемь. За это, я буду гореть в аду.

Я встала на колени рядом с Ланой. Здесь нет мягкой земли или покрова снега, только ребристые черные лозы, которые впиваются в коленки.

Лана едва шевелится под одеялом. Она уже в предсмертном состоянии.

«Пожалуйста», – хрипло говорит она. «Прекрати эти муки.»

Это милосердие. Единственное исцеление, которое я могу даровать своей подруге детства.

«Я люблю тебя, Лана», – шепчу я.

По другую сторону, Дана встает на колени. «Мы обе любим тебя, дорогая. Желаю тебе найти мир и покой в подземном царстве Чернобога.»

Я никогда никого не убивала. Моя рука дрожит, когда я поднимаю кинжал, когда я приставляю его лезвие к горлу Ланы. Я хочу попросить Дану сделать это. Но она уже сделала больше, чем ей положено.

Эту ношу я вынесу в одиночку.

«Боги, Злата, сделай это быстро.» Голос Даны сдавлен от слез.

Ее отчаянная настойчивость подстегивает мою решимость, и я быстро и уверенно наношу удар прямо по яремной вене. Из горла Ланы начинает хлестать кровь, алая с прожилками болезненно-белых полос.

Я вздохнула с облегчением, дело сделано, ее мучения наконец закончились. Теперь она может отдохнуть, моя Лана, моя милая, прекрасная Лана.

Я наклонила к ней и поцеловала ее в лоб. Дана сделала то же самое.

Как ужасно произвольна смерть, как непостоянна. Как бесстрастна и ненавистна в своем выборе, кого взять, а кого оставить.

Я иду дальше, перерезая горло за горлом, забирая жизнь за жизнью, по кругу, на резком холоде, размытом туманом ароматного дыма.

Моя рука и кинжал, кажется, отделены от остальной меня. Действия мои, и в то же время не мои.

Два моих стражника и два слуги сгрудились в кучу на краю поляны и наблюдают за кровавой бойней.

Дана следует за мной, подтаскивая тела ближе к яме, чтобы их кровь стекала вниз, по лозам в ее черные глубины.

Мои пальцы теперь промерзли до костей, их разрывает острая боль от холода. Я забыла взять перчатки. Даже если бы их я надела, они все равно бы испачкались и промокли от крови.

Мой кинжал прорезает бледную, гниющую кожу восьмого горла, и я перехожу к девятому.

Я наклоняюсь над ним. Его шея – это масса нарывов, а глаза смотрят в серое небо, незрячие и затянутые пеленой.

Мое сердцебиение замирает.

Возможно, чума лишила его зрения. Вот почему он выглядит так, как будто он…

Как будто он уже мертв.

Все остальные дышали, я слышала это, характерный хрип жертв чумы. Но этот – ничего. Ни звука.

Я разорвала его одежду и прижала ухо к его груди.

Ничего.

«Злата?» В голосе Даны звучит резкая неуверенность. «Что случилось?»

«Он уже мертв.» Я сгибаюсь, склоняюсь, мои окровавленные пальцы сжимают рукоять кинжала, прижимая его холодную рукоять ко лбу.

«Мы не можем завершить обряд. Нам придется вернуться во дворец и найти еще девять добровольцев и попробовать еще раз завтра», – говорю я.

«Нет. Нет, мы не можем начать все сначала. Нам нужно сделать сейчас. Мои сестры, Злата, они такие маленькие. Ты же знаешь, как быстро чума убивает детей. Ни один ребенок не выживает. Я не могу смотреть, как умирают мои сестры, Злата, я не могу…»

«Что ты хочешь, чтобы я сделала?» В отчаянии я поднимаю на нее глаза, слезы обжигают мои холодные щеки. «Будет ли его кровь действовать, если он уже мертв?»

«Ты читала обряд, Злата. Жертвоприношение должно состоять из девяти жизней. Только добровольная смерть способна вызвать Чернобога. Этот человек не будет жертвоприношением, так что его смерть не будет принята в счет.»

«Тогда нам придется начать заново. Провести обряд в другой день и, на этот раз, привезти еще одно или два тела…» Я останавливаюсь, меня тошнит от самих слов, которые я говорю.

Дана смотрит в сторону, в сторону слуг и стражи.

Я с трудом сглатываю горький комок в горле. «Я не буду просить никого из них умереть, не после того, что они пережили, Дана.»

«Ты права», – слабо говорит она. «Это то, о чем я не могу просить никого, кроме себя.»

Прежде, чем ее слова успели закрепится в моем сознании, она выхватывает из-за пояса кривой ножик, которым она тысячу раз пользовалась, чтобы срезать цветы в саду или измельчать травы для благовоний.

«Скажи моим сестрам, что я сделала это ради них», – говорит она и проводит лезвием по шее, в то время как кровавый крик вырывается из моего горла.